1

Ходасевич написал в одном из своих последних стихотворений:

* * *

Не ямбом ли четырехстопным,
Заветным ямбом, допотопным?
О чем, как не о нем самом -
О благодатном ямбе том?

С высот надзвездной Музикии
К нам ангелами занесен,
Он крепче всех твердынь России,
Славнее всех ее знамен.

Из памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук Хотинской оды
Нам первым криком жизни стал.

В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далеким сестрам подала.

С тех пор в разнообразье строгом,
Как оный славный "Водопад",
По четырем его порогам
Стихи российские кипят.

И чем сильней спадают с кручи,
Тем пенистей водоворот,
Тем сокровенный лад певучий
И выше светлых брызгов взлет -

Тех брызгов, где, как сон, повисла,
Сияя счастьем высоты,
Играя переливом смысла, -
Живая радуга мечты.

. . . . . . . . . . . .

Таинственна его природа,
В нем спит спондей, поет пэон,
Ему один закон - свобода,
В его свободе есть закон.

1938

Я полагаю, что с 1938 года мало что переменилось в русской поэзии в отношении ямба. Как он был "крепче всех твердынь", так и остался.

2

Отзывы критиков на поэтические публикации в первых номерах "Нового мира", "Знамени" и "Звезды" были на редкость единодушными и одобрительными.

В #1 "НМ" стихи - очевидно - побеждают прозу. (Инна Булкина.)

...Поэзия во всех открывающих год номерах просто отменная - в "Знамени" Фанайлова с Кибировым, в "Звезде" Кушнер с Кековой, в "Новом мире" - Лиснянская и еще Кушнер. (Александр Агеев.)

"Новый мир" (# 1)... Замечательные (без всякой иронии пишу!) подборки Инны Лиснянской и Александра Кушнера. "Знамя" # 1... Но всего, кажется, важнее поэтический раздел. Здесь, в ярких и жестких подборках покойного Бориса Рыжего, Елены Фанайловой, Евгении Извариной правят безумный бал страсть и боль, гнев и отчаяние, ярость и обжигающая боль. Есть вполне реальное ощущение "последней черты" и "последнего сопротивления"... с первой же страницы журнала - с подборки Тимура Кибирова. (Андрей Немзер.)

Мои впечатления от поэзии первых номеров 2002 года "толстых" журналов полностью совпали с мнением авторитетных критиков. Но здесь я хочу обратить внимание только на одно обстоятельство. Все эти произведения написаны регулярным рифмованным стихом. А если кто-то из поэтов и отступает от канона, то это выглядит именно как отступление. Сначала канон - а потом вариации.

3

Постконцептуализм. Дмитрий Кузьмин

В рубрике "Ойкумена" "Арион" (#1, 2002) опубликовал статью Дмитрия Кузьмина "После концептуализма". Статья очень интересная, хотя и нельзя сказать, что вовсе непредсказуемая. Дмитрий Кузьмин пишет о поэзии, которая ему, очевидно, импонирует. Он пытается найти место этой поэзии в сегодняшнем поэтическом пространстве, и это место находит. Это поэзия, преодолевшая концептуализм, конкретно - подавляющее влияние Дмитрия Александровича Пригова.

Что значит "преодоление"? Поверхностному взгляду может показаться, что обойти приговский апокалипсис поэзии очень просто: нам говорят, что поэтическая новация, индивидуальное художественное высказывание более невозможны, - а мы берем да и предлагаем высказывание, открываем какую-то новую творческую возможность, создаем новый язык.

С точки зрения Кузьмина, после Пригова это очень трудно, если вообще возможно. Но что же тогда делать?

Проблема молодой поэзии, стремящейся преодолеть концептуализм, может быть сформулирована следующим образом: зная, что ничего нового и своего сказать уже невозможно, - как говорить новое и свое?

Анализируя тексты Дмитрия Соколова, Дмитрия Воденникова, Кирилла Медведева, Данилы Давыдова, Елены Костылевой критик приходит к вполне утешительному выводу:

Отказавшись от всего взятого взаймы у рухнувшего (как констатирует своим опытом Пригов) поэтического космоса, Воденников остается при жалких, банальных, сугубо немногочисленных словах и эмоциях - эти слова никакие и ничьи, а потому никто (включая Пригова) не может помешать Воденникову называть их своими.

...Именно эта рутинная, тривиальная повседневная жизнь с ее банальными словами и нехитрыми переживаниями остается единственным островком подлинности, последним возможным источником поэтического высказывания.

Предельный минимализм, но не резкий графический минимализм Всеволода Некрасова, а стертый, бытовой, затверженный. Только рутина действительно существует, потому что только она существенна. Здесь почти ничего нет, но все что найдешь - совершенно точно твое.

4

Смысловое пространство вырождается на краях, мелеет ближе к берегу. Здесь есть надежда на освоение новых территорий, но здесь нет, и не может быть, глубины высказывания, нет глубоководных, могучих течений - все повторимо. Здесь тоже нужно работать. Но не нужно, на мой взгляд, преувеличивать размеры удач.

Банальное, стертое слово становится собственным владением поэта именно потому, что, вырождаясь, оно становится плоским или даже одномерным.

Книга Кирилла Медведева называется: "Все плохо". Первое впечатление: хорошо. Но потом закрадывается сомнение - где-то я это уже слышал. В "Трепанации черепа" Гандлевский описывает картину - диптих Семена Файбисовича: "Все не то". И дальше подряд можно вспоминать и придумывать многочисленные аналоги. "Типа того" или "куда ни шло".

Поэт, сознательно отказываясь, от всех предоставляемых поэзией возможностей связывания слов "посредством ритма" (Вагинов) или другими средствами, лишает слово акустической и смысловой глубины - слово произносится буквально в вату. Эха нет, только возникнув, оно сразу гаснет. Слово не перехлестывает через край, а тихонько булькает в своей малой кастрюльке.

Постконцептуализм так же маргинален, как и стихи Шиша Брянского или Ярослава Могутина, но в отличие от двух последних - он тих, как круглый отличник. Здесь нет жесткой шокирующей лексики. Гладенько все. Нет здесь и усилия мысли и обновления смысла - для этого не хватает вариативности и связанности контекста. Чистый и ровный номинатив. Спокойная перечислительная интонация. Нет формального поиска и экспериментаторства. Не с чем экспериментировать в голом поле гладких слов. Ведь буквально любая конструкция, любой прием с порога объявляются запрещенными. Любой текст, любой набор букв - допустимыми.

Минимализм и примитивизм могут быть хороши и нужны, но, как правило, в том случае, когда решается откровенная этическая задача - декларативная или дидактическая. Но ямб как океанский лайнер не дойдет до этого берега - здесь слишком мелко, сюда доходят только плоскодонки.

Ямбу необходимо пространство, глубина под килем, и необходим утрамбованный контекст - плотный встречный ветер - только тогда метр может перестроиться, измениться родиться заново - если есть направление движения и сопротивление среды, тогда "удивительно в паузах воздух поет" (Владимир Соколов).

5

Умение рифмовать - это именно что умение, и этому нужно учиться, как учатся рисунку, пока рисуют гипсовые головы. Рисуют, рисуют, рисуют, ставят руку, тренируют глаз. Мне говорят, что все это тривиальная техника. Не совсем так. Это, конечно, техника, но она нетривиальная. Поэт, работая в традиционной технике, учится быть независимым. Многие, многие до него писали внешне похоже. Если он только воспроизведет их технические приемы - будет не копия, будет пустота. Так что, оставаясь в традиции, быть собой гораздо тяжелее, чем уходя в пограничные минималистские области. Но в этих областях быть самим собой тоже почти невозможно. Прием исчерпывается однократным применением, как черный квадрат. Слово - однократным употреблением. Мы пошли на окраины ойкумены за новым смыслом, а он оказался исчерпаем одним формальным приемом. И там трудно, и там непросто. Но никто и не обещал, что будет легко.

Поэт-минималист как бы сразу говорит: я вас слушал, слушал и понял - ну и мудаки же вы все. Вы тут рифмы подбирали, а я буду мир переворачивать. И переворачивает.

Мир перевернуть всегда можно. Для этого не нужна точка опоры, для этого нужно изменить точку отсчета. Но можно-то можно, а вот удается это очень мало кому - головка-то кружится с непривычки постоянно висеть вниз головой.

"Собственное" слово, о котором говорит Кузьмин, - слово бедное, плоское, но свое и только свое, не может выразить ничего, кроме поверхностного опыта автора. Копни поглубже - сказать будет нечего, потому что нечем.

Кузьмин пишет:

В поисках слов, чья наполненность субъективным, личностным смыслом не подверглась дискредитации, авторы, стремящиеся преодолеть концептуализм, не сговариваясь обращаются к одному и тому же приему - назовем его "зоны непрозрачного смысла" (т.е. смысл в этом участке текста заложен, но он скрыт для стороннего глаза).

10.00 - позвонить в милицию по поводу паспорта.
14.00 - зайти к Орлицкому в РГГУ.
16.00 - стрелка с Натальей.
18.00 - стрелка с Кукулиным.
18.15 - стрелка с Ощепковым.
18.30 - Эссе-клуб, можно прийти к семи,
раньше все равно не начнется.

(Данила Давыдов)

В давыдовском отрывке из записной книжки никакой собственной, коренящейся в устройстве речи поэтичности нет. Предлагая читателю посмотреть на этот фрагмент как на лирическое стихотворение, Давыдов хочет обратить наше внимание на то, что за каждой из этих записей для лирического субъекта стоит какое-то ощущение, какая-то эмоция, отношение к названному человеку или упомянутой ситуации. Что за эмоция - мы не знаем и не узнаем (автор намекает нам, что не уверен в способности имеющегося в его распоряжении поэтического языка эту эмоцию передать), но мы должны, по мысли поэта-постконцептуалиста, знать и помнить: эта эмоция там есть.

То есть перед началом такого стихотворения поэт должен определенным образом читателя предупредить - это стихи. У читателя нет ни одного шанса самому об этом догадаться. Жанровое определение не извлекаемо из текста - нет никаких примет. Хорошо, предупредили, например, обозначили жанр "поэма в прозе". Но и дальше не легче, дальше "зона непрозрачного смысла". Само это определение не шибко-то прозрачно. Смысл √ он, видимо, по большей части прозрачен, а вот в этом именно месте непрозрачен. Или стих обычно прозрачен, и за словами, как рыбы подо льдом, живут смыслы, а вот тут нет, то есть рыбы живут, но их не видно - слишком вода мутна. Что это за вещь в себе? Не феноменальная, а только ноуменальная, как любил выразиться Венечка Ерофеев.

В приведенных стихах Давыдова я не чувствую никакой эмоции, никакого смысла - ни прозрачного, ни непрозрачного. То есть смысл-то как раз есть: откровенный, прямой, ясный - вот страничка из записной книжки - все. По-моему, Данила Давыдов и не претендует - в этом, во всяком случае, стихотворении - на такую непростую интерпретацию. Это такой поэтический поп-арт. Нарисовали банку из-под пива, она и есть банка из-под пива, а не символ неупиваемой чаши. "Записная книжка" Данилы Давыдова - это поп-арт. А чем мы хуже Ворхолла?

Но этот отрывок из записной книжки строится совершенно традиционно - на грамматическом параллелизме, который сначала устанавливается, а потом мягко нарушается в последней строке. Все это довольно просто и вполне понятно. Мне памятна рок-баллада, называвшаяся "HighWay 178" (номер могу наврать), - текст ее представлял полное перечисление всех населенных пунктов на указанном хайвэе. Подряд по справочнику. И все. Чем не "зона непрозрачного смысла"? Чем не "отношение к названному" - не человеку, правда, а месту.

Отрывок из письма Елены Костылевой Кузьмину, которая напечатала строку из одних пробелов, а критик, перейдя в режим изображения служебных символов, случайно это увидел, просто показывает, как должен выглядеть с этой точки зрения идеальный текст:

"                                               "
"                                               "
"                                               "
"                                               "
"                                               "
"                                               "
"                                               "
"                                               "

Впрочем, кавычки тоже можно опустить.

Нет уж, этого мы позволить не можем. Мы будем показывать пустые рамы, а вот голые стены - это уже откровенный и развязный авангардизм.

Дмитрий Пригов пишет:

...Концептуализм, возникнув как реакция на поп-арт с его фетишизацией предмета и масс-медиа, основным содержанием, пафосом своей деятельности объявил драматургию взаимоотношения предмета и языка описания, совокупление различных языков за спиной предметов, замещение, поглощение языком предмета и всю сумму проблем и эффектов, возникающих в пределах этой драматургии.

То есть, преодолевая концептуализм, мы в определенном смысле возвращаемся к поп-арту.

6

Мои предпочтения ни в коей мере не отданы априорно и исключительно ямбу и вообще регулярному стиху. Я люблю верлибр - Уитмен или Сен-Жен Перс принадлежат к любимым моим поэтам. Мне очень интересны и важны опыты Рубинштейна, особенно неожиданными обрушениями его нейтральной интонации, когда вдруг на лице сухом, как доска, проступают слезы. Я одно только хочу сказать. Не всякая страничка из записной книжки - стихи, а только одна - первая. Не всякая строка пробелов - стихи, а только одна - первая. Всякий чистый лист - стихи, но те, которые будут. А что это будет: верлибр или ямб...