Начало - здесь.

7.

Трудно говорить о книге, которая еще не закончена. Но в контексте данной темы мне это представляется неизбежным. Александр Исаевич Солженицын представил читателю пока что еще первый том из своего исследования, посвященного, как он пишет в авторском предисловии, "вопросу русско-еврейских взаимоотношений". Объемом исторического времени взят век по преимуществу девятнадцатый - с ухватом двадцатого по предреволюционную эпоху. Я не историк, и мне трудно, да и незачем, судить об исторической достоверности всех приводимых Солженицыным фактов и точности его аргументов. Но я так же, как и другие читатели, имею определенное представление о тексте и о контексте - том, в каком появилась эта книга.

Остаюсь при твердом убеждении, что художник по преимуществу - а Солженицын именно художником по складу своего дарования и является - лучше всего проявляет себя и достигает поставленной цели именно в художественной работе. Но не таков Солженицын - он хочет писать (и пишет) и литературную критику (смотри его "Литературную коллекцию"), и общественные проекты ("Как нам обустроить Россию"), и исторические исследования. Но он не критик, не специалист по общественному устройству и не историк. Поэтому все его ответвления от главной его работы, от центрального ствола говорят прежде всего о его неудовлетворенности тем, что он делает как художник и о стремлении расширить рамки своего влияния.

Русско-еврейская тема, безусловно, относится к одной из сложнейших. Каждый решает ее по своему. Кто на личном опыте и при помощи опыта христианского - ведь для Бога "несть ни еллина, ни иудея"; кто на бумаге. И вот на бумаге-то в последние годы навысказывались очень даже активно. При том не могу согласиться с Солженицыным, что укоры были "о вине русских перед евреями". Вот тут очень осмотрительный автор почему-то не дал никакой сноски: кто, где, когда писал "об извечной испорченности русского народа" по еврейскому вопросу? С другой же стороны, "кто из русских об этой взаимной проблеме писал - то большей частью запальчиво". Но если ежемесячный поток антисемитской пропаганды в журналах "Наш современник", "Молодая гвардия", в газетках и листках типа "Русский порядок" считать "запальчивым" и "односторонним" - то это значит проявлять не свойственную в иных ситуациях Солженицыну странную снисходительность. "Не скажешь, что не хватает публицистов, - резонно пишет Солженицын, и сразу ждешь перечисления печально известных имен - но нет: "особенно у российских евреев их намного, намного больше, чем у русских". Помилуйте, кто считал? Кто отделял?

Так, с самого начала солженицынской книги, увы, теряется надежда на то, что автор - цитирую - "объемно и равновесно, обоесторонне осветит нам этот каленый клин". Клин получается комом: с первой страницы заявлено, что у еврейских публицистов дела обстоят успешнее; это значит, что исправлять историю Солженицын берется с другой стороны.

Скажу прямо: разделение самих пишущих на эту тему (как и на любые другие) по этническому признаку уже кажется мне достаточно натужным. Что, на исторический анализ кровь сдавать - перед тем, как прикасаться?

Но вернемся к сути вопроса.

Совершенно не понятна и не аргументирована ничем сама точка отсчета исторических отношений - 1795 год. Но дело не в этом. Дело в монтаже материалов и высказываний. То, что Солженицын любит исторический монтаж, известно и по "Красному колесу", откуда и проистекла, кстати, данная книга. Так вот: по солженицынскому монтажу получается, что евреи русским двести лет только и делали, что вредили. А русские дураки двести лет их уговаривали, освобождали, всячески старались помочь, за что им евреи платили черной неблагодарностью и предательством. Евреи искали, где лучше, а русские старались им в этом помочь. А если не старались - все равно оставались в дураках.

Евреи по Солженицыну - естественные и вечные враги русского народа и русского государства (эти две категории, кстати, в книге почти не разделены). Начиная с хазаров, - они хотят русскую территорию; а русские отвечают им гордо и непримиримо, как Владимир, выбравший веру: "И вы, наказываемые Богом, дерзаете учить других?" Евреи, по Солженицыну, только и знают, что преследуют свою выгоду, распространяются для торговли по всей русской земле, спаивают доверчивый русский народ. Еврей - хозяин шинка, винокур, адвокат - обирает и уничтожает. Посему те примеры антиеврейских выступлений, которые обильно приводит в своей книге Солженицын, выглядят на непросвещенный взгляд чуть ли не оправданными. Это как бы реакция защиты здорового организма - уничтожать зловредных паразитов, поселившихся на твоем теле. Потому что солженицынские евреи - это те, кто в переносном смысле, но обескровливают русский народ. И вообще они все века как-то так ловко устраиваются, что русские попадают в зависимость и подчинение.

Солженицын сводит авторскую речь к минимуму. Авторский стиль сух и сдержан, солженицынских фирменных меточек совсем мало. Но и они, как редко рассыпанные перлы, производят сильное впечатление: "Пока народное мнение не найдет себе ясного пера - оно бывает гул неразборчивый, и хуже угрозно" (6; здесь и далее цитаты по книге: Александр Солженицын. Двести лет вместе. - М., 2001, с указанием страниц в скобках). Солженицын попытался "гул неразборчивый" перевести на ясный язык исследования, но, поскольку еврейская тема им рассмотрена не со стороны взаимодействия с русской, а как подавляюще и вызывающе национально-эгоистичная, то перевод получается соответствующий. Солженицын упорно перечисляет, например, те преимущества, которые получало еврейское население в России, и даже черту оседлости рассматривает, скажем так, неоднозначно, и все возрастающий процент (квоту) еврейских детей в русских школах. И - неблагодарность еврейского племени русским царям, которые, оказывается, о своих евреях постоянно пеклись, заботливо беспокоились, как их лучше устроить в России. Уж что только не предпринимали - и правительственные комитеты организовывали, и земли выделяли, и средствами всячески помогали, - нет, не поддаются евреи воспитанию. Все это может произвести на неискушенного читателя соответствующее впечатление, если не принимать во внимание, отвлечься полностью от конкретных судеб конкретных семей и людей в России - Пастернаков, например, или Левитанов, или Рубинштейнов. Ну не принимали Бориса Пастернака в гимназию - из-за еврейской квоты! Это все равно как бы отказали детям Солженицына в приеме в московскую школу - а вот состав крови у вас подозрительный. Но сама мысль о гнусности этнических предубеждений не заложена в основание многостраничного и внешне столь академичного труда, - одних сносок в книге под тысячу. Совсем наоборот: Солженицын чуть ли не реабилитирует даже погромы - количество жертв, видите ли, преувеличено. Не сорок три еврея погибло, а каких-то, может быть, всего пять. А вообще - погромы в историографии, по Солженицыну, преувеличены. Хотя на убийство Столыпина Россия вполне могла ответить погромами - это Солженицына не удивило бы! Его удивило другое - что погромов не было.

"Роль маленького, но энергичного еврейского народа в протяжной и раскидистой мировой истории - несомненна, сильна, настойчива и даже звонка, - пишет Солженицын. - В том числе и в русской истории. Однако она остается - исторической загадкой для всех нас". Кто это мы? "И для евреев - тоже", - торжественно заключает Солженицын.

Ну о евреях, я думаю, ему можно не беспокоиться - они как-нибудь разберутся со своей загадочностью сами.

Что же касается нас - то русско-еврейский вопрос, как и любой национальный, нуждается в обсуждении. Табу было снято еще в начале "перестройки". Ясности не прибавилось. Прибавилось другое - количество евреев уехавших из России в другие страны. Интересно: Америке они так же вредят, как России?

8.

Хотя Войнович и оговаривается, что замысел и сама книга у него сложились до выхода в свет "Двухсот лет вместе", но ведь сам комплекс идей Солженицына, в этой работе высказанных, не вдруг соткался. Когда писателю за восемьдесят, он, как правило, не меняет своих сформировавшихся убеждений, он лишь их лапидарнее и четче выражает. Не исключение из этого правила и Солженицын. То, что у него сказалось в хлестко, хоть и немногими словами, обрисованном подчеркнутыми еврейскими чертами внешности Мордке Богрове, убийце Столыпина, теперь рассредоточено в сотнях страниц новой книги.

Вернусь к своей мысли.

То, что высказано Войновичем в "Портрете...", было говорено и Синявским, и Максимовым, и Копелевым. И многими другими. Войнович лишь со свойственными его дарованию скрупулезностью, бульдожьей хваткой, последовательностью и логикой, а также с ба-а-льшим переходом на личность подтвердил сложившееся в либерально-демократическом кругу диссидентства (и околодиссидентства) отношение. Нового о "Солженицыне" (вернее, образе Солженицына в этом кругу) я не узнала. Не потому, что работа Войновича невыразительна, - в невыразительности и "скучности" ее, правда, упрекают, но несправедливо. А потому, что он стоит в ряду уже произнесенного.

Вот в "Москве 2042", в "пародии на Солженицына" (с. 100) он был один из первых. "...Для меня важной особенностью этого романа было пересмешничество" (101), - подтверждает Войнович.

Но ведь - к мысли о разнице поэтик - это и подтверждение разницы взглядов на мир вообще, не только на советскую власть!

Утверждаю, что Войнович, родись он с его дарованием в любой стране и веке, при любом режиме был бы пересмешник. И скоморох. И безмерно раздражал бы этим глубоких, серьезных, настоящих писателей╜проповедников. Более того: ежели бы Войнович случился в средние века в Европе, его точно сожгли бы на костре. Потому что он все равно не удержался бы и пересмешничал. Он - или его очередное воплощение - будет всегда рядом со всем сугубо серьезным и глубокомысленным, всегда рядом с тем, кто (или что) невольно пародирует самого (само) себя.

Но это качество поэтики Войновича не освобождает от ответственности за качество самого продукта, т.е. прозы и публицистики.

9.

"Он писал много, и чем дальше, тем хуже" ("Как диссидент диссиденту..." - Александр Неверов в беседе с Владимиром Войновичем: - "Итоги", # 21, 2002). Так говорит о Солженицыне Войнович. Опасное высказывание. Для многих писателей, которым уже исполнилось пятьдесят, очень опасное. В том числе и для его автора. Первоначальный, свежий успех (и свежее изумление читателей) повторить, а тем боле превзойти, достается немногим. Вспомним сегодняшние не очень радующее читателей плоды творчества шестидесятников - под эту формулу подойдут и Х, и Y, и Z.

И "Монументальная пропаганда", и "Замысел", и последующие части "Чонкина" не превзошли и "Чонкина" первоначального, и "Путем взаимной переписки", и "Шапку"...

10.

Но это все так, отступления от темы: Войнович провоцирует на них не только книжкой своей, но и своими интервью, - у газетных критиков он стал на время сладкой темой, пока история с Владимиром Сорокиным не отвлекла их силы...

Смешна и нелепа мысль о том, что Войнович-де завидует Солженицыну. Это невозможно - именно по причине качества дарования Войновича. Если бы - представим на мгновенье - Войновичу вкололи дозу Солженицына, он бы аллергией покрылся. Анафилактический шок. Потому что Солженицын никогда к смеховой культуре не прикасался, ничего общего с ней не имел, она полностью противоречит природе его дарования. Нет, ничего, кроме сарказма! Причем гневного. Представим себе еще на мгновенье "обратный" вариант: Солженицыну сделали прививку Войновичем. Солженицын - монологист, он говорит только "сам" и слышит "себя" (и действует только в "своих" интересах). Он понимает только "свою" Россию. Он не может участвовать ни с кем ни в каком диспуте, ни в какой "круглом столе". Он не диалогичен, не слышит возражений не потому, что он такой нехороший, а потому что он - такой. Другой, чем Войнович.

И безапелляционность, гневливость, даже несправедливость, упрямство в заблуждениях в Солженицыне неизбежны - вместе со всем его даром. Потому что иначе Солженицын не был бы Солженицыным - и не выдержал бы ни своего пути, ни своих заблуждений.

Вот такая история.

Я только не понимаю, почему Войнович обижается на тех, кто категорически не приемлет его точку зрения на "идолизирование" Солженицына, на его вызывающее самомнение. Обижаться может Солженицын - в силу, опять таки, своего глубоко серьезного (и обидчивого) отношения к разным проявлениям жизни. Вот был Богров евреем, а Солженицын как бы от лица русского народа обиделся на весь еврейский народ. (Хотя русский народ этого ему не поручал.) И много чего по этому поводу написал. А Войнович? Войнович обиделся на реакцию, о чем свидетельствуют его ответы на письма Е.Ц. и Л.К. Чуковских, приведенные в книге.

11.

Комментируя выступление Войновича на презентации книги в петербургском "Quo vadis?", П. Краснов ехидно замечает: "...нечасто писатель такого масштаба, как Владимир Войнович, тратит столько драгоценного времени - и своего, и чужого, - чтобы всего лишь признаться в нелюбви к коллеге" (Коммерсантъ, 24 июня 2002). Никак не соглашусь с этим утверждением: такие понятия, как любовь или нелюбовь не двинут пера без существенных причин. (Да и для нелюбви должны быть существенные причины - она не возникает сама по себе.) Причина въедливого внимания (и спора - с явным принижением противника) коренится глубже сугубо личных эмоций, от нелюбви до зависти, которые инкриминируются Войновичу противной стороной.

Между тем и "Москва 2042", и последнее сочинение были выражением глубоких и накопленных (накапливающихся этических, эстетических, идеологических систем (платформ), представлений (концепций).

Солженицын не принимал и не принимает либеральную идеологию и культуру. С самого начала своей литературной деятельности он, если и связывал себя (или лучше сказать, с собой) кого бы то ни было, то это были "деревенщики". Но: в 60╜х годах "деревенской" прозой и Аэропорт увлекался, и Белов-Астафьев-Распутин-Можаев и т.д. либеральной публикой были встречены с надеждой и радостью. Разочарование наступало постепенно - и вылилось в ряд литературных конфликтов (и даже скандалов), о которых, я думаю, профессионалы прекрасно помнят. Тогда, в 60-е, Солженицына своим считали и "деревенщики", и либералы. Но шло время, менялось лицо (и очень круто) иных "деревенщиков", пошли расколы внутри них, а не только внутри либералов. И, как правило, камнем преткновения было сугубо свое понимание русского, русской идеи, всего комплекса "патриотизма". В конце концов - это можно ясно видеть и сегодня - значительная часть "деревенщиков" соединилась с официальными писателями-"патриотами" - и тем самым восстановила против себя либералов. Кстати, еврейский вопрос здесь был не из последних - я имею в виду характер размежевания.

Солженицын как знаковая фигура оказался в результате "под подозрением" и у тех, и у других. Для "патриотов" он был чересчур свободен и либерален - для либералов чересчур зациклен на русском. Сам Солженицын с "патриотами" отношений не выяснял - да, высказался по поводу Чалмаева, но по поводу развития "патриотизма" в сторону ксенофобии и изоляционизма предпочел молчание. "Патриоты", тем не мене, отнеслись к Солженицыну, его возвращению сначала в печати ("Как нам обустроить Россию"), а потом и личному, прохладно. Однако дальнейшие выступления, интервью, в том числе и теле-, не говоря уже о книге "Двести лет "вместе", укрепляли "патриотов" в ощущении нарастающей близости к идеям Солженицына - да и последние премии фонда Солженицына - и В. Распутину, и Л. Бородину, и особенно А. Панарину с его антиглобализмом - дали им серьезные основания считать Солженицына "своим". Что же касается либералов, то все, кто от них откалывался (например, Л. Сараскина), считались потерянными, а ведь уходили они в сторону именно Солженицына.

Собственно говоря, движительной силой войновичского пера и была энергия противодействия и противостояния - не только Солженицыну, его мифу, сколько всему тому, что себя с этим мифом/знаком/фигурой связывает.

12.

Давно известна вполне тривиальная истина: если кто-то пишет чей-то словесный портрет, особенно если портрет негативный, то автор бессознательно сам себя проявляет, а значит, и изображает. В принципе перед читателем возникает двойное изображение - портрет с автопортретом. И - двойной миф. И читатель, естественно, вольно или невольно начинает сравнивать.

В чью пользу?

Прежде, чем отвечать на этот вопрос, попытаемся выделить акцентируемые автором - свои собственные черты. Как себе, выражаясь омерзительным современным языком, Войнович позиционирует? И как позиционирует он Солженицына? Вот какая получается картина: Войнович - наивный, простодушный, Солженицын - как должное принимающий восторг общества, знаменитый; Войнович - нерасчетливый, Солженицын √ расчетливый ("яйца по 90 коп."); Войнович - внимательный к другим и их нуждам, человечный, Солженицын √ самовлюбленный и высокомерный┘ Такое противопоставление сохраняется и при переходе от бытового, малозначительного, к более общему, принципиальному: толерантность - ксенофобия, похвальная светскость - религиозный фундаментализм, широта мировоззрения - идеологическая ограниченность...

И так далее - продолжать "сопоставления", вернее, противопоставления - по тексту книги Войновича - между героем и автором можно довольно долго; и, собственно, ни в чем, кроме писательства и отношения к советской власти, они не совпадают. Но если в "портрете на фоне мифа" темные краски все сгущаются и сгущаются, то автопортрет на фоне портрета все высветляется и высветляется. И это, конечно, самая уязвимая, болевая точка всего произведения. Ведь для того, чтобы прозаику написать всю правду о другом прозаике, хорошо бы... Впрочем, не буду я дописывать эту фразу, потому что это "хорошо бы" - никогда не осуществимая утопия.

Писатели не обязаны любить друг друга.

Писатели не обязаны быть объективными.

Писатели вообще ничего никому не обязаны, кроме одного: писать так, чтобы их было интересно читать.

13.

Интересно ли читать книгу Войновича?

В первой части.

Дальше интерес падает, возникает ощущение, что Войнович добирает и добирает аргументы, а в общем-то все понятно, что он хотел сказать.

14.

Интересно ли читать мемуары Солженицына?

Интересно.

Потому что, кроме оценок и размышлений, подчас раздражающих, много новых и новых фактов. Интересно - я хочу сказать - и как информация.

В том числе - и о такой уникальной личности, совершенно непонятно как оставшейся в живых, несмотря на все "ожидания" врагов (и просто недоброжелателей).

Кстати, несмотря на все преувеличения и передержки Солженицына...

Несмотря на его несправедливость по отношению ко многим людям в его жизни...

Читать - и даже перечитывать его мемуары интересно и очень поучительно.

15.

Отрицательное обаяние. Есть такой термин в артистической среде.

И у мемуаров Солженицына - наряду с положительным есть и отрицательное обаяние.

Но обаяние.

16.

Характер у Войновича такой, что слова, сказанного против себя, он без ответа не оставляет.

Когда в "Московских новостях" появилась "критика критики мифа", он не удержался: и ответил - хлестко, но аргументированно - на слова "критиков" своего сочинения.

Вырисовывается вот какая цепочка.

Войнович написал "Москва-2042",

Е.Ц. и Л.К. Чуковская ответили;

Солженицын ответил;

Войнович ответил;

Войновичу ответили;

Войнович еще раз ответил...

"Я пишу очень медленно, и мне было бы не по силам отвечать на каждую грубость романом" (185). Теперь Войнович ответил Солженицыну памфлетом. Иные считают, что пасквилем.

17.

Для кого Войнович писал свою книгу?

Не для Солженицына.

Представить, что Солженицына можно в чем-то переубедить? Вряд ли Войнович столь наивен.

Не для тех, кто находится под полномасштабным и крупноформатным влиянием Солженицына (по выражению Войновича, "солжефреников").

Он считает, что выполнил свою работу за тех, которые тоже все понимают, но которым - неудобно. И посему они молчат: "осторожные печатать меня раньше боялись и теперь опасаются" (191).

Войновичу в голову не приходит, что осторожность осторожных вызвана не конъюнктурными моментами (какая уж теперь конъюнктура), а, может быть, человеческими.

Осторожность может быть вызвана отношением к человеку. Имеющему право на свои собственные ошибки, суждения, заблуждения. Не такому хорошему, как ты да я? Ну и ладно.

Я не то чтобы защищаю такой способ поведения, как осторожность (кстати, мне самой не очень-то присущий). Я его объясняю. Нет, не Войновичу, - он вряд ли вникнет в аргументы (в этом отношении они с Солженицыным схожи).

Тем, кому важно сопоставить и обдумывать разные точки зрения, вырабатывая свое отношение к реальности. Литературной и идеологической. Тем, кто принимает самостоятельные решения.

А напечататься сейчас, тем более Войновичу, тем более со скандальным текстом, совсем не трудно: книжка вышла, и каждый желающий может ее прочесть.

Чтобы потом, как сказано в мудрой "Псалтири", "Производить над ними суд писанный".