Умер Фридрих Горенштейн. Сегодня его хоронят. В последние годы больному раком писателю помогали Мина Полянская (издательница берлинского русского журнала "Зеркало загадок") и ее сын Игорь. Они оставались с Горенштейном до конца и лучше их никто не знает, чем и как он в последнее время жил, какие оставил рукописи. По моей просьбе Мина Иосифовна Полянская вчера написала мне письмо-некролог, где обо всем об этом рассказывается. Приведу его целиком, без правки:

"Второго марта 2002 года в Берлине умер Фридрих Горенштейн, один из самых талантливых прозаиков России, писавших в последней трети 20-го века. Работу писателя Горенштейн сравнивал с тяжелой физической работой каменщика и до последней минуты беспокоился, достаточно ли он этой тяжелой работы проделал. Поэтому считаю своим долгом напомнить наиболее значительные работы мастера, писавшего во всех жанрах, начиная от драматургии и кончая публицистикой.

Романы "Место", "Псалом", "Искупление", "Попутчики", "Скрябин", пьесы "Разговоры о Достоевском", "Детоубийца", "Хроника времен Ивана Грозного" - вот далеко не полный перечень того, что могло бы впоследствии составить большое собрание сочинений писателя.

Незадолго до смерти Горенштейн завершил работу над восьмисотстраничным романом "Веревочная книга" - по его словам, это попытка понять историю через художественную литературу, созданную предшественниками. Горенштейн любил повторять, что в старину достойные книги продавались на рынках, где они почетно подвешивались на веревках рядом с окороками, сельдью и прочими "уважительными" продуктами. Именно такой чести - висеть на веревке - удостоился "Дон Кихот" Сервантеса. Вся "Веревочная книга" состоит из метаморфоз и фантасмагорий. Так, например, роман предваряется предисловием Александра Герцена, который якобы согласился написать его для литературного соратника Горенштейна.

Кроме того, Горенштейн задумал пьесу о Гитлере, проработав предварительно фантастическое количество материала. Он не только работал в библиотеках, но и бродил по так называемым блошиным рынкам, покупая одномарочные немецкие книжки нацистских времен, напечатанные готическим шрифтом. Собственно, две сцены пьесы (первая и последняя) были уже им написаны. Замысел пьесы - "эволюция" персонажа (Гитлера) от мелкого гнусного бесика до злого гения человечества. Писатель подчеркивал, что пьеса эта особенно необходима новому поколению. Когда же, говорил он, он завершит пьесу о Гитлере, то сразу же примется за пьесу о Пушкине, тайну которого он разгадал: "От черного ангела Гитлера - к светлому ангелу Пушкину!"

Хотелось бы сказать еще об одной работе Горенштейна, его последней публицистической статье "Тайна, покрытая лаком". Так называется его работа, посвященная вчерашним и сегодняшним спорам о предках Пушкина по материнской линии.

Наконец, Горенштейн, находясь уже в больнице, написал киносценарий "На воде" на основе двух своих рассказов ("Старушки" и "Разговоры") и даже напел украинскую песню, которая должна была прозвучать в сцене "В ресторанчике". Очень хочется надеяться на его экранизацию.

И все же последней лирической нотой в жизни автора стала элегия "Домашние ангелы. Памяти моей кошки Кристи и кота Криса и долгой жизни сына Дани". Домашние ангелы - это любимые кошки Горенштейна Кристи и Крис. Они сопровождали его по жизни долгие годы. А кот Крис, любивший, взобравшись на стол, улечься на только что оконченную рукопись, был еще и верным слушателем и литературным критиком-консультантом. Крис был назван в честь героя киносценария к фильму "Солярис", сын Дан, которому исполнился 21 год, назван в честь главного героя романа "Псалом" Дана, родного брата Иисуса Христа, пришедшего на землю для защиты обездоленных.

В опустевшей квартире Горенштейна оборванные планы, неоконченные рукописи. Впрочем, известного и опубликованного достаточно, чтобы сказать: из жизни ушел выдающийся писатель, классик русской прозы двадцатого века".

Последние слова Мины Полянской - о том, что Горенштейн классик русской прозы двадцатого века, - не дань жанру некролога, а чистая правда. Пестрые 90-е годы как-то затерли, отодвинули в сторону эту мощную фигуру - так уж обстоятельства сложились, что главные вещи Горенштейна - "Место", "Псалом", "Искупление", - печатались на излете недолгого журнального бума, после бурного потока "перестроечной" и "возвращенной" литературы, изрядно утомившей читателя, когда из-за обилия совершенно непривычного чтения даже у профессионалов ехала крыша и сбивались критерии. Тогда, помнится, носились как с писаной торбой и с Калединым, и с Поляковым, и с Габышевым, и с пустым каким-нибудь Пьецухом, а масштаба Горенштейна не то чтобы не разглядели (вспоминаю вступительную статью Вяч. Вс. Иванова к роману "Псалом" в "Октябре"), но как-то не успели внятно и веско о нем сказать. К концу десятилетия о нем почти забыли, хотя время от времени он печатал в журналах небольшие повести - "Яков Каша", "Куча", "Притча о богатом юноше", "Муха у капли чая", "Летит себе аэроплан". Критики вообще не баловали его вниманием. В книжке Немзера "Литературное сегодня" (а это, можно сказать, энциклопедия русской прозы 90-х годов) есть Лев Гурский, а Фридриха Горенштейна нет. Вот и Лиза Новикова во вчерашнем "коммерсантовском" некрологе пишет: "В России активная публикация произведений Фридриха Горенштейна началась в 90-х, когда в издательстве "Слово" вышел его трехтомник". Лиза проецирует на начало 90-х нынешнюю ситуацию, когда книжки делают писателю репутацию, а тогда сначала были журналы - "Искусство кино" ("Зима 53-го года" и "Чок-Чок"), "Юность" ("Искупление"), "Знамя" (сокращенный вариант романа "Место" под названием "Койко-место"), "Октябрь" ("Псалом"). А на трехтомник мне вспоминается лишь одна кислая, зато развернутая рецензия Виктора Камянова в "Новом мире" (году в 93-м, кажется). Камянову Горенштейн не нравился (как и "Новому миру" вообще), и хотя критик не признавать значения Горенштейна не мог, но признание это обставлял привычно-советскими риторическими фигурами про то, чего писатель "недопонял". Камянова бесило главным образом, что Горенштейн осмеливался спорить с русской классикой (особенно с Достоевским) о человеке.

Да и стоял Горенштейн, конечно же, особняком - может быть, это был единственный писатель своего (да и не только своего) поколения, в котором не было ни "советского", ни "антисоветского", который построил себя и свое творчество вне этих рамок, на каком-то совершенно ином, безбрежном, не загаженном плоским "шестидесятничеством" поле.

Оглядываюсь теперь вокруг - и не очень понимаю, кто же возьмется публиковать оставшуюся после смерти Горенштейна "Веревочную книгу" - 800 страниц прозы, кто возьмется за собрание сочинений? Когда-то, в 91-92-м, "Октябрь" не пожалел на "Псалом" пяти номеров, но сейчас?

Горенштейн был вообще трудный человек - трудно жил, трудно умирал, похоже, что и после смерти судьба его легкой не будет.