Вынужден попросить у своих читателей прощения за долгое отсутствие. "Колумнист", вообще говоря, роль жестокая, никаких уважительных причин для временных обрывов связи не признающая: либо уж пиши через "не могу", либо уходи. И я, честно сказать, некоторое время всерьез раздумывал: ну написал я для РЖ семь десятков текстов, цифра вполне достойная, притом вроде бы не всем успел надоесть, так не пора ли, пока не поздно, пока читательский интерес не вовсе протух, красиво испариться?

Но три месяца вялописания и неписания как-то очень наглядно мне доказали: когда не функционируешь в жестком режиме, быстро тупеешь и в своих суждениях о литературе и жизни начинаешь примыкать к кому-то, кто энергичен и продолжает действовать, а твои собственные незаписанные мысли все равно что неподуманные - даже следы их испаряются с молниеносной скоростью. А всегда соглашаться с Немзером (к примеру) и думать в бескорыстно-приватном (асоциальном, если хотите) режиме я еще не готов. Так что попробую кое-как связать концы и вернуться в роль.

Но, честно признаться, и месяцы эти, на протяжении которых я здесь отсутствовал, не были временем буйного цветения отечественной словесности. После отличного "<НРЗБ>" Сергея Гандлевского (январское "Знамя") журналы потчевали какой-то кислятиной, притом самый выдающийся образец этой кислятины - роман "Дочь гипнотизера" Дмитрия Рагозина - сразу же вслед за Гандлевским тиснуло то же "Знамя" аж в двух номерах. Помнится, когда-то, в самый разгар перестройки, когда "Знамя" было, что называется, впереди планеты всей по обилию сенсационных републикаций, там вдруг, ни с того ни с сего, напечатали совершенно тухлый роман Виля Липатова "Лев на лужайке". Ища в этой публикации хоть какого-то смысла (было, как-никак, время неожиданных открытий и превращений), я Липатова из чистого доверия к редакции тогда прочитал и до сих пор помню то праведное раздражение, которое испытал: надули! Украли полноценный рабочий день! Вот и на Рагозина я потратил несколько часов, полных раздраженного недоумения, ожидая, что не на этой, так на следующей странице плоский и нуднейший, несмотря на кокетливость, текст чудесным образом обретет объем и прелесть. Ведь предыдущее сочинение Рагозина - повесть "Поле боя" ("Знамя", 2000, # 9) - было очень даже ничего себе.

Никакого "преображения", однако, не случилось, и я некоторое время ломал голову, пытаясь понять, зачем журнал предпринял эту откровенно суицидальную акцию. Оно конечно, "сколько голов - столько умов", как любит говорить С.И.Чупринин, но бывают случаи совершенно убойной однозначности. Роман Рагозина как раз из их числа. А поскольку никаких эстетических причин печатать эту тухлятину быть не могло, начинаешь искать причины внелитературные, из которых первая, приходящая на ум, - пустота редакционного портфеля. И всегдашнее нежелание "Знамени" перераспределить журнальные площади, потеснив отдел прозы в пользу "второй пагинации" - публицистики, критики, публикаций. Нет, "большая проза" должна быть, даже если ее нет!

Потом меня чрезвычайно расстроил позорный - всякое другое слово будет здесь неточно - дебют премии имени Белкина. После присуждения аполлон-григорьевской премии Андрею Дмитриеву единственным реальным претендентом на белкинские лавры был "Бессмертный" Ольги Славниковой. Не хочу ничего плохого сказать про другие тексты из шорт-листа, но они все просто были из другого иерархического ряда, из "группы Б" (разве что "Мавка" Фаины Гримберг - непонятная мне блажь организаторов премии - штука совсем уж из внелитературного контекста). Короче, не было у Славниковой реального конкурента, и вдруг - такой пассаж!

Никогда не верил ни в премиальные "заговоры", ни во всевластие "тусовки", ни в другие окололитературные легенды, а тут первое же, что мне в голову пришло, - заговор. Скорее всего, даже никак не сформулированный участниками, сложившийся на подсознательном уровне, - этакий, словом, "заговор чувств". Андрей Немзер, тоже огорошенный решением белкинского жюри, пустился, помнится, в размышления на предмет возможного желания жюри поступить нестандартно, потом где-то я прочитал или услышал догадки о прямом "заказе" со стороны издательства "ЭКСМО-Пресс" (дескать, именно такую беллетристику - типа повести победившего Сергея Бабаяна - это издательство хочет печатать, а потому ему важно было отметить искомый формат престижной премией), но все это не показалось мне серьезным объяснением явного нарушения правил честной игры.

Как хотите, но правдоподобная версия мне в голову пришла только одна: ординарной повести Сергея Бабаяна премию дали только потому, что очень не хотели давать ее Славниковой.

Ольга Славникова, насколько я знаю и чувствую, некоторую часть московской литературной "общественности" просто "достала" своей энергией и скоростью завоевания почти всех литературных "площадок". Я очень даже хорошо представляю себе, как сильно может раздражать столичный литературный истеблишмент, несколько зажиревший и разленившийся, целеустремленная провинциалка, берущаяся за любую литературную работу и делающая ее (к раздражению некоторых наблюдателей) почти всегда хорошо. Славникова уже года два вкалывает в столице по-черному, она выручает критические отделы нескольких толстых журналов за сущие гроши, она везет на себе (и без всякого цинизма, насколько я успел понять) самую идиотскую среди наших премий - "Дебют", и при этом у нее хватает сил писать такие блестящие вещи, как "Бессмертный". Как же тут не вызвать у некоторых коллег неприязни (скажем мягко). Свеженький пример: журналистка "Еженедельного журнала" перечисляет произведения, вошедшие в шорт-лист "Национального бестселлера", и только один из пунктов перечисления комментирует: "...неизбежный "Бессмертный" Ольги Славниковой, фигурировавший в шорт-листах всех литературных премий, но ни одной из них так и не удостоенный...". Вопрос на засыпку: какие чувства автор заметки (неведомая мне Мария Уварова) питает к Славниковой и стал ли "Бессмертный" хуже, побывав в шорт-листах всех премий? Правильный ответ: чувства питает неважные, а "Бессмертный" в ее (Уваровой) глазах стал гораздо хуже, потому что надоел и устал. Ведь в головах мелких репортеров, пишущих о литературных премиях, давно застряла метафора скачек: лошадь, которая выдержала подряд несколько забегов, конечно же, не могла не выдохнуться.

Ежели "заговор чувств" и впрямь имел место быть (а других правдоподобных версий я просто не нахожу), то грустно. Я, например, крепко подумаю, принимать ли участие в следующем "розыгрыше" белкинской премии, раз уж ее дебют обернулся таким малопристойным фарсом.

И еще одна мысль пришла мне после белкинского конфуза: как все-таки хорошо и правильно иметь еще одну профессию и зарабатывать на жизнь не одной литературой. От нашей "литературной жизни" (которая при советской власти была полуподлой, а теперь попросту стеснилась на немногих пятачках культурного пространства, и оттого его все время хочется проветрить) в практически-бытовом смысле лучше все-таки не зависеть. Самое лучшее - быть капитаном дальнего плавания, как скончавшийся на днях Виктор Конецкий, и с высоты капитанского мостика чихать на непристойную окололитературную возню.

Что еще меня неприятно поразило в прошедшем месяце - это какая-то совершенно бесстыдная пиар-кампания по поддержанию интереса просвещенной публики к изделиям Дж.К.Роулинг о Гарри Поттере. Ладно бы усердствовали таблоиды и дамские журнальчики - нет, этим делом с размахом и серьезностью занимались приличные вроде бы люди в так называемой "качественной прессе". То есть я могу предполагать, что половина этих небывалых хлопот (то есть половина журналистов и критиков) была напрямую оплачена (куплена) издательством "Росмэн" или прокатчиками голливудского фильма, но вторая-то половина явно трудилась без всяких чрезвычайных надбавок, по принципу, формулировку которого я однажды услышал из уст заведующего отделом одного серьезного и уважаемого еженедельника: "Мы пишем либо о том, о чем пишут все, либо о том, о чем никто не пишет". Принцип этот мне, помнится, не очень понравился, потому что писать, на мой взгляд, надо о том, что интересно и значительно. А исключительно финансовая природа "поттеромании" не может не быть прозрачна для всякого, кто читал дешевую продукцию Роулинг и не забыл еще, что собой представляет настоящая английская детская литература. Я уж не говорю о шедеврах - "Алисе" или милновском "Винни-Пухе", но даже не бог весть какой Толкиен, с которым поттеровскую серию то и дело нагло сравнивают, на десять голов выше этой дебильной жвачки.

Вспоминается мне в этой связи одна из последних глав манновской "Волшебной горы", которая называется "Демон тупоумия", - там очень все хорошо сказано о таких вот массовых "маниях", давлению которых иной раз поддаются и вполне здравые люди: "Все обитатели санатория были очень заняты, предавались самым разнообразным видам деятельности, но время от времени одно из этих занятий вырождалось, становилось модной одержимостью, и все фанатически начинали предаваться ей". В другом месте сказано: "...это была жизнь без времени, жизнь без забот и без надежд, загнивающее и суетливое распутство, словом, мертвая жизнь". Если помнить, что "Волшебная гора" заканчивается картиной всеевропейской катастрофы, которую Томас Манн понимал прежде всего как катастрофу культурную, понятна роль "модной одержимости" в сползании Европы к хаосу.

Йохан Хейзинга этому торжествующему и ныне "демону тупоумия" дал другое имя - "пуерилизм" (от латинского puer - мальчик, отрок). В своей книжке "В тени завтрашнего дня" (книжка вышла аккурат накануне Второй мировой и ее, по сути, предсказывала) он писал: "Пуерилизм - так мы назовем позицию общества, чье поведение не отвечает уровню разумности и зрелости, которых оно достигло в силу своей способности судить о вещах; которое вместо того, чтобы готовить подростка к вступлению во взрослую жизнь, свое собственное поведение приноравливает к отроческому... Бесчисленное множество как образованных, так и необразованных людей культивирует неизменное ребяческое отношение к жизни... Масса чувствует себя просто замечательно в состоянии полудобровольного оглупления. Это состояние может в любую минуту стать крайне опасным из-за того, что больше не действуют тормоза моральных убеждений".

Полный срыв "тормозов моральных убеждений" иллюстрирует еще одна шумная кампания последних недель - раскручивание и продвижение романа Проханова "Господин Гексоген" силами "молодых интеллектуалов" (так сам Проханов их называет) из издательства Ad marginem и "Независимой газеты".

Но это история, требующая отдельного (и крайне неприятного) разговора, и я, пожалуй, перенесу его на следующий раз.

А чтоб не на этой мрачной ноте кончать, скажу все же, что было у меня и чтение, искупавшее всю кислятину "литературной жизни" последних недель. Это совершенно магическая "Берлинская флейта" Анатолия Гаврилова, которую мне бы в голову не пришло анализировать в том ключе, в котором сделал это Сергей Костырко. Флейта - она и есть флейта.

Потом я нашел, наконец, время, чтобы по-настоящему прочитать (и даже перечитать частями) книжку А.Гольдштейна "Аспекты духовного брака". Книга редкая, замечательная, помимо разного всякого, полным отсутствием того самого "пуерилизма", о котором говорил Хейзинга. В самом деле - взрослые книжки, написанные взрослыми для взрослых, становятся в нашем литературном обиходе величайшей редкостью.

И третье - статья Анны Кузнецовой "Роман с цейтнотом" в мартовском "Знамени". Тоже очень "взрослая". Статья эта, помимо всего прочего, убедила меня в том, что нормальная литературная критика еще возможна.