Все свои фабульные козыри Хавьер Мариас выкладывает в первом же абзаце. Крючок, призванный зацепить читателя, демонстрируется так простодушно, так нарочно, что не знаешь, чего ждать от его книг дальше.

"Белое сердце" в переводе Н.Мечтаевой, изданное в конце прошлого года "Амфорой" и, к сожалению, оставшееся незамеченным, начинается следующим образом:

"Я узнал обо всем этом случайно. Узнал о том, как одна из сестер (к тому времени она была уже совсем взрослой) вскоре после возвращения из свадебного путешествия вошла однажды в ванную, расстегнула блузку, сняла лифчик и приставила к сердцу дуло пистолета, принадлежавшего ее отцу, который в то время обедал в столовой с домашними и гостями. Услышав звук выстрела..."

Сначала я решил, что подобная наивность - в самом начале выдать формулу сюжета (ведь вся дальнейшая книга оказывается импровизированным расследованием этого давнишнего убийства) - есть авторская оплошность. Но потом прочитал в "Иностранной литературе" (# 5) другой роман Хавьера Мариаса - "В час битвы завтра вспомни обо мне...", и понял, нет, это не случайно, такова особая авторская манера.

Роман, опубликованный "Иностранкой" (в переводе все той же Н.Мечтаевой, и анонсированный все той же "Амфорой") открывается признанием:

"Никому и в голову не может прийти, что однажды он будет держать в объятиях мертвую женщину и что никогда больше он не увидит ее лица, а имя ее будет помнить. Никому и в голову не может прийти, что рядом с ним в самый неподходящий момент может оборваться чья-то жизнь. Такое случается сплошь и рядом, но только - мы убеждены - не с нашими знакомыми и близкими..."

Парень, от лица которого ведется повествование, действительно "попал": познакомился в баре с хорошенькой женщиной, у той - муж в командировке и маленький (двухлетний) ребенок на руках (алиби). Она приглашает его к себе, бутылка-вина-не-болит-голова, танцы-обжиманцы, женщина ведет кавалера в спальню.

Анекдота про мужа, вернувшегося из командировки, не будет, Мариас предлагает иной извод классического сюжета. Пылкие движения только начинают разогревать усталые тела, когда женщина вдруг отстраняется: "Подожди, мне что-то плохо..." Пока парень ходил в туалет, потенциальная его любовница умирает. Какая разница, от чего?! Не в том красота: просто парень оказывается один в чужом доме, с трупом на руках и причмокивающим во сне младенцем.

Что делать? Звонить в полицию? Но как ты объяснишь свое присутствие в чужом доме, да еще глубокой ночью? Бежать? Но как же слеза ни в чем не повинного младенца, чья участь - умереть от голода, если утром не придет служанка?!

Несмотря на то, что главное фабульное приключение выдается с головой уже в самом начале, поворот сюжета все равно оказывается неожиданным. Так, что начинаешь примеривать ситуацию к себе: а что бы ты делал, окажись в подобной ситуации? Мариас именно на это и рассчитывает, для него очень важно априорное читательское доверие, рождающееся вот так - не только из сочувствия, но и из самосохранения.

Однако, с первых же страниц, замечаешь странную вещь - автор подозрительно внимателен ко всякого рода подробностям и деталям. Мариас не жалеет времени и сил, чтобы дотошно описать место действия, случайные, попутные мысли и ассоциации. Это потом он, как опытный картежник, соберет все эти, поначалу ничего не значащие детали, в пасьянс, заставив читателя удивиться еще не один раз.

Впрочем, вру, не все детали оказываются столь значимыми. В "Белом сердце", например, целые страницы выпадают на размышления автора (или персонажа? Книги Мариаса написаны от первого лица) о тонкостях перевода (главный герой - переводчик-синхронист), шарманщиках и шарманках, особенностях поведения политических деятелей и искусстве подделки шедевров старых мастеров.

Иной раз кажется, что ты не роман читаешь, но сборник новелл, проложенных основательными, остроумными эссеями, ан нет, всякое лыко здесь в строку. В толще отступлений встречается масса замечательных наблюдений и афоризмов ("секс - это, наверное, единственное, что действительно помогает забыть взаимные обиды..."), а все размышления оказываются лейтмотивами, внезапно прорывающими текст. В конечном счете, все это образует мощный бэкграунд, оставляющий сладкое и приятное послевкусие.

Сюда же - сам стиль письма, подробный, дотошный, кружащий, петляющий синтаксис, просто Пруст какой-то: малейшее воспоминание или ассоциация описываются с такой дотошностью, что начинаешь понимать: автор намеренно оттягивает моменты наступления решительных событий. А когда они, наконец, настают, то, таким образом, утрачивают статус узловых.

Так в динамичном и будто бы развлекательном чтении чтиве смещаются акценты - с сюжета на то, что растворяется между формой и содержанием. Так, исподволь, Мариас обращает внимание на то, что фабула в такой книге - не самое важное. Будто бы мы сами не понимаем этого.

Потому что заданные здесь условия игры с самого начала поражают своей ненатуральностью. Было бы из-за чего огород городить, умерла, так умерла. Но в том-то и заключается фишка: не скрывая своих глумливых намерений рассказать нам сказочку, Мариас сознательно подставляется. Вот и становится интересно: как же он из ситуации, которую сам для себя создал, выпутается.

Подобный интерес порой заставляет нас общаться с запойными врунами, которых несет без руля и ветрил: их ложь все время порождает причинно-следственные связи, которые разбухают, пока врун не выдохнется и не сдастся.

Мариас врет до конца. Отчаянно, вдохновенно врет и не сдается. Время от времени он, конечно, берет паузу, чтобы набраться сил, и тогда на несколько страниц растягивается очередное "публицистическое" отступление. А так, вообще-то, молодцом держится, всем бы так!

Кстати, именно такого вот умения врать аккуратно и со смыслом, не теряя нити повествования, сильно не хватает практически всем современным русским писателям. Но это к слову.

Обман налицо: подобные "условные" истории случаются лишь в кино. Но Мариас прилагает столько усилий, чтобы оправдать замороченность сюжета, что, в конечном счете, превращаешься в Станиславского: "Верю!", кричишь, "Верю!". А ему только того и надо. Создать (пересоздать) мир на своих собственных условиях - разве не это мечта каждого уважающего себя писателя; разве не это высший пилотаж писательского мастерства?!

Причем отметим: интрига строится Хавьером Мариасом самыми экономными средствами. Это для детектива нужно какое-нибудь, хотя бы захудалое, преступление. Умный автор в гору не пойдет: он слепит интерес из того, что под руку попало, - семейных тайн, собственного молодоженства. Существеннее здесь психологические нюансы, полутона, неожиданно открывающиеся параллели и подтексты.

Другие важные составляющие двух книжек Мариаса - точность передачи ощущений городских пространств (до этого подобное удавалось только Кортасару) и обилие культурных реминисценций. События и персонажи "Белого сердца" и "В час битвы завтра вспомни обо мне..." прямого отношения к миру искусства не имеют. Тем не менее сюжет неумолимо выруливает в сферы большой политики, закулисного интриганства и натуральной творческой беспробудности.

Книжно-культурные аллюзии у Мариаса возникают и на метауровне. И здесь самым важным автором для Мариаса оказывается Шекспир. Название романа, опубликованного "Иностранкой" - прямая цитата из "Ричарда Ш", название "Белого сердца" взято из "Макбета", прямое указание на это содержится в эпиграфе.

Культура и Шекспир в текстах Мариаса выпячиваются не случайно. С одной стороны, важно подчеркнуть условный, театральный характер происходящего, с другой - претензию на универсальность, которая просто прет из-за всех этих многочисленных отступлений. Культура выступает здесь (как и в жизни) главным ограничителем человеческого своеволия.

Писанные и неписаные правила и кодексы поведения создают в жизни ситуации не менее абсурдные и замороченные, чем в книгах или кино. Персонажи Мариаса - пленники обстоятельств, но в этих клетках они оказались по своей воле: образ жизни современного человека, оторванного от первооснов, есть нагромождение ритуалов и условностей.

Вряд ли Хавьер Мариас станет у нас культовым писателем. Для этого его книги недостаточно закручены, недостаточно взвинчены, намеренно лишены харизмы. Тихие камерные истории, которые могут случиться с каждым, если отбросить в сторону намеренную искусственность конструкций. Здесь нет наркотиков и мистики, нестандартного секса и философского глобализма. Все наблюдения и выводы, которыми так богаты романы Мариаса, сделаны по ходу движения текста, все они сиюминутны и не претендуют на абсолютную истину. Главная задача их - оправдать головную фабулу, сделать ее хоть сколько-нибудь правдоподобной.

Хотя все возможности для того, чтобы стать популярным в России, у Хавьера Мариаса имеются. В аннотации, помещенной на обложке "Белого сердца", испанского писателя сравнивают с Габриэлем Гарсиа Маркесом. Кажется, это не совсем верный маркетинговый ход: мне Мариас видится прямым продолжателем дела Хулио Кортасара. В нем есть и та же самая густая городская метафизика, и перенасыщенность культурными кодами, и точно такая же щемящая тоска, возникающая перед непостижимостью и непредсказуемостью окружающего мира.

Однако романы Кортасара (возможно, за исключением правильных "Выигрышей") теперь читать просто невозможно: текст расползается под руками как ветхая, застиранная материя. Кортасар гордился тем, что приступает к написанию своих книг без особенно намеченного плана, выращивает произведение как растение. Теперь этот номер не проходит: нынешняя жизнь слишком регламентирована, слишком застроена, затарена, слишком быстро меняется.

Тут уж не до жиру, нам теперь нужны четкие инструкции и ловко сконструированные сюжеты, а не то послевкусие, которое и оказывается в романах Кортасара самым главным. Пока ты читаешь романы Кортасара, текст словно бы ускользает от тебя, прячется за соседними страницами, "красота", которой жаждет читатель, его "комфорт" здесь вынесены за скобки. Важен оказывается не сам текст, но память о тексте, память о воспоминании.

Кортасар в России давно освоен вдоль и поперек, изучен и поставлен на полку, многочисленные собрания его сочинений, коими теперь завалены книжные магазины, выглядят надгробным памятником нашей общей любви. А ниша, которую он когда-то занимал, между тем, пустует, вопиет, плодит недорогие отечественные аналоги.

Другой писатель, о котором вспоминаешь в связи с творчеством Хавьера Мариаса, - недавно пришедший в Россию испанский беллетрист Артур Перес-Реверте, о котором мне уже приходилось писать в "РЖ" достаточно подробно. Занимается он примерно тем же самым, что и Мариас, то есть сочиняет книжки с глубоким культурологическим подтекстом ("Кожа для барабана", "Клуб Дюма", "Фламандская доска") и занимательными (детективными) сюжетами, смешивает высокое (искусство) и низкое (жанр).

Правда, как Перес-Реверте ни старайся, но с метафизикой у него - полный швах. Единственный бог для него - занимательность, все приносится в жертву динамичному, постоянно развивающемуся расследованию. Все прочее - макулатура, блажь, служебные части речи.

Мариас, в этом смысле, выглядит как шаг вперед (или, все-таки, назад?), и на русский ум ложится более точно. Нас же хлебом не корми, дай кроссворды вечных вопросов поразгадывать - до чертиков, до мальчиков кровавых в эпилоге. И даже развлекательная литература у нас должна иметь психологический выверт или какую-нибудь, хотя бы игрушечную, ручную, но бэздну.

Впрочем, не пугайтесь, все у Мариаса заканчивается хорошо, хеппи-энд обеспечен, и в этом испанец - прилежный ученик Педро Альмадовара.

В Мадриде снова идет дождь. Загадка всегда интереснее разгадки, цель - ничто, движение... Движенье - вот что заставляет нас читать страницу за страницей, торопливо приближаясь к пустой комнате, в которой забыли выключить свет.