Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
"Пытаюсь увести человека в сторону трезвого отношения к себе и к реальности"
Беседовала Елена Калашникова

Дата публикации:  29 Марта 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Русский Журнал: Получая премию им. Аполлона Григорьева, вы, наверное, испытывали смешанные чувства. С одной стороны, безусловно, приятно, но при этом не так давно в Америке вы рекламировали книги О.А.Славниковой, которая тоже входила в шорт-лист этого года. Не обидно, что она не стала лауреатом большой премии?

Андрей Дмитриев.
Фото Елены Калашниковой
Андрей Дмитриев: Я рекламировал не только прозу Славниковой, но и Зорина, а также книги других моих замечательных коллег. И кстати уж, я был уверен, что даже в тройку не войду, что большую премию получит роман "Голая пионерка" - а он даже не вошел в число лауреатов. Смешанные чувства я испытывал, но по другой причине: персонажи повести "Дорога обратно" - мои родители, они когда-то рассказали мне эту историю, успели прочесть повесть в журнале, а этим летом погибли. Я очень рад премии, но вот для них мои дипломы и премии, любое мое отличие, даже упоминание обо мне - имели куда большее значение. Разбирая родительский архив, я обнаружил там столько статей о себе, о которых даже не знал...

РЖ: За свою жизнь вы получили много премий и дипломов?

А.Д.: Премий я получил немного, но они мне дороги. Это - две премии от фонда журнала "Знамя" - так бывает редко, обычно больше одной не дают. Первая за "Поворот реки", в лестной номинации - за утверждение принципов художественности в литературе, а вторая за "Закрытую книгу" - утверждение принципов либерализма.

РЖ: Вы - единственный ребенок?

А.Д.: Нет, нас трое, но у нас единственные родители.

РЖ: По-вашему, литературная премия им. Аполлона Григорьева на сегодняшний день самая уважаемая?

А.Д.: Да. Многие ее ругают: премии, дескать, неправильный способ поощрения литературы. Правильный способ - это гранты, профессорские кафедры - но вы можете это предоставить в сегодняшней России?! Даже в Европе с этим туго. Это разговор не о наших - об американских возможностях и социальных привычках. У нас премии - пока что лучший способ стимулировать некоммерческих писателей, а главное - поддерживать в обществе интерес не просто к литературе, но к литературному процессу, хоть как-то увлекать его динамикой этого процесса. Из всех премий эта - самая мною уважаемая. Потому что профессиональная. Потому что принцип формирования жюри совершенно ясен. Жюри из самых разных по духу и по литературным взглядам критиков, выбираемое жребием, невозможно заподозрить в заведомой тенденциозности.

И Букер хорош. Страсти по Букеру неспроста более других премиальных страстей занимают прессу и общество. Первая независимая премия - она всегда первая. Но там - иной, не вполне ясный способ формирования жюри, к тому же там всегда оказываются люди, пусть яркие, уважаемые, но до того не имевшие никакого представления о современной русской литературе и не испытывавшие к ней ни малейшего интереса. Войдя в жюри, они ее для себя открывают.

РЖ: Что актуально для вас в современной отечественной литературе?

А.Д.: То же, что для меня актуально и в литературе классической: достойный уровень собеседования с читателем. Неактуально и даже скучно: любая явная попытка поспеть за временем, идти с ним в ногу, обогнать его или демонстративно отстать. То есть - попытка приспособиться к социальным поверхностным запросам - да хоть бы их и формировать. Писатель говорит не с обществом - с человеком. С читателем, погруженным в себя и в книгу. По-настоящему актуален тот писатель, чье время - индивидуально, у кого свой счет времени, свои счеты со временем и сугубо свое, но внятное читателю, чувство времени. У общества - календарь, у писателя - календы.

РЖ: У Славниковой, Зорина, Кальпиди, Михаила Кононова, Дмитриева - у каждого из них свое время. Но как они совпадают друг с другом в общем времени?

А.Д.: Сейчас славное общее время.

РЖ: Когда оно началось?

А.Д.: Оно стало явным где-то в 94-м. В начале 90-х - началось. Но в начале все было разъято, неясно, по духу - подпольно, каждый сам по себе. Но каждый сам по себе - работал. И я согласен с Немзером: 90-е замечательны в литературном отношении. Была ли когда-нибудь такая литература в России? Я говорю не о вершинах, а о процессе: почти ни одного пустого номера журнала... Между тем окололитературная пресса как талдычила, так и талдычит о смерти русской литературы. Поначалу это возмущало. Потом стало забавлять, теперь - уже и все равно.

РЖ: А зарубежная литература?

А.Д.: В 60-70-е казалось, что до американской или латиноамериканской литературы нам не допрыгнуть, да и до европейской не дотянуться, не говоря уже о великих тогдашних японцах, - а сейчас нам предлагают какого-то хилого Мураками!.. Правда, я могу судить только по переводам... Даже самая хорошая западная литература сегодня - уже не вызывает у нас комплекса национальной несостоятельности. Возможности вполне сопоставимы. Наша мне интереснее - может быть просто потому, что она - про нас.

Один из результатов этого замечательного десятилетия, кроме всего прочего, - и чего, по-моему, никогда не было - отсутствие столкновения поколений. Какие у меня могут быть противоречия с Зориным или с покойными Давыдовым и Астафьевым? Их я понимаю даже лучше, чем более молодых, классических шестидесятников. Но и с ними мы нынче - в одной лодке. Нет больше тотального отчуждения, мы теперь все одно поколение под названием "русская литература".

РЖ: Пушкин, Куприн и Хармс тоже входят в это поколение?

А.Д.: Конечно. В советское время мы жили вне истории (помните, у Галича: "Идут мимо нас поколенья, / Проходят и машут рукой"?), а они - оставались в ней. Сейчас мы в вернулись в живую историю. Сейчас мы вместе.

РЖ: То есть возникает синхронный литературный процесс?

А.Д.: Сейчас иначе, чем во внеисторическое позднесоветское время, понимаешь то, о чем писали Толстой, Достоевский, Гончаров, Чехов (хотя Чехов и стал нынче менее популярен). Самый простой пример. Слово "деньги", и как слово, и как литературный мотив. Сейчас оно значит ровно то, что значило для авторов и персонажей классической литературы. Для советского читателя - это была некая условность, вроде названия незнакомой карточной игры. Да их не было, рубли были просто распределительными талонами. И как культурного феномена - их тоже в реальности не было. Деньги - подлинные деньги - это своего рода мистический мотор любого литературного классического сюжета... В начале 70-х Андрей Зорин спросил меня: "Почему никто не напишет роман о деньгах?" А о чем и в каком смысле можно было написать такой роман? Бродский еще раньше своей "Речью о пролитом молоке" попытался исправить положение и даже попытался многое обобщить - но это все равно сюжет о карманной невзгоде, о бытовом неудобстве, не более того... Повторяю, деньги - это самый простой пример воскрешения долгое время мертвых смыслов... Раньше классики были для нас экскурсоводами по неведомой земле, бытописателями баснословных времен, теперь они - наши современники, и мы отныне - их подлинные, не в мечтах, соплеменники.

РЖ: Премия Аполлона Григорьева пришла к вам вовремя? Как вам кажется, в вашей жизни все происходило тогда, когда надо?

А.Д.: Если вообще не касаться катастроф, таких как гибель родителей, - то да, все в моей жизни происходило вовремя. Задним числом это начинаешь понимать. Получи я подобное отличие лет двадцать назад - Бог его знает, что бы мне в голову взбрело. Глядишь, очумел бы - и проиграл бы, как следствие, судьбу... Почти все в моей жизни, и хорошее и плохое, происходило вовремя, и - щадяще, не ломало и не возносило, работало на созревание. Настоящий прозаик созревает медленно, к 60-ти, основная работа прозаика и начинается после 60-ти. Самое скверное, если к этому возрасту человек сломался, спился, исспесивился, исписался, умер... Значит, что-то в его жизни произошло не вовремя, и он оказался беззащитен.

РЖ: Сколько же должен жить русский прозаик?

А.Д.: Ахматова говорила, что в России надо жить долго, но она имела в виду другое... Везде надо жить долго, другое дело - не всегда удается.

Мне еще далеко до 60-ти, во мне еще сидит подросток, считающий себя учеником. Я еще верю в то, что моя главная проза - впереди... Но оглядываясь назад, я думаю, что все же написал 3-4 неплохие вещи, это немного, влезет в один том. Немного - но не стыдно. Осознание этого примиряет меня с неуверенностью в себе. И оно, это осознание, - тоже пришло вовремя.

РЖ: А от вас многое в жизни зависело?

А.Д.: Почти все. Сколь бы ни был человек слаб перед лицом обстоятельств - пока он в состоянии делать выбор, верный или неверный - от него зависит почти все. Стало быть, что бы ни происходило, надо оставлять себе возможность выбора и делать выбор. Для этого нужно быть максимально свободным.

В советское время возможность относительной и по советским меркам просто неслыханной свободы - давало писательство. Пусть ты даже пишешь в стол. Оттого я и пошел в писатели - чтобы быть свободным. В полусоциальную свободу, на "вольные хлеба", я ушел в середине 80-х, полагаясь на ремесло киносценариста, так что переход к рынку не почувствовал: до этого был бедным, но свободным - таким и остался. Я привык, что обстоятельства меня не защищают, себя защищаю только я сам. От человека зависит правильный выбор в каждой ситуации.

РЖ: То есть надо слушать свой внутренний голос?

А.Д.: Внутренний голос должен подсказать, где опасность. Она, как правило, там, где соблазн. Или там, где страх. Самый замечательный и надежный жизненный принцип, - его непрестанно повторял в предсмертном дневнике Л.Н.Толстой (его предсмертные дневники - дивное чтение): "Делай, что должно, и будь как будет".

Многие талантливые люди делают ставку на благополучное стечение обстоятельств. На премии и гранты - премий на всех не хватает, за гранты приходится бороться со своими же коллегами... Человек постоянно в ожидании чуда, а когда его не происходит - ищет виноватых, становится подозрительным, исполняется чувством собственной правоты: прав, а все не так, как подсказывает мне моя правота.

РЖ: Но разве не бывает: я прав - а все не так?..

А.Д.: Чаще всего так и бывает. Но чувство собственной правоты, когда оно становится определяющим в отношениях с миром, - несчастное, разрушительное чувство. Оно - способ познания мира, но не способ сосуществования с ним. Монах в монастыре абсолютно прав, ну и что? Он достоин уважения, но если он пытается навязать свою правоту, свой образ жизни миру, мир вправе сказать ему: вот и оставайся со своей правотой. Чувство собственной правоты должно быть определяющим только в самой работе: в повести, в памфлете, в сооружении дома, в выборе направления пути посередине штормового моря... Задним числом мне кажется: я почти всегда делал правильный выбор - с филфака ушел во ВГИК, а не в Литинститут, и обрел ремесло, которое меня кормит. Почти всегда я отказывался в профессиональной жизни от того, что слишком заманчиво, а когда не отказывался, потом об этом жалел. Самые сладкие обещания оказываются блефом. Жизнь напоминает вход перед банком Мавроди: "Здесь получишь 200%", а там кусок хлеба. Выбор за тобой, можно ведь получить 200% - кто-то же получил...

Идеальна ситуация, когда ты написал настоящий роман, он стал бешено популярен, и ты получил за него большие деньги, - такое случается редко, почти никогда. Редко, но случается и такое, когда ты заранее пытаешься следовать рецептам успеха - и в результате обретаешь успех, достигнув при этом и художественных высот, не погрешив против поэтической точности. Точность - самый главный, универсальный критерий. Любой инженер скажет, что самое красивое решение - это точное решение... Боясь попасть мимо денег, ты рискуешь попасть мимо нот. Это не абсолютный закон, но - вероятность в высокой степени... Делай, что должно, и будь как будет. И не обманывай себя. Весь идейный пафос моей прозы, пусть нынче и неприлично говорить о пафосе, тем более - идейном, состоит в попытке увести человека от самообмана в сторону трезвого отношения к себе и к реальности, вот и все. Это дело обреченное, но тем не менее - необходимое.. Это нынче, если угодно, самое актуальное дело литературы.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Введение в географию... Украины /27.03/
"Карнавальная Европа" Андруховича - одна из составляющих мифа о Европе, творимого нынешними украинскими интеллектуалами. Русским и украинцам было бы полезно обменяться своими "европейскими мифами" и посмотреть, что можно делать дальше.
Юрий Андрухович, Введение в географию-2 /28.03/
Юрий Андрухович, Введение в географию-1 /27.03/
На фоне вопиющей бесформенности мы творим новый миф - кричим о своей европейскости, находим какие-то расовые, антропологические, географические аргументы. Между тем, для нас география еще не начиналась. Мы еще только готовимся совершить свой переход через Альпы. Введение в географию-2.
Алексей Прокопьев, "Перевод лежит в основе искусства" /27.03/
Интервью с переводчиком. Перевод - это прорыв в неведомые области новых поэтик, нового языка. Поэтому-то мне претит любимое посредственностями словечко "самовыражение". Тот, кто думает, что пишет стихи сам, глубоко ошибается. Здесь нечем гордиться, это не ты. (отзывы)
Дмитрий Бавильский, Без складок /26.03/
Катахреза #5: Андрей Левкин. "Голем, русская версия". Роман; Юрий Мамлеев. "Блуждающее время". Роман.
предыдущая в начало следующая
Андрей Дмитриев
Андрей
ДМИТРИЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100