Евгений Евтушенко закончил перевод "Слова о полку Игореве". Евтушенко, переводивший с самых разных языков народов СССР, как и многие его коллеги - советские поэты, ныне обратился к истокам русской словесности. До конца мая поэт находится в США, где преподает в двух американских университетах. Корреспондент РЖ Григорий Заславский позвонил поэту и переводчику в Америку, чтобы поговорить о его новой работе.

Русский Журнал: Евгений Александрович! Некоторое время тому назад появилась информация, что вы заняты переводом "Слова о полку Игореве". На какой стадии эта работа находится сейчас?

Евгений Евтушенко: Я завершил уже эту работу. Перед самым Новым годом я закончил вчерне этот перевод, примерно без десяти двенадцать. Сейчас уже перевод полностью готов, и некоторые его фрагменты были напечатаны в "Новой газете". Впервые полный текст будет опубликован в трехтомной антологии, которая называется "В начале было слово", а подзаголовок этой антологии - "Десять веков русской поэзии". С одиннадцатого века до двадцать первого. Эта антология готовится к изданию в московском издательстве "Искусство". Будет три огромных тома, и выйдет она в конце года, мы надеемся, что к Новому году удастся сделать такой подарок читателям. Очень внушительные тома, страниц по 800. Такой антологии практически еще не выходило никогда за всю историю русской поэзии.

РЖ: Для многих русских поэтов перевод "Слова..." становился таким важным этапом в творчестве. Когда эта идея пришла в голову вам? Или это был заказ?

Е.Е.: Естественно, без "Слова о полку Игореве" в такой антологии нельзя было обойтись. Я прочел все переводы и понял, что "Слово о полку Игореве" - сочинение очень сложное. В чем его сложность? Заболоцкий, например, - замечательный поэт, которого я очень люблю, - потерпел большое поражение, потому что попытался перевести "Слово о полку Игореве" с рифмами, которых там нет. И вогнал строфику свою в очень строгий ритм, а это произведение не выдерживает никакой рифмовки и такой лепки. Переводить с рифмами желательно потому, что, слава Богу, в русском языке рифма еще жива, и у нас еще много всяких возможностей, не как в английском, скажем, не как во французском языке, где гораздо меньше возможностей для рифмы. И тогда я понял одну вещь. У меня есть одно произведение - "Казнь Степана Разина", и я подумал, что, быть может, в этом произведении лежит ключик к переводу "Слова о полку Игореве". Что надо это перевести рифмованно, но на очень свободном стихе, в котором обязательно должен очень гибко меняться ритм - в зависимости от темы. Это нужно было превратить в поэзию. Для того времени, когда еще рифма не выработалась в русском языке, еще даже до силлабической эры в русской поэзии, тогда они просто не могли и не знали, как рифмовать, еще не было такой привычки. Рифма была очень неуклюжей, сочинители не владели тогда еще всем поэтическим арсеналом. Но были потрясающие метафоры! Это была поэзия прозы. И она давала возможности невероятных гибких переходов от эпического, что ли, начала до лирических тем. Там есть все, и сочетание лирических тем и эпических просто поразительное...

Понимаете, если сравнивать "Слово о полку Игореве" со звучанием колоколов, то там чувствовались и удары Царя-колокола, и больших колоколов, и - вплоть до крошечных колокольчиков поддужных... В этой поэме можно встретить все элементы. И лирики - возьмем, например, плач Ярославны. Там есть и все элементы гражданской поэзии - возьмем, например, горькие слова Святослава, которые он говорит князю Игорю. Там очень сильная гражданская тема! Ведь это сочинение - против междоусобиц на земле русской, против неразумной смелости, там все время повторяется рефрен "Чем засеяна земля русская". И все время повторяется, что она засеяна костьми белыми. Для меня это было очень важно. Князь Игорь, по сути, был человеком, конечно, смелым и отчаянным. Но все-таки он уложил всю свою дружину. Он не продумал того, что делает, и получилось, что шел он ради славы своей, своих амбиций. И угробил стольких людей - ни за что ни про что. Там сильная трагическая линия тоже. В "Слове...", с одной стороны, прославляется мужество, а с другой - в слове Святослава, - дается явно осуждение неразумного мужества. Практически князь Игорь возвращается домой как блудный сын, вернувшийся из плена.

Кстати, я тут взял на свою совесть одну вещь. Я обнаружил, что конец - финал "Слова о полку Игореве" - когда все время звучит "слава, слава, слава князю", совершенно не соответствует главе Золотого слова Святослава, горького и полного упреков. И я позволил себе кое-что добавить. Хотя никаких, конечно, прямых доказательств у меня нет - я просто понял, что такой переход совершенно не совпадает с развитием главной темы, с развитием темы вины Игоря. Ведь, вспомните, сначала его войско встречается с солнечным затмением. Это - страшное предзнаменование, которого Игорь не хочет слушать; и он ослушивается его и продолжает поход, который уничтожит его храбрых воинов. "Слово о полку Игореве" (по некоторым догадкам, основанным, конечно, на летописях, исследованиях специалистов) было когда-то прочитано на съезде князей. Конечно, уже после всех описываемых событий. И наверное, последняя, заключительная часть была переписана специально. И до нас дошел специальный, к этому съезду князей подготовленный, переписанный вариант. Они не могли закончить реквиемом, в итоге реквием вдруг исчезает, совершенно неожиданно, и возникает сплошное славословие. Абсолютно не исходящее из предыдущего текста. И тогда рядом с ударами колоколов, которые радуются возвращению князя Игоря в стольный град Киев, я ввел рефреном те строки о белых косточках, которыми засеяна земля русская. Понимаете? Удар колокола - и сразу прикосновение к каким-то незримым гуслям, из которых исходят траурные звуки реквиема. Я соединил славу и реквием в конце. И абсолютно готов стоять насмерть, я уверен, что так оно и было в первоначальном списке поэмы. Иначе и быть не могло, потому что "Слово о полку Игореве" построено по закону симфонии. А в симфонии если возникает рефрен, он не может не возникнуть опять в финале, то есть он был вынут оттуда при каком-то переписывании.

РЖ: Евгений Александрович, часто переводчик подступает к разгадке авторства "Слова...", останавливается перед таким вопросом...

Е.Е.: Меня это не волнует совершенно. Это - дело специалистов, там много разных догадок. Для меня это неважно. Я знаю, что он был гений.

РЖ: Но мне показалось, что вы утверждаете только то, что у "Слова..." было, по крайней мере, два автора - автор подлинный и тот, которому было доверено переписывание финала?

Е.Е.: Нет, это не два автора. Это просто было редактурой, переходящей в цензуру. Речь - о финале. Ну, как сказать? Просто вынудили... Я сам принадлежу к поколению, которое сражалось всю жизнь с цензурой, представляю, как такое могло получиться. Например, у меня в первом издании "Братской ГЭС" было 500 с лишним поправок. 500 с лишним вписанных и искореженных строк! Иначе бы она не вышла. Причем поправки были не обязательно вычеркиванием, а иногда даже вписыванием каких-то более оптимистических строк, которые более или менее уравновешивали строки трагические. Правильно ли я сделал? Как говорится, Бог мне судья... Но я знаю одну вещь. Когда я был прижат цензурой к стене, я сделал все правильно. Тактически. Я пожертвовал чем-то, потому что в то время, когда выходила поэма, в 65-м году, уже ничего нельзя было написать о сталинских лагерях. Солженицына не перепечатывали, он попал уже в опалу. На протяжении десятка лет о лагерях не было ни одной строки. Единственное - мое произведение было, которое перепечатывалось, и молодое поколение могло узнать хоть что-то о пытках, о расстрелах в сталинское время только из моей поэмы. Так что я правильно рассчитал, поняв, что наступает такое затмение, нужно было, чтобы в такой момент затмения хоть какие-то свечечки светились в темноте... Потом я восстановил первоначальную версию, и сейчас во всех изданиях выходит настоящий текст, из которого все лишнее я выбросил, выбросил огромное количество вписанных кусков.

РЖ: Некоторое время тому назад вы заметили, что как поэт вы уже много нового открыть не сумеете. Новое для вас лежит в плоскости кинематографии, которая вам интереснее, чем поэзия. Есть ли у вас какие-то кинематографические планы?

Е.Е.: Я пробовал поставить что-то еще. У меня три непоставленных сценария. Но столько времени я угробил на переговоры со всякими студиями, иностранными и нашими, что я решил на это дело пока плюнуть. Но вот сейчас я приезжаю в Москву. Заканчиваю свой семестр - я преподаю, кстати, советскую и русскую кинематографию, русскую поэзию в двух университетах, Нью-Йоркском и Оклахомском, - и в Москве предстоят два больших события. Я буду открывать выставку замечательного русского художника, разысканного мной в Павлодаре, Александра Бибина. Это - 29 мая, а 30 мая у меня будет гигантский вечер поэзии в Кремлевском дворце. В последний раз там поэзия звучала на моем же вечере, но это было 12 лет тому назад. 12 лет тому назад в Кремле был первый и последний вечер поэзии. После этого я сдаю полностью трехтомник.

У меня еще написана половина романа, я заканчиваю его. А затем я все-таки вернусь к кинематографическому замыслу. Мне кажется, много фильмов я не поставлю, но во всяком случае хотя бы один из трех сценариев я поставлю. Такое у меня предчувствие. Я сконцентрируюсь на этом, я очень люблю кино. И сейчас - гораздо подготовленнее к тому, чем когда снимал первые два фильма. Кстати, когда в Америке я показываю студентам "Детский сад" и "Похороны Сталина", они пользуются огромным успехом. И я показывал их практически во всех крупнейших американских университетах...

Надо бы сказать, что сейчас все уважающие себя крупные города мира устраивают огромные вечера поэзии. В частности, в прошлом году я был в Сантьяго-де-Чили, так вот, представьте себе, там собралось более 20 тысяч молодых людей на площади. Я выступал с того самого балкона, с которого когда-то произносил свою последнюю речь Сальвадор Альенде. Это было совершенно замечательно. А организовали это выступление те чилийцы, которые когда-то учились в Москве и ходили на наши выступления во дворцах спорта - и научились этому у нас. А мы забыли это. Надо восстановить празднование Дня поэзии, сделать его календарным и отмечать его в Москве достойно, во Дворце спорта или там же, на площади Маяковского.

РЖ: Спасибо вам!

Е.Е.: Всего доброго! Приходите на мой вечер 30 мая в Кремлевский дворец. Кстати, я там буду читать очень много новых стихов, никому еще неизвестных. И заодно я буду читать, безусловно, отрывки из "Слова о полку Игореве".