Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20020318.html

Критика категории Г
Дмитрий Дмитриев

Дата публикации:  18 Марта 2002

"Розыски абсолюта" - это не про водку, как можно подумать..."
Егор Отрощенко

Сесть за клавиатуру меня вынудила недавняя рецензия Егора Отрощенко на новую книгу Анатолия Азольского "Розыски абсолюта".

Я совсем не против рецензий, кои называют "отрицательными". Критики должны выметать откровенный сор из литературной избы - это часть их профессии. (С изяществом делала это, например, Наталия Ильина в своей статье-шедевре "Литература и массовый тираж. О некоторых выпусках "Роман-газеты" - "Новый мир", 1969, # 1).

В данном случае работа критика требует хладнокровия палача, которое прямо пропорционально уверенности в виновности жертвы. С другой стороны, иногда не лишним бывает остановиться и подумать: имеет ли право палач (критик) опустить топор на голову приговоренного автора. В свое время я только в последний момент удержался от соблазна казнить Владимира Тучкова, - и слава Богу! Максимум, чего он заслуживал, - это условного приговора.

Спорят между собой о виновности/невиновности авторов и сами критики. Здесь, по-моему, повышенные тона, в большей степени допустимы, что недавно продемонстрировали такие мастера, как Александр Агеев и Мария Ремизова.

De gustibus non disputandum, но о вкусах все равно спорят и будут спорить (кого, когда, где и как казнить/миловать).

Хуже, когда на глазах у палача широкая черная повязка, а удар наносится обухом топора (как в случае с убийством старухи-процентщицы). Егор Отрощенко писал в творческой горячке (и в черной повязке), что стало понятно уже из зачина рецензии - столь необдуманно нарочитого, что я отправил его в начало своего текста в качестве эпиграфа.

Для начала, впрочем, перечислю (от простого к сложному) те немногочисленные доводы автора, с которыми я согласен.

1. Безымянные (неперсонифицированные) цитаты на обложке книги, действительно, смотрятся странно.

2. В произведениях Азольского я также не увидел "противопоставленного умопостигаемого света и радости жизни" (Не знаю, что это такое, потому не вижу!).

3. Владимир Новиков, безусловно, хороший критик.

4. Латинский алфавит начинается с букв А, В, С.

В течение долгого времени я завороженно наблюдал, как Егор Отрощенко работает над проектом "Век=текст" и определенно получал удовольствие от качественного труда создателя проекта: хорошо поработал Отрощенко - нечего сказать. Даже Твардовского любимого моего добрым словом помянул.

Знал ли Отрощенко о том, что Александр Трифонович ценил "Степана Сергеевича", мне неведомо. Знал ли, что Алексей Кондратович восхищался Азольским, утверждая, что пишет он "с той свободой владения материалом, которая дается только большим знанием, и с той легкостью, щедростью и озорством какие бывают у людей талантливых, богатых, может быть, даже чрезмерно богатых талантом" (Новомирский дневник. М., 1991.- С.144)? Допустим, не догадывался. (И еще цитата Кондратовича: "...При всем уважении к писателям, объявленным нами на 1968 и 1969 годы, роман Азольского можно было бы назвать первым в списке по своему значению". (С.145)). Подавляющее большинство квалифицированных читателей замечают, что Анатолий Алексеевич в наши дни стал писать еще лучше. По-другому считает Отрощенко.

Автор рецензии как будто не замечает, что критики, ныне пишущие об Азольском, отчего-то оперируют терминологией, сопровождающей, как правило, размышления над серьезным текстом: говорят о параллелях с экзистенц-реализмом и выводят реализм "антропологический", находят связи с поэтикой средневековой Европы и пр.

Отрощенко зрит другие "генеральные идеи "философии" Азольского: человек произошел от обезьяны, жизненный опыт тем богаче, чем больше у тебя было женщин". В последнее время стало модным обвинять критиков в смешении позиций автора и героев (не будем указывать пальцем). По-моему, к данному случаю это как раз применимо.

Отрощенко тем временем продолжает: "В принципе, довольно последовательная концепция жизни, надо сказать. Только не надо в этом случае говорить о "незаурядных и гордых людях, отстаивающих свою внутреннюю свободу в столкновении с безжалостной тоталитарной действительностью", как написано в аннотации к книге. Свобода понимается автором как свобода украсть, спрятаться в нору и оттуда наблюдать за родным болотом, тихо радуясь своей независимости". Здесь путаница с автором и героями сохраняется, добавляется новенькое: автор рецензии, увлекшись рассуждениями, забывает, что написано у Азольского, а что "в аннотации в книге".

Следующее - ошибки в деталях. "Предок писал посреди оживленного Кутузовского проспекта", - пишет автор рецензии. Кликнешь мышкой - и перед тобой правительственная трасса расстилается и новости. Между тем "предок писал" на Смоленской площади (перед поворотом на Садовое кольцо). Вот и разбери: напутал критик, а, может, умышленно сменил географию, дабы ссылочку понравившуюся дать. Понадеялся, что никто книгу читать не будет? Зря. Книгу передают друг другу из рук в руки многочисленные ценители литературы категории А.

Напряжение между тем нарастает (обух топора рассекает воздух с удвоенной энергией). "Ничто не трогает Азольского, обо всем он пишет холодно. Хотя нет, виноват, есть в жизни вещь, которая вызывает священный трепет автора. И если учесть, что сочинитель в прошлом морской офицер, это вполне объяснимо. Что за вещь? Да все очень просто - это военный китель. Этому предмету офицерского одеяния посвящена целая поэма в прозе, он описан в мельчайших подробностях, с указанием того, на сколько миллиметров должны вылезать воротнички, какая у кителя подкладка, какие карманы, орденские планки и т.д. и т.п.". Возмущен Отрощенко: это ж надо, морской офицеришка о кителе пишет, будто песню поет! Между тем, наш критик забывает про одного дядечку из категории Г, который и вовсе упражнялся в описании (подумать только!) какой-то несуразной шинели, и ничего-с.

Наконец Отрощенко исполняет еще один палаческий пируэт. "И именно этим - своим сереньким, без искренних чувств и переживаний, без теплоты и радости миром - Азольский похож на всех многочисленных "голубых салистов", коих развелось множество". На основании вышеприведенных (простите за "канцелярит") доказательств, коих нуль приведено, делать вывод о сереньком мире Азольского?!

Писать о прозе Азольского очень непросто, по-разному это пробовали делать Никита Елисеев, Мария Ремизова, Евгений Ермолин, Анна Кузнецова и др. Писали с любовью, с непониманием, с восторгом, со скепсисом, но всегда с уважением. Думаю, что представители критики категории А никогда не зачислили бы Анатолия Азольского в категорию Г.

Другое дело, критики категории Г - те, что путают писателя с героем, автора романа с автором аннотации, Смоленскую площадь с Кутузовским проспектом, литературу категории А с литературой категории Г.

P.S. Поклонникам Азольского я желаю получить удовольствие от "Диверсанта", о котором уже отозвалась добром Инна Булкина.

Специально для Отрощенко: Дивер Сант - это не про Дивера и Санта-Барбару, как можно подумать! (Смотри эпиграф.)