Сами по себе литературные премии - дело, безусловно, хорошее, если вручать их людям достойным. В этом отношении состав лауреатов премии Пастернака, учрежденной Андреем Вознесенским, выглядит вполне приемлемо. Как сообщила газета "КоммерсантЪ" от 19-06-2002, в этом году лауреатами стали Александр Еременко, Дмитрий Пригов, Олеся Николаева, Иван Волков, Вячеслав Иванов.
Особенно меня порадовало среди лауреатов имя Александра Еременко - его стали забывать в последние годы. Но раз премию дали - значит, не забыли. Решение премиального жюри можно только приветствовать, а лауреата - поздравить. Еременко по-прежнему молод и актуален и о его стихах интересно думать и говорить.

Возглас: "щаз-з-з я тебя деконструирую" уже вполне прижился и стал едва ли не пословицей, а само упоминание знаменитых французов стало чем-то почти неприличным. Реакция отторжения - нормальная после не вполне осмысленного восторга. Мы, как любили и превозносили Деррида, не читая, так и пародируем и третируем, все равно не удостоив вниманием его тексты. Но, может быть, в них что-то есть? Может быть, уже можно успокоиться и, отойдя от неуместного (всегда) в науке поклонения, и от брезгливого небрежения, попробовать почитать?

Постмодернизм в его классическом, наиболее чистом виде у Ролана Барта (например, "Мифология" или "Нулевая степень письма") или Жака Деррида (например, "DifferAnсе"), напоминает естествознание после открытия структуры атома - это ведь его возглас "Материя исчезла". Здесь действительно исчез смысл, а означающее утратило связь с означаемым - единственная безусловная вертикальная связь была заменена на бесконечное множество сомнительных горизонтальных.

Но вместо того чтобы давать определения, я хочу привести один пример деконструкции. Мода проходит, остается конструктивный остаток. А он есть и у понятия деконструкции, и у других выработанных постструктурализмом понятий, таких, например, как интертекст (Роман Лейбов, "Вопрос коллегам").

Ничего выбрасывать не надо - но всем надо пользоваться к месту.

Стихотворение Александра Еременко "Самиздат 80 года" начинается так:

За окошком свету мало,
белый снег валит валит.
Возле Курского вокзала
домик маленький стоит.

Первые две строки - из Константина Ваншенкина, из популярной песни семидесятых. Стихи Еременко и посвящены этому времени. И начинаются они со своего рода камертона. Песенка о серьезной проблеме взаимоотношения матерей и дочерей - "А мне мама, а мне мама, целоваться не велит". Этот контекст предполагается.

Но Еременко уже свернул в сторону. Нет, сейчас не о том. Сейчас о том, как два поэта делают ксерокопию третьего - запрещенного поэта другого времени. Поэт этот не назван по имени, но однозначно угадывается по цитате из стихотворения еще одного поэта:

Эту книгу в ползарплаты
и не броскую на вид
в коридорах Госиздата
вам никто не подарит.

У Арсения Тарковского:

Эту книгу мне когда-то
В коридоре Госиздата
Подарил один поэт.

Речь идет и у Еременко, и у Тарковского о Мандельштаме. Хотя нигде он по имени не назван, никаких сомнений быть не может. Есть у Еременко еще и близкая синтаксическая цитата:

первый срок всегда короткий
а добавочный длинней.

(Еременко)

человек бывает старым,
а барашек молодым.

(Мандельштам)

Но цитатные приключения только начинаются. Стихотворение Тарковского предварено эпиграфом: "Жил на свете рыцарь бедный". Следуя за эпиграфом, мы уходим в более глубокую поэтическую эпоху - к Пушкину.

Но и здесь оказывается, что стихотворение о бедном рыцаре тоже строится вокруг цитаты, на этот раз из богородичной молитвы: "Богородице, Дева, радуйся" правда, приведенной Пушкиным по-латыни:

"Ave, Mater Dei" кровью
Написал он на щите.

У строки этой молитвы будет уже неконтролируемое множество контекстуальных связей. И среди далеких коннотаций будет и ваншенкинская строгая и заботливая мама, которая целоваться не велит.

Еременко только инициировал процесс цитирования, но он сделал это удивительно точно. Он создал такой начальный импульс, что стихи повалились как костяшки домино: Ваншенкин, Тарковский, Мандельштам, Пушкин и дальше, дальше, дальше - необозримое количество людей за тысячелетие, читавших, переписывавших, комментировавших Богородичную молитву.

Что это? Интерпретация, поиск истоков? Конечно же, нет. Это деконструкция. Это прямой и обратный процесс, нисходящий и восходящий, где все соседствует со всем, все на все намекает, и нет конца и края. Это - реализованный интертекст.

Это очень простой пример и очень показательный. Так работает поэтика деконструкции. Мы отказываемся от опорного контекста - его нет и не может быть. Интерпретация никогда не заканчивается. Мир становится текстом, в котором даже молитва не более чем текст и комментарий. От того, что мы разламываем мифологему (по Ролану Барту), мы не доискиваемся древней правды, мы ломаем, чтобы сломать и сказать: "Вот видите - это всего лишь обломки. Хотите, будем ломать дальше?" Нет, все уже и так ясно. Смысл пропал. Означаемого нет. Единственное значение утрачено, потому что их бесконечно много.

Деконструкция - это не только текст Еременко, это и любой комментирующий текст тоже, например, этот.

Но из того, что материя состоит на 99 процентов из вакуума, не следует, что она не существует. Когда прошел первый шок - в двадцатые годы, - физики построили квантовую механику, описавшую и объяснившую явления микромира. Из-за того, что отношения между означающим и означаемым не такие, как предполагали монахи Пор-Рояля или даже филологи женевской школы, не следует, что слово не имеет смысла. Просто нужно заново выстроить эти отношения.

Еременко - замечательный поэт, и стихи его я очень люблю - и это стихотворение, в частности. Он с необыкновенной чуткостью именно выразил и в известном смысле обосновал существенность построений постструктурализма, их непустоту, их серьезнейшее желание обострить проблему, иногда, быть может, доводя рассуждения до абсурда. В математике есть замечательная традиция: чтобы прояснить сущность определений, принято строить предельные примеры. Скажем, всюду недиффенцируемую непрерывную функцию или бесконечное множество меры ноль. Это часто очень непросто, но это позволяет увидеть края проблемного поля. И не всегда это приветствовалось. По легенде, человек, открывший в древней Греции несоизмеримость стороны и диагонали квадрата, утопился от отчаяния. В некотором смысле постструктурализм занялся именно предельными, некорректными с классической точки зрения, неустойчивыми задачами.

Не нужно только делать последних выводов, нужно принимать и понимать достигнутое в тех границах, которые постструктурализм себе же и очертил. Он не панацея, но и не профанация.

Дело не в том, хорошо или плохо писать так, как написано это стихотворение Еременко. Дело в том, что в результате достигается. А достигается аннигилляция. Все превращается в ничто. Еременко ничего особенно крамольного не делает, он только задает вектор спуска - направление с горки - и мы катимся, да так быстро, что дух захватывает. Стихотворение оказывается принципиально разомкнутым - оно задает неограниченную экспансию. Неограниченность - это его главное свойство. Мы смотрим на такого рода текст только как на объект уничтожения - он гибнет, отбрасывается, как отработанная ступень, и выводит нас к другому тексту, с которым происходит то же самое. Текст не самоценность - а только повод для ссылки. Стихотворение Тарковского тоже содержит цитату, но в эпиграфе, и для того, чтобы оно прекратило свое самостоятельное существование, мы должны посмотреть на него под совершенно определенным углом зрения - под тем самым углом спуска, углом распада, который задается стихотворением Еременко.

Классический текст постмодерна - "Бесконечный тупик" Галковского - это пиршество царя Мидаса. Оказывается, ценности - это те вещи к которым автор не прикасается. Табу - единственный способ выделения ценностей. Для Галковского - это почти вся поэзия и Библия. То, что по-настоящему дорого, может охраняться только молчанием, потому что слово - это орудие уничтожения.

Неограниченность - это важнейшее качество, которое характеризует тексты классического постмодерна. Маяковский: "начнешь это слово в строчку всовывать, а оно не лезет, нажал - и сломал". Но если стихотворение - только повод для цитаты (для самоцитаты, в частности), - нам достаточно поставить ссылку на это новое слово, которое в строчку не лезет, и все тип-топ.

Интернет возник позднее, чем появились работы, обосновавшие деконструкцию и интертекст. Позднее, чем были написаны классические тексты постмодерна, такие как "Хазарский словарь", но он оказался именно тем пространством (бесконечномерным гиперпространством, замкнутым относительно операции цитирования - ссылки), где интертекст оказался единственно возможной формой существования информации. В этом смысле Кристева и Деррида предвидели будущее.