Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
Тема: Критика как литература / Круг чтения / < Вы здесь
Не то базар, не то цугундер
Дата публикации:  18 Апреля 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Поистине поразительный характер приобрела за последние несколько дней полемика по поводу текущей литературной ситуации. Прямой переход от поэтики к политике, казавшийся совершенно изжитым в позднеперестроечные годы, вдруг обрел новую жизнь в творчестве известного литературного критика Дмитрия Ольшанского. Ход оказался заразительным - и процесс пошел. Удивляться, в принципе, нечему: идеологические разборки - отличный способ уйти от конкретного разговора о конкретных текстах.

Ведь что, собственно, узнаем мы из последней статьи Дмитрия Ольшанского о литературе? Что рифмованный и ритмический стих хорош, а верлибр плох. Причем плох потому, что означает мимикрию русского стиха под американский. Подразумевается, что силлабо-тоника, напротив, имеет сугубо национальный, так сказать, почвенный характер. Это так глупо, что даже непонятно, что на это ответить. То ли говорить о том, что родоначальники русского верлибра в его нынешнем виде - Блок и Михаил Кузмин - едва ли так уж сильно ориентировались на американские образцы. То ли напомнить, что силлабо-тоника была введена в русский стих Тредиаковским и Ломоносовым и представляла собой, грубо говоря, мимикрию под стих германский (а дальше Жуковский мимикрировал под англичан и немцев, Пушкин - под французов, и т.д., и т.п.); в действительности идея о "мимикрии" Львовского под американцев (каких американцев? может ли Ольшанский назвать имена и фамилии этих американцев?) - такой же вздор, как идея о "мимикрии" Жуковского под Томаса Грея или Пушкина - под Парни или Шенье: важно не то, откуда черпает автор ту или иную художественную идею (т.е. это тоже важно, но для специалистов по истории литературы, к которым Ольшанский, надо думать, не относится), а то, каким образом эта идея - художественная, прошу прощения, идея! - и ее конкретные воплощения расширяют и трансформируют национальную литературную и культурную традицию. Еще можно было бы заметить, что из четырех конкретных авторов, названных Ольшанским, верлибр абсолютно преобладает только у одного - у вашего покорного слуги, между тем как у помянутых Львовского и Данилы Давыдова значительная часть текстов написана полностью или частично рифмованным дольником, а у четвертого автора, Линор Горалик, верлибр, насколько я помню, не встречается вообще (и стихов она уж лет пять как не публиковала). Но на такие мелочи литературный критик Ольшанский, естественно, не обязан обращать внимание. Критика Ольшанского занимают исключительно глобальные вещи - беда только в том, что глобальность его сугубо поверхностна и прямолинейна.

Ну например: "регулярные стихи будут жить вечно, благо люди любят декламировать и заучивать их наизусть". Это, прямо скажем, не новая мысль. Замечательно, что в прошлый раз я ее встречал в другом тексте, направленном против "вавилонского" проекта: "Критерий <настоящей поэзии> - стихи и строки, которые незнакомый читатель помнит наизусть и дарит друзьям". Что ж, можно только порадоваться за судьбу регулярного стиха, - но давайте не будем обольщаться: "декламировать и заучивать наизусть" люди будут скорее Эдуарда Асадова и Владимира Вишневского, чем любимого Ольшанским Дмитрия Быкова. Вообще стих не делится на регулярный и нерегулярный: среди сугубо метрической и точно зарифмованной поэзии также найдется немало текстов, которые "людям" - среднестатистическим таким, надо понимать, людям - вряд ли придет в голову заучивать наизусть (но где начинаются и кончаются эти среднестатистические люди? помнится, на каком-то вечере Николая Звягинцева из зала встал некто и сказал, что стихи у Звягинцева очень интересные, но слишком сложные, и поэтому невозможно представить, чтобы читатель запомнил их наизусть, - и мама моя, всю жизнь жаловавшаяся на плохую память, начала в ответ декламировать "Крас.кирпич и шепот мела...", лучшее стихотворение Звягинцева, открывавшее когда-то первый типографский выпуск нашего журнала). Водораздел проходит не между силлабо-тоникой и верлибром, а между двумя противоположными стратегическими задачами искусства. Одна - удовлетворять наличные, готовые, отстоявшиеся эстетические потребности, быть похожим на то, чего ждет потребитель. Другая - открывать новые способы видения мира, новые перспективы языкового развития, а в итоге - формировать новые эстетические потребности. Еще короче: одна функция - развлекательная (в абсолютно безоценочном смысле слова), другая - познавательная. Изначально в любом искусстве присутствуют обе, вопрос - в пропорциях (и любое изменение пропорций в сторону инновации вызывает окрик со стороны ревнителей "традиции": уж как бранила Александра Сергеевича "Беседа"!) - но в XX веке возникла гораздо более сильная поляризация, и на одном полюсе массовая литература практически отказалась от инновации (в советской поэзии этот эффект, усиленный прессом тоталитаризма, был особенно разителен, и как не отметить добрым словом труд Дмитрия Галковского, чья недавняя антология не дает нам про это забыть), а на другом полюсе инновационный посыл сделал круг возможных сегодняшних потребителей этого искусства крайне узким. Дальше начались разнообразные встречные движения, вообще такая голая схема при уточнении подробностей обрастает оговорками и нюансами до полной неразличимости (а уж если обвесить ее ссылками на Шкловского, Барта и Бурдье, так и вовсе нельзя будет ничего понять). Но лежащую в основе картины незатейливую бинарную оппозицию следует все-таки иметь в виду, размышляя на общие темы - в частности, на тему о том, что и почему в поэзии будет жить вечно. К сведению коллеги Ольшанского: вечно будет жить и то и другое (вообще в культуре ничто не умирает) - но по-разному. Инерционный, "массовый" стих - всякий раз возрождаясь заново в соответствии с текущим состоянием языка и национального менталитета (девушки 1890-х плакали над Надсоном, 1960-х - над Асадовым, девушки XXI века, по-видимому, окончательно перешли на песню, но у песен тоже есть тексты, и, как правило, силлабо-тонические, - однако, сами понимаете, ни Надсон, ни Асадов, несмотря на строгую регулярность версификации, впредь шансов не имеют); инновационный стих - становясь со временем хрестоматийным, встраиваясь в качестве необходимого звена (Ходасевич: "Но все ж я прочное звено") в живую, растущую систему национальной поэзии, национального языка, национальной культуры (вряд ли сегодняшние фанаты, условно говоря, Земфиры улавливают растворенные в ее текстах питательные вещества, выработанные и впрыснутые в плоть национальной поэзии Цветаевой и Мандельштамом, и я даже не поручусь, что эта условная Земфира этих авторов сама читала, но не будь Цветаевой и Мандельштама - и Земфиры бы никакой не было, а была бы только прямо наследующая капитану Лебядкину группа "Руки вверх").

Все это как бы не бог весть какая новость, и мне неловко выступать на территории серьезного как бы издания с более или менее тривиальными разъяснениями. Но как же быть? Ведь критик Ольшанский говорит: "Господа вроде Д.Кузьмина, С.Львовского и И.Кукулина на протяжении девяностых годов дурили голову всем тем, кто интересовался современной поэзией. Результатом этой деятельности стало то, что современной поэзией больше не интересуется никто. Мудрый Иосиф Виссарионович Сталин называл такие вещи вредительством". Призвали к ответу - не спрячешься... Лестно, конечно, было бы согласиться с коллегой Ольшанским и признать, что это усилиями моими и моих друзей российская читающая публика перестала интересоваться стихами. Но, боюсь, честь слишком велика. Вообще стремление видеть в любом культурном (и не только культурном) процессе результат злонамеренных действий конкретных лиц - замечательное свойство инфантильного сознания. Ну, конечно: ведь конкретных лиц можно, по завету мудрого Иосифа Виссарионовича, потянуть на цугундер - а что сделаешь с безличным культурным (или, там, экономическим) процессом? Удержусь отвечать коллеге Ольшанскому по существу данного обвинения, потому что это уж такие общие места, что просто стыдно повторять (а кстати, я не уследил - Иосиф Бродский у критика Ольшанского тоже проходит по ведомству вредителей? у него в Нобелевской лекции, помнится, есть пассаж о том, что нормальная доля читателей поэзии - понимай: инновационной поэзии, - в любом нормальном обществе не превышает 1%...).

Вдогонку критику Ольшанскому про положение дел в многострадальной русской поэзии высказался в РЖ еще и поэт Леонид Кочетков. И опять я, грешный человек, должен оправдываться - что за притча? Вот говорится почему-то у Кочеткова, что, с точки зрения "Вавилона", "писатель должен участвовать в литературной жизни", а "кто не клубится с нами - тот не литература". Как на это отвечать? Ну, допустим, если я скажу, что из 75 (семидесяти пяти) авторов, чьи тексты опубликованы в выпуске альманаха "Вавилон" за 2001 год, 23 (двадцати трех) на момент выхода альманаха я ни разу в жизни не видел, - служит это доказательством того, что "участие в литературной жизни" (то бишь выступления в московских литературных клубах) не рассматривается мною как необходимое условие жизни писателя? А кем рассматривается? О чем, собственно, речь идет?

Дальше поэт Кочетков пишет о времени и о себе: "поступил в Литинститут, съел пару пудов соли, повидал перебывавших на нашем семинаре самых разных поэтов - от покойного Владимира Соколова до ныне здравствующего Гандлевского". Ну, что сказать - молодец. Широта кругозора поэту не вредит, согласен. А ходил бы по литературным клубам (участвовал, то бишь, в литературной жизни - потому что участвуют ведь не только те, кто на сцене, а и те, кто в зале) - повидал бы не только авторов, санкционированных литинститутским начальством и лично руководителем семинара Татьяной Бек, а и многих других, которых в Литинститут не зовут.

В итоге поэт Кочетков, по его словам, "нашел свою поэтику". Опять скажу - молодец. Но поскольку ни в одном мало-мальски читаемом издании познакомиться со стихами поэта Кочеткова нельзя - возьму-ка я на себя смелость представить читателям РЖ плоды этих поисков. В 1994 году, 16-летним выпускником школы, Кочетков писал так:

Умер жучок.
Бедный жучок.
Вынесть не мог
Жизни такой.
Он заболел.
Умер жучок.
Умер жучок
Мой, -

с этим текстом мы его выпустили на сцену Второго Всероссийского фестиваля молодых поэтов, так сказать, авансом. А в 2000 году, послушав Гандлевского и Владимира Соколова и найдя свою поэтику в Литературном институте, он писал так:

У Власа мозоли,
У НАСА - сбои.
У нас "ОБОИ И АЭРОЗОЛИ".

(Все стихотворение, целиком.)

Или так:

Когда в твоем любовном стоне
еще струился ключ земной,
ты пролетела надо мной
на легкокрылом авiоне.

(И дальше еще 12 строк в том же, комбинирующем Северянина и Степанцова, ключе.) Оба примера - из подборки, предложенной Кочетковым для публикации в альманахе "Вавилон". Подборка соредакторами альманаха - Данилой Давыдовым и вашим покорным слугой - была отвергнута (но стихи у меня в компьютере на случай сохранились, я их имею, вот они). Как же после этого не жаловаться поэту Кочеткову, что маргиналы настоящих поэтов в литературу не пускают!

Честно говоря, жалко времени, потраченного на записывание (даже не сочинение - чего тут сочинять) этого ответа. Жалко даже времени, потраченного на чтение статей критика Ольшанского и поэта Кочеткова, - настолько в них не говорится ничего по существу какого бы то ни было вопроса. И потому меня во всей этой истории более всего озадачивает позиция Русского журнала. Ну хорошо, допустим, РЖ не хочет быть журналом "с направлением", стремится предоставлять трибуну носителям разных взглядов. Пусть так. Но какие-то требования к публикуемым текстам как бы о литературе предъявляются? Этические, например, - в плане употребления критиком Ольшанским эпитета "поносный" (увы, в физиологическом значении) применительно к текстам и эпитета "вшивый" применительно к авторам? (Я, правда, сам пару раз в жизни не удержался от сильных выражений в контексте литературной полемики - но тогда, помнится, на страницах РЖ мне за это уж так пеняли, так пеняли...) Собственно содержательные - чтоб в публикуемой статье содержалась хоть какая-никакая, а мысль? Или вот, к примеру, позволяя на своей территории поэту Леониду Кочеткову поведать о мучительных поисках своей поэтики и о том, как его затирают маргиналы, - редактор соответствующего раздела РЖ считает ли себя обязанным полюбопытствовать, что же такого поэт Кочетков сочинил интересного?

Литературная ситуация - коль скоро речь должна была идти именно о ней - по крайнему моему разумению, состоит у нас сейчас в том (помимо всего прочего), что мы имеем выдающуюся поэзию (в диапазоне, если угодно, от Дмитрия Быкова до Станислава Львовского) и первоклассную прозу, но практически не имеем вменяемой критики. Причин на то много: критики советской выучки привыкли к другим типам текстов и в массе своей продемонстрировали в течение 90-х годов неготовность овладеть новыми для себя проблемами и категориями (разумеется, пушкинское требование судить писателя по тем законам, которые тот сам над собой ставит, кажется сегодня некоторым перегибом, но уж, во всяком случае, для предметного разговора о писателе надлежит эти законы понимать), неподцензурная русская литература 50-80-х гг. XX века не дала, по сути, критиков вовсе (поскольку сама вакансия критика как медиума между текстом и читателем в ситуации самиздата представлялась - может быть, и ошибочно - ненужной), рекрутирование в критику из филологии практически не проходит, поскольку академическая филология сама по себе бежит от современной литературы как черт от ладана... В результате, читая сочинения русских критиков последнего призыва, испытываешь бесконечное недоумение: кто эти люди, откуда они взялись? Почему именно они делятся с читателем своими соображениями по более или менее относящимся к литературе поводам? Откуда у них представление о том, что вот это или вон то высказывание имеет к занятиям литературной критикой какое бы то ни было касательство? Есть ли у них хотя бы смутное понимание того, что существуют определенные границы критического дискурса, равно как и определенные нормы профессиональной этики критика? Впрочем, об этом я уже писал.

Но, в конце концов, сетовать на то, что Дмитрий Ольшанский пишет так, как пишет, и то, что пишет, бессмысленно: он по-другому не умеет или не считает нужным. (В скобках заметим, что это не имеет никакого отношения к вопросу о том, что и почему в самом деле думает критик, к примеру, Ольшанский по тому или иному поводу. Это же, как-никак, литература. От последних иллюзий на подобные темы меня избавил эпизод из раннего общения с Львом Пироговым, который, готовя интервью со мной, в тексте письма вежливейшим образом объяснялся со мной на "Вы", а в приложенных к письму вопросах, предназначенных для публикации, - на "ты" и в развязно-панибратском тоне.) Сетования мои - на то, что люди, поставленные организовывать литературный процесс (например - редактировать журнал, в т.ч. Русский журнал), не дают себе труда формировать нормальную критику, создавая соответствующий запрос, а мирятся с имеющейся ненормальной (следуя в этом, на радость Ольшанскому, за мудрым Иосифом Виссарионовичем Сталиным, который объяснял, как помним, что других писателей нет - надо работать с теми, какие есть). А ненормальная критика (то есть, собственно, прикидывающаяся критикой не-критика - реклама, пи-ар, бестолковый базар) - это куда хуже, чем отсутствие критики.

P.S. И вот, после серии публикаций, в которых литература служит только малозначительным поводом для каких-то сторонних разборок, в РЖ наконец появляется очередная статья почтенного критика старой закалки Сергея Павловича Костырко - спокойная, разумная... пока дело не доходит до конкретного разговора о конкретных текстах... А когда доходит - в который раз выясняется то, о чем я только что написал: критик "новомирской" выучки не может работать с генетически несродным материалом, не владеет чужой парадигмой, не понимает внутренних законов текста, чьи корни, условно говоря, не в Трифонове и Казакове, а в Улитине и Харитонове. И как для европейца все китайцы на одно лицо - так для Костырко неразличимы отличия внутри новой прозы (которая ассоциируется у него со словом "постмодернизм", в самом деле давно превратившимся в бессодержательный ярлык). Неразличимы настолько, что ему изменяет даже обычная добросовестность, так что претензии Костырко к текстам Александра Анашевича и Линор Горалик поражают какой-то несфокусированностью взгляда: скажем, про рассказ Александра Анашевича "Х*й" (в котором персонаж-рассказчик, больной СПИДом, постепенно сходит с ума - эта страшная болезнь может проявляться и таким способом) Сергей Павлович пишет, что он "представляет собой композицию разговорных фраз и отрывков диалогов, где в разных контекстах варьируется слово, вынесенное в название", между тем как с такой композиции текст только начинается, и дальше в рассказе ясно сказано, почему: "пора остановиться, ведь всем понятно, что эта история про х*й была задумана для того, чтобы ты обязательно прочитал то, что я вынес в скобки, такая ловушка, обманка, ты будешь читать про х*й, смеяться, плеваться и обязательно все до конца (я знаю, как ты испорчен), и ты хотя бы пробежишь глазами то, что самое важное..."

Еще раз - о литературной ситуации. В условиях феноменального многоголосья современной русской литературы, одновременного сосуществования в ней широчайшего диапазона стилистик, поэтик, художественных идеологий, нет ничего удивительного или постыдного в том, что тому или иному критику тот или иной сектор литературного пространства непонятен и недоступен. Но профессиональная этика требует от критика четкого понимания границ собственной компетентности. Если данный тип текста тебе неблизок и несимпатичен - не пиши о нем, чего проще! Между тем легко заметить, насколько велика доля отрицательных суждений в сегодняшней критической продукции. Можно понять и это: ругаться - веселее, чем анализировать, и читателю занимательней следить за склокой, чем вдумываться в серьезные размышления... Но это все - чистой воды путь наименьшего сопротивления. И кто-то должен брать на себя задачу сопротивления энтропии. Например - редактор критического отдела, которому вполне под силу ввести на вверенной ему территории простой закон: принимаются только позитивные отзывы, только критические разборы того, чем и почему важен и интересен некоторый текст. Объяснения же, что некоторый текст неважен и неинтересен, - в корзину.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Критика как литература' (архив темы):
Владимир Губайловский, Пятый постулат /20.03/
Стремясь к объективности оценки, мы последовательно устраняем себя из суждения - и тем самым неизбежно отдаляем себя от текста. Становясь объективнее, мы становимся приблизительнее.
Дмитрий Дмитриев, Критика категории Г /18.03/
Критики категории А никогда не зачислили бы Анатолия Азольского в категорию Г. Другое дело, критики категории Г - те, что путают писателя с героем, автора романа с автором аннотации, Смоленскую площадь с Кутузовским проспектом, литературу категории А с литературой категории Г.
Максим Соколов, Евростандарт /05.03/
Культовость В.Н.Курицына таинственна тем, что предмет культа ничего духоподъемного не говорит, но при этом не врет и не разжигает, а вместо того сообщает, как одни поэты читают другим свои стихи; после чего присовокупляет серийный рассказ о том, как в очередной раз злоупотребил и что из того приключилось.
Дмитрий Бавильский, Бес метафоры /04.03/
Катахреза #2: Тень, знай свое место!.. Форум жаждет лишь крови и зрелищ, иные формы развлечения его не интересуют. Форум показал пример безответственного употребления тропов как самодостаточных и потому злокачественных образований. Я больше не буду отзываться на его провокации. Хочется заниматься реальной работой.
Александр Агеев, Голод 69 /27.02/
Проскурин имел полное право тихо придушить Бавильского в углу, не открывая общественности своих мотивов; но как редактор он сделал сильный ход, взявшись "анатомировать" Бавильского: дней десять форум был интереснее, чем основной корпус раздела. Я уж не говорю про то, "какую биографию сделали нашему рыжему". (отзывы)
Дмитрий Кузьмин
Дмитрий
КУЗЬМИН
Литератор
info@vavilon.ru
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы:

Rambler's Top100