Странно объяснять вещи, для тебя обычные и простые. Это трудно, ибо все то, что мы знаем как бы по умолчанию, формулированию подвергается с большим трудом. Тут необходимо уметь отстраниться.

Но при этом именно то, что кажется нам наиболее очевидным, принимается как данность, в конечном итоге, оказывается непроявленной, до поры до времени, твоей собственной сутью.

1.

Известный пушкинист и редактор "Круга чтения" Олег Проскурин написал статью "Анатомия Бавильского", где подверг пристрастному разбору один из моих текстов - эссе о стихах Глеба Шульпякова. Проскурину не понравилось, что в этих разборах я злоупотребляю метафорами, сталкивая их между собою:

"Происходит это, на мой взгляд, потому, что в текстах Бавильского налицо дисбаланс между логической аргументацией и метафорическим мировосприятием. Логическая рефлексия замещается у Бавильского потоком метафорических конструкций. Метафоры плодятся, наползают друг на друга, прихотливо сплетаются в пестрый клубок -так что в итоге создается яркая, но вполне сюрреалистическая картина. Понять, какая "натура" послужила импульсом к созданию этой картины, совершенно невозможно. Игра метафорами - на радость постструктуралистским теоретикам письма - у Бавильского изначально выходит из-под контроля: словно не Бавильский пишет метафорами, а метафоры - им. А результат... Результат налицо".

Между тем, "Анатомия Бавильского" есть не что иное, как постепенное развертывание в тексте метафоры, заявленной уже в заголовке. Диагноз Проскурина звучит как приговор: "катахреза".

"Им обозначается противоречивое сочетание стершихся метафор. В таких сочетаниях метафоры - вопреки авторскому намерению - обнаруживают свое первоначальное значение... Все критическое творчество Бавильского - это гигантская катахреза. Если угодно - гиперкатахреза".

Олег Проскурин строит статью на ложной посылке, буквализируя, продолжая (и, таким образом, обессмысливая) используемые в тексте тропы.

Очевидно же, что метафора разрушается, если начать ее доводить до логического завершения: поди докажи, что Толстой - не зеркало, а Пушкин - не черное солнце.

Но именно такой посыл позволяет сделать Проскурину категорический вывод:

"В критике это невозможно. А если возможно, то это не критика".

2.

Здесь самое время спросить у оппонента: а что же такое тогда в его понимании современная литературная критика?

Боюсь, Проскурин не даст внятного ответа. Потому что этого никто не знает и знать не может. Мы можем осуществлять собственное понимание критики - только своей собственной практикой, на деле показывая, что обо всем этом думаем.

Вот раньше, при большевиках, да, существовал канон, где самыми существенными показателями становились "идейно-практическое" значение текста, его социальная отзывчивость, связь с народом и исторический оптимизм. Да мало ли еще что...

Потому что эпоха была вертикальной: и в центре ее находился кодекс строителя коммунизма. Все определялось как правильное или неправильное в зависимости от соотношения с этой самой вертикалью.

До этого в русском сознании (и в литературе, и в критике тоже) существовала иная вертикаль - православно-государственная. Пики развития отечественного литературного процесса, так или иначе, крутились вокруг нее.

Теперь гении смежили очи, критерии поменялись или оказались утраченными, научная картина мира приказала долго жить, история закончилась, автор умер.

Пришла эпоха сдвигов и непонятностей: отныне каждый сам себе и режиссер, и писатель, и критик. Все равны как на подбор и полны собственной правды.

И кто теперь скажет, имеет право заявить, что существуют люди, более правые, нежели все остальные?

3.

Понятно, что в обществе и в литературе происходят параллельные процессы. И если в обществе, расколотом на громадное количество автономных страт, нет идеологии, единого информационного поля, общего культурного контекста (свободный человек может назначать искусством то, что именно ему, свободному и одинокому, кажется оным), кого может представлять критик?

Только самого себя.

Свои вкусы, интересы, пристрастия, свой собственный опыт. Будет ли сие предприятие называться критикой - дело десятое. Тут уж хоть чайником называйте, хоть катахрезой...

Потому что альтернативы этому нет.

Некоторое время назад в библиографическом разделе журнала "Континент" появилась попытка (не знаю, существует ли она до сих пор) будто бы объективной критики. Произведения из толстых журналов анонимно (!), кажется, описывались примерно так:

"В этих рассказах Людмилы Петрушевской показана сложная жизнь современной русской женщины, зажатой в тиски быта и личной ответственности".

Я не цитирую, но пытаюсь воспроизвести дух первоисточника. Понятно, что компьютер, если ему разработать программу, напишет еще более нейтрально и отчужденно. Но станет ли подобная аннотация фактом культуры?

Сомневаюсь.

В требовании объективности проявляется комплекс, заставляющий считать критику и эссеистику чем-то второстепенным по отношению к реальности, к литературе.

Возможно, если ты занимаешься изучением чужой гениальной жизни, то закономерно чувствуешь свою вторичность. Но критик не является вторичным по отношению к прозаикам или поэтам, он также не оказывается менее талантливым, нежели они.

Утверждение о том, что в критики идут неудавшиеся писатели, есть липкая чушь. Пошлость. Просто у критика темперамент иной, экстравертный: помимо себя любимого, он способен замечать, учитывать и других. Тем более, что современный критику писатель (в отличие от проверенного временем классика) является ровней во всех смыслах.

А тексту неважно, на каких посылках он растет и строится - на целокупной ли реальности (как в прозе) или же на прозаических сюжетах (как в критике).

Потому что главное здесь - не декларация о намерениях, но результат. Если конечный продукт оказывается эстетически убедительным, то какая разница, в каком жанре он написан?!

Мы же не на оптовом складе находимся.

Тем более, что слом и трансформация жанров текущей словесности - один из важнейших признаков нынешней культурной ситуации.

5.

Если искусство - ложь (высокая, низкая, какая угодно, но, по сути, заведомая неправда), то критика оказывается ложью в квадрате.

Какой же объективности и истинности можно требовать от такой квадратной неправды?!

Так, таким образом, и возникают массивы метафор, создающих в тексте определенное настроение. Которое, между прочим, тоже является информацией.

Да, любой из (неважно что) пишущих начинает как самозванец. Правота его установок подтверждается реакцией профессионального сообщества, поэтому главными читателями критика являются даже не писатели (им все равно не угодишь), но редактора критических разделов, которые заказывают (или не заказывают) тебе тексты.

Не моя мысль, между прочим, но Александра Агеева.

Постепенно ты примиряешься с определениями, которые дают со стороны. Хорошо, пускай меня называют критиком, я не против, главное чтобы в печь не сажали.

Тем более, что, с моей точки зрения, критик - это профессиональный, информированный читатель, который убедительнее остальных описывает прочитанное, имея обо всем этом аргументированную точку зрения. Не больше.

Но - и не меньше. Поэтому если кому-то чьи-то писания кажутся неубедительными - надо читать других критиков. И все. Ведь в литературе, тем более висящей в интернете, нет, не может быть ничего принудительного, обязательного.

Интернет дан как средство реализации внутренней свободы, посему неволить здесь кого бы то ни было не просто грех, но фундаментальное нарушение логики жанра.

Странно читать в "Форуме" разгневанные голоса читателей в свой адрес. Бог ты мой, если писания мои вызывают чудовищное раздражение, зачем нужно уродовать психику?! В Рунете такое количество литературных сайтов разного качества и направленности, всегда можно подыскать себе что-то по вкусу.

Никакого клина!

6.

Объясняя свою позицию, никак не могу отделаться от ощущения дежа вю: все это ведь было неоднократно проговорено мной и многими другими, описано и пропущено через практику в середине 90-х годов, когда воспевались преимущества и недостатки эссеизма и новой газетной критики.

Именно тогда, в полемиках и спорах с А.Агеевым и С.Костырко, с А.Немзером и П.Басинским в "Литературной газете", в "Независимой", в "Сегодня", у меня и сформировалось понимание современной критики, которое приходится обнародовать сегодня снова и снова.

И дело здесь вовсе не в Олеге Проскурине, который, занимаясь академическими штудиями, пропустил, к примеру, долгие, громокипящие споры вокруг отдела "Искусство" газеты "Сегодня". Просто общество проделало, преодолело очередной этап развития и снова пришло к тому, что уже однажды было.

Все правильно: при Ельцине страна существовала в одном режиме самоощущения, нынче, при Путине, в совершенно ином.

Вот вопросы самоопределения и идентификации (кто мы? где мы?) вновь выходят на первый план.

Символично, что вопрос о литературной критике возникает как знак общественных перемен. Это ли не косвенная оценка значения критики для жизни не только литературы, но и всего общества?!

"Импрессионистическая", "поэтическая", "романтическая" критика возникла как вполне закономерная реакция на советское установочное литературоведение.

"Своевольный" подход к анализу чужих текстов зародился в недрах метаметафорической поэтики, задача которой и состояла в создании мерцающих, не равных себе, текстов, который каждый прочитывает по-своему. Таким образом, каждый раз создавая неповторимую версию прочитанного.

Специфические особенности метамета возникли в поэзии А.Парщикова и И.Жданова, А.Драгомощенко и В.Аристова. Затем они проникли в прозу, например, И.Клеха и А.Левкина, А.Лебедева и О.Славниковой, В.Шарова и М.Берга. А потом (или параллельно) породили мощную школу критики и эссеистики, в том числе, Б.Кузьминского и В.Курицына.

Метамета - рецидив в русской литературе модернистской поэтики, индивидуалистического мифостроительства, насильно отнятого у русской литературы "социалистическим реализмом". Метамета и возникла как альтернатива не только советскому идеологическому новоязу, но и как оппозиция настоянному на этом новоязе концептуализму.

Свободный полет свободных ассоциаций являл миру факт нового, несоветского сознания: ибо такой метамета-критик намеренно во главу угла ставит лишь собственные эмоции и впечатления.

Если нам дали свободу, чьи еще впечатления должен описывать человек? На кого ссылаться? К кому оперировать? Кто-то из критиков назвал Сашу Агеева представителем "партии здравого смысла". Кажется, к этой партии и принадлежат все более или менее адекватные и вменяемые писатели, занимающиеся разборами чужих текстов.

Просто смысл у всех разный и у каждого - свой.

Все держат в голове идеальную картинку состояния текущей словесности, какой бы она могла быть. Любые приближения или отклонения от придуманного и помогают оценивать тексты так, а не иначе.

Я совершенно не хочу сказать, что, объявляя поход против метафорической критики, Олег Проскурин выступает душителем свободы.

Просто перестройку, как нам еще Горбачев объяснял, нужно начинать с себя. Механический перенос академической точности на реалии расхристанного текущего процесса ничего не дает.

И не может дать никаких положительных результатов. Тут же своя логика и хронотоп.

Из-за повышенной субъективности современного процесса, кстати, и возникают мифы о кланах и тусовках, чей социальный заказ выполняют литераторы.

Мифы эти культивируются то ли по неграмотности, то ли от подлости какой...

Но, скорее всего, из-за лени и недостатка информации.

Потому что писатель в первую (и во вторую) очередь пишет исключительно для себя. А уже потом, по душевной или эстетической склонности, попадает в тот или иной лагерь.

Вся фишка в том, что вдохновение действительно не продается.

Впрочем, это тема для следующего выпуска "Катерхезы", где я попытаюсь объясниться с участниками форума "Круга чтения" по некоторым душещипательным вопросам.

Например, о Высоцком и Шульпякове. Надеюсь, что когда-нибудь мы все-таки научимся понимать друг друга и вести полемику на достойном нас всех языке.

...а если продается - то это не вдохновение.