Анна Политковская - из тех журналистов, которым соотечественники не верят. И это понятно. Может быть, конечно, сама по себе она вполне даже порядочная женщина и Чечню знает не понаслышке - ездит туда каждый месяц. Но если верить тому, что она пишет о Чечне... Тогда, знаете ли, надо как-то иначе жить - или хотя бы иначе относиться к своей стране, к ее обществу, к ее руководителю, который имеет заоблачный рейтинг доверия, потому что он "ужасно обаятельный мужчина" и потому что "надо же кому-то верить".

Но менять свои взгляды на жизнь как-то неприятно, некомфортно и, следовательно, не нужно. Это ведь только не вполне психический здоровый Иван Карамазов возвращал свой билетик в Божий рай, устроенный на слезе ребенка. А мы, нормальные люди, даже ради относительно спокойного существования в своем чахленьком бытовом раю готовы закрыть глаза не то что на слезу - на реки детской крови. Чужой.

Так что лучше уж не верить журналистке Политковской и всему тому, что она написала в своей книге "Вторая чеченская" (М.: Захаров. 2002).

Анализировать эту книгу невозможно. Что-то я не припоминаю, чтобы кто-нибудь анализировал материалы Нюрнбергского процесса с литературоведческой точки зрения. По-хорошему, ее надо было бы переписывать на листочки и бросать их в почтовые ящики, как бросают пиар-материалы к очередным выборам.

На первый же листочек - историю немолодой женщины по имени Розита, которую ночью, зимой, выволокли из дому на глазах детей и внуков и бросили в метровой глубины яму на территории воинской части.

Поджав ноги, Розита просидела в яме на земляном полу 12 суток. Солдат, который охранял яму, как-то ночью сжалился - бросил кусок паласа.

- Я подложила под себя. Солдат - он же человек, - шевелит губами Розита.

За все это время Розите так и не предъявили никакого обвинения, хотя трижды водили на допросы. Молодые офицеры, годящиеся ей в сыновья и представившиеся сотрудниками ФСБ, надевали Розите "детские варежки на резинке": на пальцы одной руки - один конец оголенных проводов, на пальцы другой - их другой конец. А сами провода перекинуты через шею, сзади.

- Да, я очень кричала, когда ток пускали. Но все остальное вытерпела молча. Боялась еще больше их раздразнить.

Фээсбэшники приговаривали: "Плохо танцуешь. Подбавить надо", - именуя "танцами" конвульсии Розитиного тела. И подбавляли.

- А что они хотели?

- Они ничего не спрашивали.

Естественно, зачем же спрашивать? Родственникам Розиты пожелания были высказаны в первый же день, только названную сумму не враз удалось собрать по нищим соседям (богатые давно уехали из этого ада), вот офицеры и коротали время в ожидании денег. Развлекались как могли.

Другой старухе повезло меньше: молодой солдат, которому она не дала пива (у нее просто не было), сначала зарезал ее 86-летнего мужа, а потом "посадил Айшат перед собой на кровать в ее собственном доме и вкатил ей в тело пять пуль класса 5,45 мм. Тех самых, которые запрещены к применению всеми возможными международными конвенциями как бесчеловечные - это пули со смещенным центром. Войдя в тело, они гуляют по нему, разрывая по ходу все внутренние органы".

Более подробно, чем на это решилось телевидение, рассказана в книге история полковника Буданова, которая только по недосмотру властей стала достоянием гласности, да так, что ее уже невозможно спустить на тормозах: даже дружественный немецкий бундестаг не мог не заметить, что под актом комиссии об извинительной "невменяемости" офицера-убийцы стояла подпись профессора Т.Печерниковой - психиатра с 52-летним стажем, той самой, которая в советские времена подписывала заключения о "невменяемости" диссидентов Горбаневской, Гинзбурга и многих других; наконец пригодились проверенные кадры. Кстати, как только было обнародовано это показательное заключение Печерниковой, в Чечне была убита молодая учительница младших классов: тоже запихнули в БТР прямо в домашних тапочках, а через неделю подбросили изуродованный труп. А чего там, можно же - и родные психиатры, и охваченные патриотизмом соотечественники всегда оправдают народных героев.

И так далее, и до последней страницы. Эпизоды можно множить, они до жути разнообразны, но по сути вся эта книга об одном - о страшном разврате. Политковская совсем не пишет, как ее в том обвиняют возмущенные генералы, о правоте агнцев-боевиков или о необходимости дать независимость "свободной Ичкерии". И о том, что местные чиновники воруют даже кровати из единственного детского дома в Курчалое, не говоря уже о нефти из многочисленных скважин, из-за которой эту войну готовы вести до бесконечности все, кто до этих скважин дорвался, независимо от национальности, - об этом она тоже знает не понаслышке. Она пишет о том, как ожесточаются люди, для которых убийство стало настолько обыденным делом, что за него можно даже не отчитываться. О том, как голодные готовы перегрызть горло другим голодным в драке за остатки гуманитарной помощи, потому что свои дети дороже, и уже не до морали - она осталась за чертой войны.

А также о том, как милиционеры возвращаются из чеченских командировок в родные города.

Рассказ одного молодого москвича, умолявшего сохранить его имя в тайне - из-за боязни мести. В выходные, в полночь, ехал он с друзьями на дискотеку. Милиционеры, с закатанными выше локтя рукавами, с банданами на бритых лбах, остановили машину и сказали: "Заберем девчонку-то". А "девчонка" - жена одного из ехавших, впервые после рождения первенца выбравшаяся вместе с молодым мужем потанцевать. "Заберем - и не отдадим", - орали "правоохранители". Друзья держали молодого мужа за руки и убеждали ментов: "Ей скоро кормить..." - "А нам что?"

А всего-то вины юной мамы - забыла дома паспорт. Значит, беспаспортная и не может предъявить прописку. Сговорились на 500 рублях - что муж заплатит за жену полтысячи, и тогда можно двигаться дальше. Оказалось, патрульные недавно из чеченской командировки. Покинув "зону", заступили на "боевую" вахту в "мирной жизни".

"Хорошо, что не застрелили, раз "чеченцы", - парировали все, кому рассказывала эту историю. Серьезно так говорили, ничему не удивляясь - смирившись".

А чему нам удивляться? Такое смирение может возмущать только наивного западного человека, у которого генетическая память обезображена столетиями уважения к личности. У наших людей генетическая память совсем другая. О ней - еще несколько книг из серии, выпускаемой издательством "Текст" в рамках соросовской программы "Горячие точки".

Анатолий Ким ("Туда, где кончается солнце. Воспоминания, свидетельства, документы". М.: Текст. 2002) собрал материалы о депортации дальневосточных корейцев в Казахстан, произведенной в 1937 году; считалось - дабы очистить приграничную территорию от потенциальных японских шпионов, но в чем реально обвинялись корейцы Дальнего Востока, не выяснено до сих пор.

Эрвин Умеров ("Черные поезда". М.: Текст. 2002) пишет об аналогичной депортации крымских татар в 1944 году.

Стыдно сказать, но книги эти по сравнению с книгой Политковской... какие-то спокойные, что ли. (Ну, правда, после "Второй чеченской" что угодно покажется элегией.) Удивляться нечему: события тех лет все-таки успели покрыться паутиной времени, может быть, превратились в какие-нибудь глубокие страхи и комплексы тех, кто их пережил; во всяком случае, они воспринимаются как хотя и болезненная, но история. И писатель Анатолий Ким уже может размышлять в связи с происшедшим об истоках своего мироощущения, и, соответственно, об истоках своего творчества: "Каждый народ живет там, где Бог определил ему жить. Но отдельные человекочастички отрываются, словно искры от пламени костра, - и могут улететь очень далеко... Я родился в Казахстане, стране бескрайних степей, выгоревших под солнцем, и неспешных орлиных спиралей над горами. Душу человека формируют ландшафты той страны, которую впервые увидел он в самом раннем детстве. В дальнейшем она не может измениться. Душа может только расшириться и пополниться другими картинами мира. Я навсегда останусь огнепоклонником солнца, яростно пылающего над раскаленной бескрайней степью".

А Эрвин Умеров в одном из своих рассказов даже пытается дать художественное осмысление событий шестидесятилетней давности - "увидеть" их глазами брошенной собаки ("Одиночество").

Каждый из них, говоря об истории своего народа и собственной души, хотя бы отчасти объясняет то, о чем спрашивали Политковскую сотни людей в Чечне: "Как такое могло произойти?"

Причин много, но ни одна из них не является исчерпывающим, рациональным объяснением того, что Политковская называет "иррациональным беспределом".

Но и этому удивляться не приходится.

Чехову было всего двадцать лет, он еще не был не только писателем Антоном Павловичем Чеховым, но даже газетным юмористом Антошей Чехонте, когда в первом же своем опубликованном рассказе дал формулу, которую до сих пор цитируют во всех случаях, когда надо обозначить "точную меру невежества, абсолютный интеллектуальный нуль, ниже которого ничего уже нет - ни логики в мыслях, ни смысла в словах" (литературовед М.Громов): "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Эта бессмертная формула иррационального от самодовольства сознания в разные годы звучала по-разному - например, "учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Для того чтобы обозначить отношение подавляющего большинства российского населения ко всему, что неудобно, некомфортно и мешает спокойно жить, - она работает до сих пор, и в полной мере.

По этой самой причине "не может быть" всего, что происходит в Чечне. По ней же - никогда не было депортации корейцев, крымских татар, калмыков, чеченцев и других народов. По ней же - девушка, убитая озверевшим от водки и безнаказанности полковником, без сомнения, снайперша, а журналистка Политковская - агент влияния то ли чеченцев, то ли мирового капитализма. А Ницше (это тоже реплика персонажа Чехова, только уже не раннего, а позднего) учил выпускать фальшивые деньги.

Простые, публицистически внятные книжки иногда делают зримыми такие пропасти сознания, в которые не всякая философия доберется. Человечество веками пытается не то чтобы уничтожить их, но хотя бы обнести вешками, расставить таблички: "Сюда не ходить, опасно!". Собственно, только этим и занимается любая религия, только в этом состоит задача цивилизации. Но пропасти эти разверзаются снова и снова, несмотря на наивную уверенность: уж в ...надцатом ...дцатом ...первом веке их точно не будет! Никогда...