Но даже Достоевский всегда как-то напоминает комнату, в которой днем горит лампа.

Набоков, "Дар"

- У вас славный сад, - обратился он вдруг ко всем, смотря на стеклянные двери балкона, - знаете, пойдемте-ка все в сад! - Пойдемте, пойдемте! - раздались радостные взвизги, точно он угадал самое главное всеобщее желание.

Достоевский, "Вечный муж"

Был такой литератор, Достоевский, Федор Михалыч. В юности я о нем фанател, был он для меня культовым писателем - и как мне повезло, что не было тогда, скажем, какого-нибудь Пелевина...

А читая сегодня Достоевского, приходит мне мысль: что если это проза, да и дурная? Что если один политдеятель, назвавший писателя "архискверным", случайно попал в точку? Ведь ну как он, Федор Михалыч, пишет? "Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра..." Разве так можно писать? Да это ж просто беллетрист средней руки, когда-то заучивший наизусть в качестве вечного клише-образца "Чуден Днепр при тихой погоде..." (а ведь цитировался выше отнюдь не начинающий Достоевский-писатель, это "Братья К."). И почему его дурностилие никто никак не разоблачает?

Какие-то все предложения неинтересные, невкусные - их не посмакуешь, а при прочтении оных вслух становится как-то неловко за Державу, возможно, некогда самую книголюбивую в мире.

Но в юности-то сколько я находил поэзии в простом, например, словосочетании "в чрезвычайно жаркое время" (а сейчас думаю: то ли взаправду есть там поэзия звуков, то ли мне грезилось - да и продолжает грезиться сегодня). Нет, в самом деле, начало "Преступления и наказания" и теперь меня трогает до чрезвычайности:

На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, - все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши.

А вот, через несколько страниц, и совсем хорошо, по-достоевски, по-кафкиански красиво и жутко:

Хозяин заведения был в другой комнате, но часто входил в главную, спускаясь в нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всего выказывались его щегольские смазные сапоги с большими красными отворотами.

Все просто: я изначально выбрал неудачный пример; на открытом пространстве Достоевский - дурной беллетрист, а оказавшись в духоте - обретает свой голос.

Сезонно-климатический пейзаж

Восхвалим природу: видишь солнца сколько, небо-то как чисто, листья все зелены, совсем еще лето, час четвертый пополудни, тишина!

Достоевский

Действительно, у Достоевского с природой неблагополучно, все хорошо описанное происходит в душных местах, а как выйдешь из комнаты, так начинается всякая белиберда... Ну, разве только в Петербург еще можно выйти... (Пыль, духота, белые петербургские ночи, раздражающие нервы, - вот чем наслаждался он в Петербурге. Вечный муж). Но и в этом городе тоже - гораздо душнее, чем в комнате с открытой форточкой, - если не жара, то дыханию мешает ветер, дующий в лицо, да еще с мокрым желтым снегом.

А больше - никуда с этим писателем ходить на прогулки не рекомендуется. И никакого убедительного Скотопригоньевска не существует, ни скита старца Зосимы, ни имения Скворечников... (То есть в этих населенных пунктах надо зайти в помещение, где, при необходимой гипоксии, что-то достоевское возникает.) И все остальные "буколические" места: Идиотова дача и скамейка в Павловске, карамазовская беседка (со следом от коньячной рюмки, удостоившимся почетной грамоты от Набокова) - все это похоже на плоские, неумело и на скорую руку сделанные декорации.

Ну что это, в самом деле:

Мгновениями ему мечтались и горы, и именно одна знакомая точка в горах, которую он всегда любил припоминать, и куда он любил ходить, когда еще жил там, и смотреть оттуда вниз на деревню, на чуть мелькавшую внизу белую нитку водопада, на белые облака, на заброшенный старый замок. (А ведь автор там бывал, в Швейцарии.) Солнце, небо, трава - прикасаясь к ним, он столь банален, неуклюж, и выходят из-под пера все штампованные цветочки-ручеечки: ...был холодный и ясный, но ветренный сентябрьский день; пред зашедшим за дорогу Андреем Антоновичем расстилался суровый пейзаж обнаженного поля с давно уже убранным хлебом; завывавший ветер колыхал какие-нибудь жалкие остатки умиравших желтых цветочков... Впрочем, за "какие-нибудь" можно автору и простить какую-нибудь часть грехов.

И - дурная погода. Точнее, ее дурное отсутствие. Еще точнее: если есть погода - так она подана с точки зрения прагматичного горожанина-разночинца, достаточно незащищенного: погода есть, когда доставляет неприятности. Жара-духота - мокрый снег. Погода - как нечто скверное, всегда - с прилагательным "плохая", она же - непогода. Погода была ужасная: была оттепель, валил снег, шел дождь.

Или времена года. Тут, кстати, на ум приходит другой писатель, работавший в своем поместье в Ясной Поляне: у него-то время года и атмосфера (не в метафорическом смысле) чувствуются и тогда, когда действие происходит в комнате; а у ФМ - все ровно наоборот.

Да вот - несложный тест: ниже вперемежку даны атмосферно-климатические отрывки из двух писателей. Угадайте, какие - не Достоевского, то бишь гораздо лучше.

Но туча, то белея, то чернея, так быстро надвигалась, что надо было еще прибавить шага, чтобы до дождя поспеть домой. Передовые ее, низкие и черные, как дым с копотью, облака с необыкновенной быстротой бежали по небу. До дома еще было шагов двести, а уже поднялся ветер, и всякую секунду можно было ждать ливня.

Погода была ненастная и холодная; шел мокрый снег, пополам с дождем. Только к вечеру, на одно мгновение, проглянуло солнце и какой-то заблудший луч, верно из любопытства, заглянул и в мою комнату.

После грозовых дождей последних дней наступила холодная, ясная погода. При ярком солнце, сквозившем сквозь отмытые листья, в воздухе было холодно.

Май был в полном расцвете; вечера стояли удивительные. Зацвела черемуха.

Вчерашний дождь перестал совсем, но было мокро, сыро и ветрено. Низкие мутные разорванные облака быстро неслись по холодному небу; деревья густо и перекатно шумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустное утро.

Подсказка: Достоевский узнается по психологизмам (как будто быстро утомляется от бутафорской работы и возвращается к наблюдающему человеку), по убогости словаря. А главное - по банальности своих описаний. У Толстого же - даже когда язык небогат - происходит непонятное чудо, предложение оживает и дышит, а у ФМД - просто хроническая нехватка воздуху.

Да уж, времена года в прозе ФМД не участвуют, да и природа мертва и враждебна. Объект философии разве что, да и в таком виде часто - не жизнь, а страшноватый механизм (Природа мерещится при взгляде на эту картину в виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя, или вернее, гораздо вернее сказать, хоть и странно, - в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства...).

(Иногда приходит в голову ересь, что ФМД - просто талантливый, хорошо пишущий философ. Из экзистенциалистов - почему-то почти все философы-писатели - это экзистенциалисты: Кьеркегор, Бубер, Сартр и т.п.)

И гипоксия - ключ к его физиологии (то есть, не его, покойника, а его прозы).

- Воздуху, воздуху!

Борьба с гиповентиляцией

Остался князь после родителей еще малым ребенком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье его требовало сельского воздуха.

Достоевский, "Идиот"

Ежедневная утренняя гимнастика - обязательный минимум физической тренировки, должна стать для всех такой же привычкой, как умывание по утрам. Физические упражнения надо выполнять в хорошо проветренном помещении или на свежем воздухе. Для людей, ведущих "сидячий" образ жизни, особенно важны физические упражнения на воздухе (ходьба, прогулка). Систематическая ходьба благотворно влияет на человека, улучшает самочувствие, повышает работоспособность.

Один оздоровительный текст

Стихи Пастернака прочитать - горло прочистить, дыхание укрепить, обновить легкие... Это Мандельштам сказал. Действительно, у Пастернака воздуха, погоды и всякой сезонности - навалом; времена года вообще - главный и наиболее интересный герой его романа... (Любопытно бы было расклассифицировать писателей по чувствительности/нечувствительности к погоде, климату и сезонам. Оставим присяжным литературоведам.) Так вот, если обратить это высказывание поэта на Достоевского, то что получится? Романы Достоевского прочитать - горло засорить, дыхание ослабить, вызвать гиповентиляцию легких... Инсайт! Наверное, в юности я любил Федор Михалыча потому, что не любил физкультуру (черные трусики, красные маечки, пот, маразм, предчувствие всепроницающей казармы)? И потому идентифицировался с ушедшими в подполье героями - гнусная и освобождающая идентификация. А сейчашнему мне все это - душновато.

Еще критик Писарев о том же писал (а жирным я выделил):

Когда Раскольников решился оставить университет, он уже, по всей вероятности, находился в очень бедственном положении. Никакое трудолюбие, никакая добросовестность в исполнении работ, никакая затрата силы и энергии не могли доставить ему ни такого обеда, который покрывал бы текущие расходы его молодого организма, ни такого платья, которое достаточно защищало бы его от холода, сырости и нечистоты, ни такого жилища, в котором его легкие находили бы себе достаточное количество свежего воздуха.

Так что чтение Достоевского - это призыв открыть форточку. Воздуху, воздуху! Зарядку бы поделать - и весь Достоевский разрешится, и красота спасет (а черные трусики необязательны).

Эта интерпретация помогает разгадать одну загадку. От юности меня мучил незаурядный и таинственный (наверное, самый таинственный у ФМД, не повторяющийся в других романах) герой "Преступления и наказания" - Порфирий Петрович. Которого Раскольников однажды застает за производственной гимнастикой (а тот и объясняет:

- А вы, батюшка, не обижайтесь, что я вот все хожу-с, взад да вперед; извините, батюшка, обидеть вас уж очень боюсь, а моцион так мне просто необходим-с. Все сижу и уж так рад походить минут пять... геморрой-с... все гимнастикой собираюсь лечиться; там, говорят, статские, действительные статские и даже тайные советники охотно через веревочку прыгают-с; вон оно как, наука-то, в нашем веке-с... так-с...).

Так вот, я теперь кое-что понял: Порфирий - это физрук, он и противен, как физрук (да еще - с бабьими чертами), но и прав, как физрук. Он хочет спасти Раскольникова от гиповентиляции:

Порфирий быстро отвернулся и побежал отворить окно.

- Воздуху пропустить свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить, ведь это припадок-с! - И он бросился было к дверям приказать воды, но тут же в углу, кстати, нашелся графин с водой.

А главные герои Достоевского склонны закупориваться: дверь в "Преступлении и наказании", окно в "Братьях К.", шторы в Идиотском финале - подполье, короче. Ибо как откроют - так что-нибудь ужасное произойдет. Потому Раскольников справедливо опасается Порфирия. А последний адекватно выражает нормальную реакцию организма на чтение Достоевского.

Как и другая героиня удушливого романиста:

- Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вы всегда накурите; господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворе двенадцатый час! Ваше блаженство - беспорядок! Ваше наслаждение - сор! Что это за разорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья! Что делает ваша Настасья? Отвори, матушка, окна, форточки, двери, все настежь. А мы в залу пойдемте; я к вам за делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка! (Бесы)

И я, откашлявшись (хронический бронхит курильщика), хочу сказать литературным достоевским героям (они же - мои внутренние идентификации, рудиментарные персонажи юности):

- Так-с, ну вот, создатель ваш уже почил, но вы-то, бессмертные, вставайте: Мышкин, подпольщик, Карамазовы, все трое, (батюшку, пожалуй, не беспокойте, для него специальная возрастная программа, да он и повитальнее вас будет)... Так, гардины от окна подняли, а свет погасим. Открываем все форточки - холодно? - ничего... Ноги на ширине плеч. Повторяйте за мной: раз-два-три-четыре, р-раз-два-три-четыре...

А завтра позанимаемся в парке. Если будете хорошо заниматься - возьму вас летом в поход. В Ясную Поляну. Шашлыки там будем жарить. Карамазов, Алексей, о чем задумались? Бодрее смотрите. На травке полежим. Или в Оптину съездим, там в Жиздре поплещемся...

Вам, Раскольников, дрова бы поколоть, топором. Не морщитесь. Нынче даже графы иные не брезгают...

А что там, в Швейцарии, вам доктора говорили, Мышкин? Ну, справочку для порядку принесите. Я уверен, что наша оздоровительная гимнастика припадков не спровоцирует...