На долю одного поколения выпало пережить два палиндромических года. Второй только начался, но, вероятно, многие еще помнят, что происходило в России в 1991 году. Наряду с другими событиями тогда произошло еще и падение обратимой аббревиатуры РСФСР. В том же году в Москве состоялся первый российский фестиваль палиндромотворчества, а именно 21.12 в 16 часов 61 минуту. Это был знак карнавального превращения времени.

Время потекло вспять. Но я сейчас не касаюсь политики, которая и так, по мнению Глеба Павловского, отменила литературу. То есть политики уже не ищут в литературе ответов ни на какие вопросы. Хотя я не уверен, правильно ли они делают. Может быть, байки и впрямь не стоит читать, но дело в том, что литература в ХХ веке претерпела довольно сильные изменения.

Литература давно вышла за пределы повествования, словесности, пришла к числовому и графическому письму. Но и словесное письмо кардинально поменялось и, надо сказать, по-прежнему, по русской традиции, остается крайне ангажированным.

Что касается числового письма, то имеется в виду, конечно, Хлебников, чьи ''Доски судьбы'' сейчас заново пересмотрены и изданы Василием Бабковым нормальным тиражом - 300 шт. Он же показывает пример, как читать такую литературу. Для меня она откровенно сложна, сказывается непривычка к математической формализации. Хотя на общем уровне понятно, что речь идет о законах временных циклов:

''Итак, время есть великий источник равенства.

Оно дает один и тот же закон подобных точек расстрелов царей самых могущественных государств, и тихой смерти в своей постели отцов учения о равенстве''.

Может быть, в год 80-летия ухода от нас Велимира мы сможем прочитать эту книгу с большей степенью приближенности к ней. Напомню, что небольшая книжка Хлебникова ''Учитель и ученик'' вышла в 1913 году, и именно там было написано: ''...не следует ли ждать в 1917 году падения государства?''. До 17-го оставалось еще четыре года. И все это время российская пресса потешалась над сумасшедшими футуристами.

Разумеется, и число может быть метафорическим. Но я не хочу давать себе путей к отступлению.

Постараемся говорить о литературе как о литературе. Недавно я как раз беседовал на эту тему с немецким поэтом-палиндромистом (а также исследователем и коллекционером этой формы) Гербертом Пфайффером. Он убеждал меня на примерах, что весьма проблематичная в немецком палиндромия (из-за передачи некоторых звуков несколькими буквами) - исключительно игровая форма, не имеющая ни малейших претензий на что-либо, кроме этого. Разве что шутливые моральные сентенции, но и только. Правда, не все так думают даже в Германии, где литераторы под влиянием пережитого нацистского шока стараются отказываться от всего, что напоминает пафос пророчества. Например, профессор Эрика Гребер напоминает, что палиндром в немецком начинается с убийства ''Mordnilap'' (Mord -убийство). В содержательной статье, посвященной в основном русскому палиндрому, она напоминает, что не случайно статья Пфайффера вышла в газете ''Frankfurter Allgemeine'' в первом же выпуске после падения Берлинской стены и отмечает активизацию интереса к обратимому слову в немецком обществе. Впрочем, в англоязычных странах палиндромы вполне обычное занятие, а в США давно выходит специальный журнал. Ну пишут люди, чтобы читалось туда и обратно, и пусть себе пишут и сами читают - в журнале.

В России, может быть, когда-то тоже так будет. Да зачем же ''будет''? Уже есть. В начале 90-х это была небольшая газетка формата А-4 курского поэта-исследователя Александра Бубнова (ныне кандидат филологических наук, автор первой в России диссертации о языке палиндрома), затем такого же формата газета тульского энтузиаста Владимира Рыбинского и с 1999 года в Перми, стараниями тамошних литераторов братьев-близнецов - палиндромистов (природная палиндромия!) Алексея и Павла Нагорских, выходит альманах ''ТИТ''. Как видим, так называемые маргинальные формы институциализируются по большей части не в центре. Эта ситуация прямо указывает на перемещения центрального и периферийного, во всяком случае, в литературе. Причем если в Москве коммерциализация охватила и бывший андерграунд, то в провинции поисковый сектор искусства остается в пределах самиздата, который иногда может выглядеть и вполне респектабельно, например, в виде университетских изданий. В коммерциализации искусства, естественно, нет ничего окончательно плохого. Она даже выступает своего рода катализатором поисковых процессов. Например, в палиндромотворчестве. Простые обратимые тексты печатает уже и ''Комсомольская правда'', и ''Кроссворд-газета'', и ''Московский комсомолец''. Проводятся даже конкурсы, то есть газеты работают на себя, завоевывая таким образом еще какое-то количество подписчиков и в то же время попутно прививая интерес к работе со словом. Ясно, что в такой ситуации активизации палиндромической жизни серьезные авторы должны брать более высокую планку. Что они и делают небезуспешно. Например, Елена Кацюба - параллельно с постоянным совершенствованием разнообразных палиндромотекстов - неожиданно выпустила ''Первый палиндромический словарь современного русского языка'' (1999) и сейчас подготовила новый вариант. Вбросив в литературный обиход 8000 слов, Кацюба девальвирует находки многих авторов, призывая тем самым к поискам новых возможностей в избранной форме. Это действительно авангардистский ход, и здесь в самом деле открывается генное поле слова, бывшее до той поры в свернутом виде. Палиндромические тексты давно уже клонируются сами по себе, а в данном случае клоны прямо обозначены. Здесь язык сам себя выстраивает, язык, как персонаж, стоит между двумя зеркалами и являет себя объемно.

Выдающийся польский русист Ежи Фарыно, анализируя палиндромическое письмо, говорит о ''пре-тексте'' и ''пост-тексте'', о соединении в одном лице получателя и отправителя, слушателя в роли говорящего. Хлебников определял палиндром как ''двояковыпуклую речь''. Ему нужен был такой ''оптический'' прибор, увеличивающий атомы истории. Одновременно он вышел на понимание палиндромии как формы стиха, стихообразования. Но палиндромическое письмо - это отнюдь не гармоническое письмо. Симметрия здесь, как, впрочем, и всюду, условна и иллюзорна. Палиндром - это чтение какого-либо текста в обе стороны с одинаковым смыслом. Не путать с анаграммой, где чтение в обратную сторону дает другой смысл (например, топор - ропот, только связка этих слов даст палиндромическое чтение). И тем более не путать с так называемой ''Черной Мессой'', что является простым чтением наоборот (вне зависимости от смысла) католического богослужебного текста.

Палиндром - вообще-то обычное смысловое письмо, осложненное комбинаторикой. Собственно, этот подбор слов, с таким расчетом, чтобы одинаково читалось в обратную сторону, и дает неожиданный, часто афористический, смысл именно при обычном чтении. Получается, чем сложнее задача, тем яснее смысл. Например: ''О, вера моя, о марево'' (Н.Ладыгин), ''Я аж орала рожая'' (В.Гершуни). Или такой текст ''палиндрамы'', написанной Еленой Кацюбой:

Русский ум

Жена:

Ум - он дорога лбу благородному!
Ум - он диво видному,
ум - он идея единому,
ум - он муза разумному,
ум, он мул умному,
ум - он зов к сквозному.
Ум, вон и чиновному.
Муж - ум,
а к жене денежка.
Уму - думу!

Муж:

Ум за грош оргазму.
Ум, Зина, гроб организму!

Комбинаторное письмо в последнее десятилетие получило широкое распространение. Можно сказать, что сейчас это основное поле эксперимента. Палиндромы, анаграммы, различного рода сдвиги внутри слов, внутри строки, заумные конструкции (а еще есть, происходящие отсюда же листовертни Д.Авалиани, двоевзоры и разрезни С.Федина)... Реально экспериментируют десятка полтора авторов, но это очень важный сегмент литпроцесса. Та самая дерзость, без которой искусство действительно может умереть. Любопытно, что развитие комбинаторного письма, похоже, уже стало мировой практикой. Так, в Испании выходит палиндромический журнал ''Semagames'' (вроде нашего ''Тита''), во Франции недавно вышла антология новейшей поэзии, большинство авторов которой заняты комбинаторикой, в Германии самый авторитетный литературный журнал ''Schreibheft'', регулярно публикующий такого рода эксперименты, провел специальную акцию, посвященную анаграмматическому письму. Книга палиндромов Герберта Пфайффера получила тридцать рецензий в различных изданиях (я, натурально, удивился, но Пфайффер педантично пролистал передо мной все 30! Ничего не поделаешь). Одну из самых престижных в немецкоязычном мире литературных премий - имени Ингеборг Бахман - получил в прошлом году поэт, пишущий анаграммы и тексты, напоминающие нашу заумь, Михаэль Лентц. В Хорватии большим успехом пользуется палиндромическая книга Дубравки Ораич Толич ''Palindromska аpokalipsa'', в которой она описала распад Югославии. Дубравка, кстати, исследовательница русского авангарда, в том числе она занималась, конечно, и Хлебниковым, его палиндромическими произведениями. На Украине в 80-е-90-е годы сформировалась группа авторов из разных городов под названием ''ГЕРАКЛIT'' (эта аббревиатура расшифровывается так: ''голiннi ентузiасти рака лiтерального''). Они сделали несколько общих публикаций и выпустили собственные сборники рачьих стихов, то есть палиндромических. Недавно я прочел подборку болгарских палиндромов, а затем познакомился и с белорусскими. Внутри России, под влиянием русских обратимых стихов, появились первые чувашские палиндромы.

Так вот, в русском палиндромотворчестве сейчас активно разрабатываются жанры. От просто стихотворений и поэм многие авторы переходят к палиндрамам (первые обратимые пьесы написали еще в 60-е годы В.Хромов и Сергей Сигей), например, Павел Нагорских в нескольких номерах ''Тита'' напечатал развернутое драматическое сочинение ''Жар краж''. Палиндром укладывается и в сонет, что многократно испробовал Владимир Пальчиков. ''Тит'' опубликовал изящную новеллу Романа Адрианова - четыре страницы текста читаются обычно, а затем назад, называется ''Цен окно'' - и название является частью общего текста, собственно началом. Этот же автор и Павел Нагорских перекладывают старые сказки на новый, палиндромический, лад. А вот интересное замечание поэта и литературоведа Игоря Лощилова о творчестве новосибирца Бориса Гринберга: ''В стихотворениях Гринберга последнего времени дело доходит, кажется, до ''нулевой'' степени палиндромического письма, то есть такой, которая предполагает столь глубокое и полное овладение поэтической формой, что для поэта становится естественным говорить, например, октавами, элегическими дистихами, пятистопным ямбом с цезурой после второй стопы...''

Борис Гринберг часто работает в форме монопалиндрома (термин А.Бубнова), то есть когда все произведение читается туда и обратно:

Синь. Темно. Год - в лед,
И вниз
Дни...
Кулак резко к зеркалу кинь...
Дзинь!
Видел? Вдогон метнись!

Если патриарх отечественного палиндромотворчества Николай Ладыгин писал своего рода портреты-исследования русских писателей и поэтов (его книгу ''Золото лоз'' мне удалось выпустить в 1993 году, сейчас она есть в Интернете), то Борис Гольдштейн создал своеобразное исследование поэмы Блока ''Двенадцать'', называется ''Укол Блоку'' (напечатана в 10-м номере ''Тита'').

Конечно, вполне возможен вопрос читателя или писателя: ''К чему все это? Ведь ''Двенадцать'' уже написаны...'' Тем более что палиндромия достаточно ограниченная форма, на каких-то находках авторы часто, сами того не желая, пересекаются (в альманахе ''Тит'' постоянно идет обсуждение проблемы расхожих строк).

Ответить можно по-разному. Во-первых, многие палиндромические вещи просто изысканно-изящны, а этого явно не хватает в современной словесности, во-вторых, некоторые переусложнены и труднопроизносимы, что создает эффект затрудненности восприятия - и таким образом авторы-палиндромисты (''штангисты поэзии'', как именовал Ладыгина Николай Глазков) являют необходимый противовес слишком облегчившемуся стихописанию. То есть малым числом, но серьезным умением они как раз восстанавливают симметрию, о которой столь уместно напомнить в 2002 году. При этом периферийность палиндромотворчества, на мой взгляд, - из разряда мнимостей. Ведь сам язык говорит через посредника-поэта (например, Ладыгина):