Под сенью Пушкина в цвету

В самом начале нынешнего года я дал небольшое интервью газете "Вечерний Новосибирск", посвященное моей вышедшей накануне книге "Пушкин и смерть: Опыт семантического анализа". Для меня смысловой акцент в заглавии монографии падал на слово "смерть". Говоря попросту, считать себя пушкинистом я не решался (и, полагаю, справедливо), а проблемам, связанным с танатологией, наукой о смерти, посвятил несколько лет довольно пристального внимания. Тем не менее, будучи спрошен о существующих проблемах в пушкинистике, я мельком упомянул обсценную балладу "Тень Баркова", заметив, что, вопреки традиции, не верю в ее принадлежность А.С.Пушкину.

Фраза заняла не больше двух строк. Но последствия ее оказались неожиданными. В то самое время, когда газета публиковала это мое мнение, в Москве был завершен целый исследовательский проект, как будто нарочно рассчитанный на то, чтобы окончательно разубедить в отношении "Баркова" всех скептиков, подобных мне. Мало того: проект этот был осуществлен двумя филологами - И.А.Пильщиковым и М.И.Шапиром, - из коих первый был и остается моим старинным приятелем еще с университетских времен. Мы, впрочем, не виделись много лет. Потому можно считать счастливым совпадением, что Пильщиков заметил в Сети мое интервью, а пару месяцев спустя оказался в Новосибирске и, хотя приезжал, разумеется, не за тем, все же навестил меня и полюбопытствовал, чего ради я не верю в авторство Пушкина, которому баллада была атрибуирована еще в 1937 г. классиком пушкинистики М.А.Цявловским.

Отчасти застигнутый врасплох, я все же привел ряд аргументов, один из которых, насколько я знаю, никем прежде не выдвигался, а потому и не был обсуждаем (ниже я к нему вернусь). Я ожидал контрдоводов и получил их - в виде пятисот страниц, отпечатанных на белоснежной бумаге и изящно переплетенных. Если прибавить к этому, что около трети текста, если не больше, набрано петитом, то станет ясно, каков был в самом деле объем и вес (в обоих смыслах слова) представленного мне возражения. Не удивительно, что Пильщиков предпочел уклониться от пересказа этого монументального труда, а попросту подписал мне его, дав шанс самостоятельно найти ответы на свои вопросы. Я очень скоро убедился в правильности такого жеста (от gestus (лат.) - действие).

"Тень Баркова - 2002" (назову ее для удобства так, тем более что числа этой конфигурации - например, 1001 ночь - имеют магическую силу и указывают на бесконечность) - итак, эта книга - совсем необычная. Прежде всего, она предназначена отнюдь не для тех, кто полагает, что книги подобны статуям: на вид живы, но если спросишь их, не ответят. Как раз напротив. Это книга для тех, кто любит и умеет спрашивать, не ленится находить ответ, а затем обдумывать и взвешивать его, готовя, возможно, новый вопрос либо комментарий. Она, скорее, подобна идеальному собеседнику Платона, ученика Сократа, привыкшего, что приближение к истине "совершается в форме доброжелательного исследования, с помощью беззлобных вопросов и ответов", которыми обмениваются люди, равно заинтересованные в успехе своего предприятия (VII письмо, 344b).

Ознакомиться с содержанием книги легко, однако полного ее текста в Интернете нет - отчасти по причинам техническим. Пильщиков и Шапир давно установили для себя ряд правил цитирования источников и придерживаются их в "Тени Баркова"; между тем краеугольный камень этой системы правил - полное сохранение орфографии приводимого текста, так что для отображения книги потребовалось бы, в качестве первого шага, установить шрифты, отвечающие такого рода принципам. Есть и другие чисто технические трудности. Тем не менее, с Интернетом книга связана весьма прочной связью. Не уверен, что именно Милорад Павич впервые выставил вместо очередной главы своего романа сетевой адрес. Но в его случае эта игра кажется избыточной: "Ящик для письменных принадлежностей" вполне доступен читателю и без гиперссылок. Иное дело - "Барков-2002". Обилие материалов, его составляющих, при стремлении составителей к максимальной точности (которое предполагает и отсутствие опечаток, что особенно пикантно в наше время, кажется, поправшее саму мечту издать текст без искажений), попросту требует наличия "живого" - то есть сетевого - списка неточностей, который может пополняться изо дня в день.

Все это, однако, относится к внешним особенностям книги, тогда как ее содержание, смысл почти не затронуты еще мною. И все же я намерен помедлить над страницами содержания, поскольку структура работы в данном случае есть точный слепок замысла ее авторов - независимо от того, в какой мере он был осуществлен. И даже продвигаясь вперед, не следует, как мне кажется, упускать из виду самые первые страницы, на которых, в согласии с европейской (а не российской) традицией как раз и располагается содержание.

И прежде всего мы обнаруживаем, что, вопреки делению на три части, заявленному еще в подзаголовке, сочинения как Пушкина, так и не Пушкина окружены столь плотной вязью комментариев и пояснений, что читатель попросту ни на миг не остается наедине с текстом. Это могло бы стать важным недостатком, когда б не стилистическое мастерство авторов-составителей. Конечно, всякий волен открыть книгу на той странице, на которой вздумает. Но стилистически безупречный язык введения уже сам по себе занимателен и к тому же имеет свойство "затягивать" в себя читательское внимание. Разумеется, что, как в хорошем романе, тут тайно присутствует и интрига, о коей читатель пока не осведомлен, исподволь складывается сюжет... А вот возникают первые "события", любопытные сами по себе. Авторы словно осведомляются между прочим: не хочет ли, к примеру, благосклонный читатель узнать, каковы принципы орфографии Пушкина, до сегодняшнего дня считавшейся произвольной, а заодно и его пунктуации, описать которую не смогли поколения пушкинистов - и попросту отвергли самый вопрос о ней? Это еще не "Тень Баркова", но, согласитесь, уже интересно.

Кажется даже, что Пильщиков и Шапир пускаются на маленькие хитрости. Книга изобилует внутренними пересылками: в частности, орфографии и пунктуации Пушкина посвящен не один десяток страниц - где-то там, в глубине. Тем не менее, краткое их содержание выдается сразу, без всякой утайки, и только потом обнаруживается, что оно - краткое, что есть и полный вариант реконструкции, но это уж после, а пока... Пока читатель переходит от объемной преамбулы "От составителей" к "Предварительным замечаниям", будучи уже втянут в хитросплетения пушкинистики. Он уже знает очень много, и при этом чувствует себя примерно как доктор Уотсон после разъяснений Шерлока Холмса: все так очевидно и бесспорно, что даже и не заметен переход от незнания к уверенности. Читаем: "Новое издание "Тени Баркова" преследует сугубо академические цели, не только историко-литературные, но и теоретико-методологические" (с. 8). Можно испугаться - но не успеваешь. Методы работы столь просто изложены, что не понять их много труднее, чем понять. Да и знаменитый сыщик тоже имел свой метод - но вряд ли сыщется читатель, которому это помешало следить за его похождениями.

Но вот "Замечания" позади, мы давно уже в разделе "Тексты", уже явилось заглавие баллады - но самой баллады все еще нет (стр. 25): следует "Вступительная заметка". Именно тут, думаю, и дает уже в полной мере себя знать магия этой удивительной книги: кажется просто бессмысленным читать балладу, не зная "заметки" (так оно и есть в самом деле). Конечно, трактат все же не роман, и тот, кто думает прочесть его "на одном дыхании", рано или поздно собьется. Есть одна особенность, которой, думаю, невозможно избегнуть в повествовании этого жанра: читатель должен многое помнить. Авторы детективов обычно не нагружают чрезмерно читательскую память, зная, как она "ленива". Но их расследования, в конце концов, не идут дальше расцвеченной воображением схемы (хотя бывают важные исключения, "Имя розы", к примеру). Иное дело - расследование действительных событий почти двухсотлетней давности, предполагающее к тому же ревизию всей традиции приписывания (либо отказа от такового) "непристойной" баллады Пушкину. Книга включает в себя комментарий к балладе Цявловского (стр. 164-299), впервые изданный целиком в журнале "Philologica" (1996, т. 3), а также комментарий к этому комментарию самих Пильщикова и Шапира (в котором, по сравнению с подобным же комментарием в "Филологике", были серьезно обновлены историко-научные примечания); публикацию двух версий баллады, не известных Цявловскому, с подробным археографическим описанием этих источников; реконструкцию баллады, выполненную Цявловским; реконструкцию баллады авторов книги; перевод пироновой "Оды Приапу", выполненный в манере XVIII столетия с невероятным, почти волшебным мастерством А.А.Илюшиным; серию статей, воссоздающих контекст, в котором только и могла возникнуть и существовать "Тень Баркова". Другими словами, читатель этой книги получает доступ ко всем известным спискам баллады и к двум ее реконструкциям, имея к тому же уникальную возможность погрузиться в мир русской и европейской стихотворной эротики допушкинских и пушкинских времен.

И вот теперь, наконец, позволю себе несколько слов относительно проблемы авторства баллады, а именно принадлежности (или непринадлежности) ее перу Пушкина. Думаю, всякий, просмотрев даже бегло книгу, поймет, что ценность ее не зависит от решения этого - казалось бы, главного - вопроса: она захватывает столь мощный пласт культурных явлений, доселе едва замечавшихся, а здесь представленных в своем подлинном цветении, что ее в любом случае можно считать украшением российской филологии. Тот довод, о котором я говорил вначале - и который пытался проверить, ведя немой диалог с "Тенью Баркова-2002", сводился прежде к особенностям употребления табуированной лексики Пушкиным. Это был почти интуитивный и в большой мере эмоциональный довод, а, как это ни странно, в случае с балладой, эмоциональная оценка, совершенно не меняясь, может приводить к прямо противоположным выводам. "Лучше бы Пушкин не писал этой пахаби" - реплика М.А. Цявловского, посвятившего годы текстологическому освоению и комментированию "Баркова" (стр. 302). "Это не Пушкин, это хам писал" - фраза якобы А.М.Панченко, стараниями А.Чернова долетевшая из курительной комнаты Пушкинского Дома ("Три века поэзии русского Эроса: Публикации и исследования", 1992. С. 108).

Прежде у меня не было возможности прочесть хотя бы один более или менее надежный - пусть только в археографическом смысле - список баллады. Теперь они мне доступны все. То же касается и комментариев Цявловского, с описанием которых я был ознакомлен, но и только. Однако уже из этого описания у меня возникло предчувствие, что сведенные в один текст все случаи употребления Пушкиным "непечатной" лексики могут породить своеобразную аберрацию слуха, которая как раз и приведет к "примирению" с балладой.

Это отчасти похоже на ситуацию в романе Умберто Эко "Имя розы". В статьях, сопутствующих ему, автор утверждает не без пафоса, что "сто раз из ста, когда критик или читатель пишут или говорят, что мой герой высказывает чересчур современные мысли, - в каждом случае речь идет о буквальных цитатах из текстов XIV века" ("Заметки на полях", гл. "Исторический роман"). Ему кажется, что объяснение этому - в искаженном у каждого, кроме него, восприятии средневековья. Причина же, надо думать, другая. Главный его герой - Вильгельм Баскервильский, средневековый Шерлок Холмс - сто раз из ста высказывает мысли, характерные для европейского интеллектуала средних лет 1980-х годов. Каждая по отдельности мысль, возможно, и впрямь может быть отыскана "среди глосс, схолий и прочих приложений" ("Имя розы", введение "Разумеется, рукопись"). Но скопление их на устах (или в голове) одного персонажа - более чем маловероятно, отсюда и ошибки читателей.

Что касается "Тени Баркова", теперь я нахожу, что, раздумывая о недоступных прежде комментариях Цявловского, я не во всем ошибся. Мне кажется, в частности, что перечень пушкинских непристойностей нуждается в иной систематизации, чем та, которую Цявловский создал и применил. В качестве примера приведу только одно соображение.

Пушкин имел занятную привычку уподоблять творческий акт разного рода "низменным" человеческим отправлениям. Соответственно, все случаи такого уподобления должны быть сведены в один раздел и в этом качестве рассмотрены при сличении их текстов с текстом баллады. Это - специфическая модальность в употреблении всего круга необходимых для такого сравнения слов. Те же слова в иной ситуации окажутся наделены иной модальностью, превратятся как бы в другие слова. И - возможно - лишатся доказательной силы, которую придал им Цявловский. Текст "Тени Баркова" пропущен Пильщиковым и Шапиром через четырехслойный "фильтр": текстология, орфография, пунктуация, стихосложение. Пройдя его, баллада остается пушкинской. Но "фильтра", о котором говорю я, мне пока найти не удалось. Впрочем, мой диалог с книгой тоже еще не завершился.

Кроме того, куда более важным, чем продолжение процесса этой "фильтрации", представляется мне вся совокупность методологических приемов, принципов комментирования, текстологического освоения и воспроизведения пушкинского (?) текста в книге. "Тень Баркова-2002" - это реальный прорыв сквозь косность пушкинистики старой и безграмотность новой. Это - первый действительный шаг к созданию полного комментированного собрания сочинений А. С. Пушкина. Что же касается вопроса об атрибуции баллады, то, предваряя свою реконструкцию, авторы высказались о ней вполне прямо и точно: "С сожалением приходится признать, что такого текста "Тени Баркова", который мог бы претендовать на статус высшей филологической реальности, при нынешней источниковедческой базе наша наука дать не в состоянии: вместо филологически достоверного мы предлагаем исторически возможное. Без риска ошибиться можно утверждать, что текста, публикуемого ниже, среди рукописей Пушкина не было никогда - но каждая его строка могла быть написана так, а не иначе. Это уже немало: [...] по филологической надежности наша реконструкция превосходит многие тексты Полного собрания сочинений ["большого академического" издания в 16 т. 1937-1949 гг.; справочный том - 1959 г.] и не только опирающиеся на списки [...], но и такие, как "Евгений Онегин", в составе которого десятилетиями печатаются стихи, коих у Пушкина заведомо не было" (стр. 32).

Остается сказать, что именно этот зазор между бывшим и не бывшим, но способным быть, как раз и превращает текст в подлинную литературу: художественную - всегда, научную - в тех крайне редких случаях, когда она подымается до уровня художественной. Нужно ли говорить, что "Тень Баркова" под редакцией И.А.Пильщикова и М.И.Шапира - именно такой редчайший случай?