Очередной, можно сказать - юбилейный номер "Митиного журнала" вышел, за всю свою историю, самым толстым. Тенденция эта наметилась несколько номеров назад: каждый из очередных выпусков "Митиного журнала" стал, к радости его читателей, толстеть, распухать.

Кажется, понятно, почему: "МЖ" сам себе контекст, автономный, универсальный. И каждый его номер, который, между прочим, может стать и последним, должен стоять на своих ногах, создавать универсальное, всеобъемлющее текстуальное пространство.

1.

Главный редактор "МЖ" Митя Волчек поставил перед собой важную, но утопическую задачу по деконструкции советского литературного дискурса, странного, вымороченного образования, до сих пор диктующего актуальному литературному пространству мертвые формы и жанры.

Вот "Митин журнал" своим героическим примером и показывает, что литературные практики могут быть совершенно иными: приватными, беспафосными, экспериментальными (когда эксперимент оказывается самодостаточным), не слишком удобными, порой брутальными, но и - избыточно метафизичными, замкнутыми на себя. В этом смысле Митя Волчек борется с ветряными мельницами коллективного бессознательного, настроенными и настоенными на многовековых традициях беззаветного служения работников культуры городу и миру, народу, партии и правительству.

Для этого и важны привлекаемые в "МЖ", едва ли не на половину состоящего из переводов, иноязычные прививки, маргинальные дискурсы, голимый авангард.

Однако нынешний номер интересен не этим. Главная его черта - взаимодействие с сетевым проектом - "Живым журналом", в рамках которого люди ведут свои дневники и комментируют записи своих друзей.

2.

Русский "ЖЖ" выглядит весьма представительно. В эту заморскую игрушку играет по всему свету более полумиллиона человек. Однако именно русскоязычный "ЖЖ" (по извечному принципу: "В России поэт (полет, пируэт, ЖЖ) больше, чем поэт") стал важным звеном в создании новой литературной эстетики, соединяющей привычный образ художественного текста с новым, создающимся в недрах рунета, эстетическим продуктом.

Уже давно ходят разговоры об особенностях сетевой словесности, критики и теоретики спорят о возможности ее существования. Одни (Дмитрий Кузьмин из "Вавилона") уверены, что разницы между off и on буквами никакой не имеется. Другие (ваш покорный слуга) убеждены, что способ производства и бытования текста определяют его эстетику. "Живой журнал" на деле показывает, что такое разделение на сетевую и бумажную литературу вполне возможно и продуктивно.

Во-первых, "ЖЖ" устраняет дистанцию между писателем и читателем, автором и потребителем, чукча здесь является одновременно в двух ипостасях, в домашнем халате и тапочках на босу ногу.

Во-вторых, литературная составляющая здесь ведет себя скромно, так как все понимают: письмо, писание здесь - не самое главное, куда важнее возможность общения. Именно поэтому пользователи из "ЖЖ" устраивают встречи, пьянки, и, если получается, переносят общение из умозрительной реальности в реальность самую что ни на есть естественную.

В-третьих, автор дневника совершенно свободен от каких бы то ни было канонов, "памяти жанра" и общепринятых представлений о прекрасном: он кроит свою страничку по себе, как одежду, придумывая и воплощая здесь собственную самость.

В-четвертых, художественный текст получает в "ЖЖ" новые возможности - ссылочность, интерактивность, визуальный ряд.

В-пятых, "ЖЖ" способен порождать и вполне самостоятельные, самодостаточные тексты - например, с недавнего времени некий аноним (или группа анонимов, авторство пока не разгадано, хотя у юзеров существует масса версий) вывешивает на специально организованном сайте "героический роман Гной", который спокойно можно представить отдельно вышедшей книжкой. Более того, смешной, постсорокинский "Гной" (несмотря на свою радикальность, а может быть, и благодаря ей) вполне может стать бестселлером, возглавить списки самых продаваемых книг, так что дурно и длинно написанный "Господин Гексоген" просто отдыхает.

3.

Вот таком фоне и происходит смычка "города и деревни". Чуткий к эстетическим (а не общественно-социальным!) веяниям, "Митин журнал" мгновенно откликается на появление новых тенденций. Не случайно все "несущие", основные тексты номера написаны (и совпадение это вряд ли случайно) авторами, имеющими "Живые журналы". Я уже не говорю о самом Волчеке, чей дневник в рамках проекта "ЖЖ" оказывается одним из самых странных и эзотеричных.

Частнособственническая инициатива, коей "Митин журнал" является по определению (одно его название чего стоит!) более мобильна и гибка, нежели официальные, траченные молью литературные институции - толстые журналы и издательства. Поэтому вполне логично, что именно здесь, в нарочито окраинном начинании, авторы "ЖЖ" чувствуют себя особенно вольготно и свободно. Они очень близки по духу - экспериментальный журнал и неформальная эстетика дружеского общения, кухонного, ни к чему не обязывающего, трепа.

4.

Такой, например, оказывается "Моя история русской литературы" романистки и переводчицы Маруси Климовой. Главы из ее новой книги, опубликованной в этом номере "Митиного журнала" посвящены якобы русской литературе XVIII века. Хотя на самом деле классики и писатели второго ряда великой предпушкинской поры интересуют Климову постольку поскольку.

Как только это становится возможным, она бежит от Державина и Тредиаковского к обстоятельствам собственной жизни, коротко отметившись и расставив оценки, на нескольких страницах описывает парижский вечер памяти Селина и почему ее не пустили после этого вечера на банкет.

Но и в оценках своих она не сдерживается: с классиками у нее установились личные, весьма пристрастные отношения. О Державине:

"Раньше я никогда не задумывалась почему, просто мне всегда было трудно воспринимать всерьез его написанные по всевозможным поводам оды, несмотря на очевидные достижения в области версификации... Теперь я понимаю, в чем тут дело. Жизнь - отдельно, служба - отдельно, чувства - отдельно, стихи - отдельно, ни намека на хотя бы самое слабое, робкое намерение все это соединить, схватить и выразить жизнь во всей ее полноте. А это, на мой взгляд, и есть чистой воды графомания, точно такая же, в сущности, как творчество отставных советских полковников и майоров, даже интонации те же, такое же неуклюжее безвкусное смешение жеманства и грубости. А пресловутое державинское смешение высокой и низкой лексики, бросающаяся в глаза корявость стиля?! Вряд ли тут приходится говорить о сознательном стилистическом приеме, скорее, это нечто вроде неловко сидящих на головах русских дворян восемнадцатого века париков, явление того же порядка..."

В конечном счете, Маруся Климова приходит к выводу о том, что никакой литературы тогда не существовало. Впрочем, и истории тоже. Особенными доказательствами она себя не утруждает ("в моих рассуждениях есть какое-то слабое звено, они строятся на недоказанных предположениях и неопределенных понятиях"), но в условиях неофициального контекста эта доказательность оказывается совершенно лишней.

5.

Иным путем идет Денис Иоффе, чей дневник в рамках "Живого журнала" выглядит как полигон авангардистских экспериментов. Здесь и футуристическая заумь, и "автоматическое письмо", и вполне модернистский "поток сознания", а, главное, любовно лелеемое изобретение самого Иоффе - "гнойный дискурс" (не путать с гноем из "героического романа").

"Гнойный дискурс" - энергетическая пурга, байда из слов обидных и ругательных, которые, между тем, оказываются полыми изнутри, ничего не значащим словоизвержением. Персонаж Иоффе строчит им как из брандсбойта в комментариях к чужим записям и на разных сетевых форумах, производительность его устрашающа (эту бы энергию - да в мирных целях!). Избранная им мишень оказывается облита скорлупками означающих, забывших уже минимальные представления о своих означаемых, с ног до головы.

Понять, чего же хочет, чего добивается этот сверхэнергичный персонаж, весьма сложно - каждая мысль его оказывается обернута в сотни шуршащих и шелестящих фантиков. Именно обертка (а не суть), форма выказывает себя здесь главенствующей, наиболее важной.

Таков и текст Дениса Иоффе "Зыбь и фарисейство рогатого поголовья", опубликованный "Митиным журналом". Выглядит он как трактат в духе Велимира Хлебникова, переписанный Сашей Соколовым: правила чтения и понимания от нас утаиваются, текст написан предельно плотно, с петляющим, замысловатым синтаксисом, над каждым словом (превращенным в словоформу) автор корпел, как над отдельным произведением искусства.

Но понять, что к чему, нет никакой возможности. Условный хронотоп, причинно-следственные связи отсутствуют, психологии тоже никакой, одна сплошная поэзия! Я перечитал этот трактат, диалог, новеллу несколько раз (благо она небольшого размера), но даже медленное чтение не приблизило меня к его пониманию. Публикацию подобных опусов необходимо претворять синопсисами или либретто.

Иоффе явно ведь пишет о чем-то важном, сокровенном. Может быть, именно это и заставляет его прятать смыслы под складчатым, одышливым полотном?

"Джон Донн для поимки осетра всегда пел, метафизически рыбу умиротворял, донн-донн-донньь, а она билась, но всегда давала себя захлебать до смерти в супе ухином и теплом... так для оттачивания воспоминаний дряблых, что мертвые бедра некрофилки, для оттягивания несуществующей тонкой кожицы этих реминисценций, кажущей налюди свою багровонатруженную залупу молодости нашей кобелиной, необходимо немножко времени и капельку места Вот и для занятия несравненно более достойного, чем наше разглагольство: китовой ловли - нужен разряд песнопения, пляскодейства, нужна война. Каждый танец имеет свое особое па, а каждое па - свой смысл, свою особую песню, зачастую столь таинственную, что из массы танцующих ее никто не разумеет".

Выглядит как самоописание: слова здесь танцуют друг с другом на тесной танцплощадке, и их объятия - единственное, что связывает этих случайно собравшихся в одном месте людей. Но в "Митином журнале" подобный опыт не выглядит радикальным, из ряда вон выходящим, напротив, вполне в струе, в контексте.

6.

А вот пример совершенно иного рода. Поэт Александр Шаталов занимает в "ЖЖ" нишу местного Марселя Пруста - с орхидеей в петлице и человеконенавистническими выпадами эстетически замороченного сноба. На его страничку ходят, чтобы узнать последние литературные сплетни, прочитать очередную нелестную характеристику на того или иного тусовочного человека. Острый взгляд, поэтическая точность делают подобные оценки едва ли не убийственными. Впрочем, сделать их литературным преступлением мешают все те же ленивость и необязательность доказательной базы. Персонаж, которого создал в своем дневнике Шаталов, ни к чему не стремится, он лишь меланхолично описывает окружающую действительность.

"Цветок", подборка стихов Александра Шаталова в "Митином журнале" (озаглавленная так не без намека на манифест Евгения Харитонова) представляет нам совершенно другого человека - не только тонкого и ранимого, но и болезненно размышляющего о собственной жизни, своем теле, столь хрупком и уязвимом, что впору футляр надевать.

Образы плоти, мертвые, полумертвые, но одновременно яркие, сочные, как на натюрмортах малых голландцев, или стертые, смазанные, как на портретах Бэкона, не случайно вызывают живописные ассоциации. Свободный стих, которым Шаталов владеет виртуозно, позволяют форме уйти в тень, оказаться стертой, чтобы уступить пальму первенства чудовищной трагичности и зыбкости авторского самоощущения.

остается смотреть как алексей
закатав высоко рукава гимнастерки
рубит грудину и черную печень выкладывает на поддон
подрагивающие куски мяса осыпанные костной крошкой
требуху и легкие лилового цвета
приторно пахнет мимозой
и рыжие волосы золотятся на руках алексея
когда он стоит поигрывая мускулами
иногда заглядывая мне в глаза

Отсутствие прописных и знаков препинания выглядят здесь не как уступка свободной форме, но как коренное свойство ЖЖ-эстетики, где нет правил правописания, где изобретен свой суржик, все эти смайлики и словечки, типа "щас" и "щасте".

7.

На примере Иоффе и Шаталова мы видим, как рознятся или же совпадают образы пишущих в "Живой журнал" с тем, что те же самые люди делают в жизни и в литературе.

Но иногда случается такое неразрывное единство литературы и жизни, что из текста уже невозможно вычленить личность автора, намертво связанного со своим героем. В прошлом номере "Митиного журнала" появилась рубрика "Livejournal.com", в ней без изменений и большими порциями из сети переносится дневник московского ди- и видео- джея Александра Милованова. Нынешняя публикация его заметок охватывает практически весь прошлый год, и на ее примере мы видим, как обычная история обычного человека становится фактом истории.

Дневник Милованова не мне одному кажется одним из самых значительных явлений литературы. Причем не только в рамках "Живого журнала". Факты, сор, мусор неприкаянной жизни (читаешь и удивляешься: как жив-то еще остался?) наркомана и педераста верно дрейфуют в сторону фикшн. Замусоленные обрывки, на которых, кажется, Милованов фиксирует, время от времени, пустяки своей странной жизни оборачиваются апофеозом розановской эстетики, действительно опавшими листьями. Это пронзительный и убедительный человеческий документ, сколь непритязательный, столь и изысканный, изощренный.

Ничтожность поводов к написанию, пьянки и ломки, клубы и мимолетные флирты очень точно ложатся на рваную, неприбранную форму подачи, складываясь в притчу о тщете всего сущего. А это уже дорогого стоит. Эксперимент, который ставит над собой 26-летний Милованов, захватывает бескомпромиссной жесткостью, жестокостью: на ум приходит "Распад атома" Георгия Иванова, проигрывающий нашему современнику из-за излишней литературности, отвлеченности. Здесь же мы точно знаем: все, о чем беспафосно пишет Милованов, словно бы околдованный демонами саморазрушения, - голая и неприкрытая правда.

Надо только отметить, что на бумаге его дневник, непричесанный поток ежедневных впечатлений, выглядит совершенно не так, как в "Живом журнале", где все его постинги попадают в ленту друзей, наравне с сообщениями других пользователей, перемешиваясь с ними. В "Митином журнале" отдельные записи складываются в единую волну, они и выглядят и "работают" здесь несколько иначе, фиксируя, таким образом, ту самую разницу между off и on, о которой все еще почему-то продолжают спорить.

8.

Бумажная публикация выглядит более полноценной, весомой и зримой (ее же можно потрогать, понюхать, полистать, попробовать на зуб), нежели публикация сетевая. Именно поэтому есть в области пересечений сетевой и "обычной" словесности свои не до конца понятные еще пока проблемы.

Так, например, Александр Милованов, достаточно регулярно постивший сообщения в свой "Живой журнал" весь прошлый год, после публикации в "МЖ" эту свою деятельность практически забросил. Записки его стали редки и совсем уже случайны, неизобретательны, даже скучны.

Впрочем, может быть, произошло это по какой-то совершенно иной причине.