Вот уже год как цикл интервью с переводчиками художественной литературы существует на виртуальных страницах Русского Журнала. Для меня эта страница (в смысле отрезок жизни) совсем не виртуальна, а, наоборот, осязаемо реальна. Рано или поздно (а именно - скоро) она перевернется, и закончится небольшой, но чрезвычайно интересный, надеюсь, не только для меня, проект. Я этого немного боюсь... Спасибо всем, кто поддерживал и продолжает поддерживать меня на этом пути. Спасибо за все отзывы и письма. Лена Калашникова.

---

Михайлин Вадим Юрьевич (год рождения - 1964) - антрополог, литературовед, переводчик с английского. В его переводе публиковались произведения "Александрийский квартет" и малая проза Л.Даррела, "Заблудившись в комнате смеха", "Конец пути" Д.Барта, "Автобиография Алисы Токлас" и "Тихая Лена" Г.Стайн, "Водоземье" Г.Свифта, проза У.Б.Йейтса, Д.Г.Лоренса, Саки, Макса Ауслендера и др.

---

Русский Журнал: Как вы понимаете: этот перевод удался, а тот - нет?

Вадим Михайлин: Единственный критерий - язык. Интонация, мелодика исходного текста должна быть адекватно передана по-русски, не обязательно та же самая мелодика, обязательно то же настроение. А перевод идей, ситуаций, чего-то еще - дело техническое.

РЖ: Какой перевод был самым трудным?

Вадим Михайлин. Фото Елены Калашниковой

В.М.: Даррел. Он разнообразен по технике - не в плане масштабных технических новшеств, как "Улисс" Джойса, где череда экспериментов с текстом, - а на полутонах, на мелодике. Передать адекватность общего текста и игру на полутонах, пожалуй, самое сложное.

РЖ: А самым интересным?

В.М.: Наверное, он же. Эта книга, моя юношеская любовь, стала первой серьезной работой, растянувшейся надолго. Потом были другие интонации: после уходящего в романтизм и барокко Даррела я взял еще более густой надрывный романтизм - раннюю прозу Йейтса, а потом абсолютно другую традицию - Гертруду Стайн.

РЖ: Вы делаете подстрочник или сразу тщательно работаете над каждой фразой?

В.М.: Подстрочник не делаю никогда - сначала читаю текст целиком, причем несколько раз, чтобы сбить оскомину первого восприятия, когда в основном смотришь на сюжет, динамику персонажей, - чтобы добраться до языка. Иногда переводишь фрагменты из разных мест.

РЖ: Ищете ли вы языковые, стилистические, интонационные аналоги в русской или мировой литературе?

В.М.: Вопрос непростой. В "Водоземье" перекличка в интонации, мотивах, сюжетах с Грассом настолько очевидна... Свифт ее даже не скрывает, но она интересовала меня в последнюю очередь. Переклички для Свифта очень характерны - то с Фолкнером, то с Грассом. Но от этого его тексты не становятся хуже, не появляется привкуса вторичности, он умудряется сделать их очень английскими.

А с русской литературой перекличек нет, я в основном перевожу авторов у нас неизвестных, или тех, кого перевели недостаточно. С другой стороны, Достоевского, Чехова можно найти в Дарреле и Свифте, а в творчестве Стайн и Чехова - Флобера.

РЖ: Это ваша установка: переводить авторов, обделенных вниманием, или просто так получается? А как же "Автобиография Гертруды Стайн", переведенная до вас Ириной Ниновой?

В.М.: Второй перевод - претензия на критику первого, что же касается "Автобиографии..." - это исключение.

РЖ: Что бы вы отметили из интересных переводов последнего времени? Какая литература вам близка?

В.М.: В последнее время сфера моих интересов резко смещается от литературоведения в сторону культурной антропологии, этнографии. Я заведую кафедрой зарубежной литературы и классической филологии в Саратовском университете, и в основном читаю тексты, написанные 2000 лет назад.

РЖ: В оригинале?

В.М.: Жаль, что в университете я плохо учил древние языки... конечно, можно и сейчас взяться за санскрит, готский, древненорвежский, но на это уйдет 3-4 года, поэтому я читаю переводы и общаюсь с теми, кто знает эти языки. А из переводов последнего времени я бы отметил "Ригведу".

РЖ: По мнению В.Л.Топорова, у современной продвинутой молодежи установка на плохой перевод: "Сквозь неуклюжий перевод она хочет увидеть оригинальное авторское решение, домыслить, превратить книгу в интерактивное чтение. Этой аудитории неинтересно получать готовую переводческую версию, сквозь которую не пробиться к автору. Эту задачу плохие переводчики выполняют невольно, а хорошие с ней борются". Что вы думаете по этому поводу?

В.М.: По-моему, такой установки нет, во всяком случае, саратовские студенты предпочитают хорошие переводы.

Что касается Топорова, то каждый переводчик со стажем начинает теоретизировать и искать неожиданные интеркультурные ходы. Это как гаспаровские эксперименты с буквальным переводом, как выжимки из Кавафиса, когда стихотворение из 14 строк сводится к 4-м. Такой эксперимент интересен, но не отменяет перевод, если прочитать эти 4 строки, не зная оригинала... ну, это не Кавафис.

РЖ: Или рядом должен быть перевод более классический... Не хотели бы вы поместить свои переводы в книгу с параллельным оригиналом?

В.М.: А почему бы нет?

РЖ: Многие не хотят пускать в свою мастерскую. По мнению А.Я.Ливерганта, "...когда издаешь параллельные тексты, ты должен подбирать перевод соответствующим образом. Переводы должны быть более или менее близкими к тексту. Такие вещи носят характер учебной литературы, чтобы читатель мог сопоставить перевод и оригинал".

В.М.: Сравнения будут всегда. Для второкурсника открытие, когда он видит, что фраза оригинала переведена иначе. Имеет смысл только критика профессионалов, они знают, как делается эта работа.

РЖ: Меняется ли после первого прочтения отношение к тексту? Может, наступает разочарование или, наоборот, вы видите в нем новое, чего не видели раньше?

В.М.: Обычно нет. Либо текст сразу берет, либо...

РЖ: А чтобы к середине текст надоел... а его надо переводить, или раздражал?

В.М.: Единственный раз - это был первая работа за деньги, проза Джона Леннона, потом ее опубликовали, но в другом переводе. Леннон смотрел рекламу, мультфильмы, сериалы, у него возникал ассоциативный ряд... но это не литература, хотя временами остроумно, от верчения словами быстро устаешь. К началу второй трети сборник мне так надоел... Больше я не брался за то, что могло вызвать отторжение.

РЖ: Читая переводы других, не обязательно последнего времени, испытываете ли вы чувство зависти: "Как хорошо переведено!..", или такого не бывает?

В.М.: У Виктора Лапицкого бывают замечательные, вкусные находки, хотя кое-что из того, что он делает, не в моем вкусе; у Владимира Бабкова интересна интонация, как работает текст изнутри.

Недавно меня поразила точность - вплоть до порядка слов, количества слов в строке - перевода "Илиады" Гнедича, при том, что точность здесь - ничуть не в ущерб литературности.

РЖ: Для вас характерны большие перерывы между переводами?

В.М.: Бывает, а иногда одновременно идет два-три перевода.

РЖ: Разных жанров?

В.М.: Чаще всего я перевожу прозу, крайне редко поэзию, если она часть прозы, иногда драматургию. Я не поэт и не вправе заниматься поэтическим переводом.

Полезно переключать мозги, а на дегустации вино запивать водой, чтобы вкус не приедался, - когда научная работа надоедает, перевожу пару страниц, душа течет легко и плавно. А бывает - несколько дней не можешь усадить себя за стол, текст еще не лег на уши.

РЖ: В пьесах, кроме всего прочего, текст должен легко произноситься. Вы об этом задумываетесь или осознание приходит потом, во время редактуры?

В.М.: Самый интересный опыт в этой области - "Лир" Эдварда Бонда. Я переводил его в первую очередь для чтения, - с точки зрения актеров и реквизита он настолько масштабен, что вряд ли ближайшие десять лет его у нас поставят, а читать его вполне можно.

РЖ: Вы возвращаетесь к своим старым переводам?

В.М.: Иногда, причем серьезно.

РЖ: В случае переизданий?

В.М.: Не только. Как-то на конференции, вдали от дома, мне захотелось подарить А.Я.Ливерганту книгу в своем переводе. Начал ее листать, и на третьей странице мне стало настолько стыдно... в конце концов, я ее подарил, но пообещал, что больше так не буду.

Договариваясь с издательством "Симпозиум" о переиздании Даррела, я поставил условие, что переработаю все четыре его текста сверху донизу. Во время работы над большим текстом глаз замыливается, к тому же редактуры у романа практически не было, с колес он пошел прямо в печать.

Но все-таки возвращение к старым работам - скорее исключение.

РЖ: Читаете ли вы кому-нибудь отрывки перевода? Прислушиваетесь к мнению коллег, знакомых? Чье-нибудь мнение может повлиять на изменение фразы, фрагмента?

В.М.: Конечно, читал другим, вообще, это зависит от человека - мнение одних работает в плюс, других в минус.

РЖ: Какие свои переводы вы считаете удачными? Или в разное время нравятся разные вещи?

В.М.: Конечно, вкусы меняются. У меня сложное отношение к дарреловскому переводу - там не все сделано... Может, вернусь к нему лет через пять.

РЖ: Почему не все сделано? Времени не хватило?

В.М.: Отчасти из-за времени: перевод двух последних романов я доделывал в спешке, к тому же редактировать такой большой текст сложнее, чем подряд его переводить.

А что касается удачных... мне нравится перевод маленькой повести Гертруды Стайн "Тихая Лена", он издавался в "Иностранной литературе"; в "Водоземье" Свифта получилась интонация...

РЖ: Зная, что скоро подходит срок сдачи перевода, вы мобилизуетесь или появляется паника?

В.М.: Паника не появляется, это не мой тип личности. В переводе авралы редки, нормальный издатель понимает, что два месяца могут спасти душу падшего грешника, тогда как автор научного журнала не станет ждать - материалы должны быть к сроку.

РЖ: За перевод каких авторов или жанров (кроме поэтического) вы никогда бы не взялись?

В.М.: Да, с поэзией непросто, не взялся бы за поэтический сборник или поэму... что касается прозы, здесь ограничений нет, только по качеству и форме материала.

РЖ: А в области драматургии? Ее ведь переводят немногие.

В.М.: Пожалуй, тоже нет ограничений. У меня есть театральный опыт: года три-четыре я был завлитом в одном из саратовских театров, так что знаю профессию и пространство изнутри.