Страницы, почти полностью занятые мешаниной значков, возникающей при ошибках кодировки. Или - пустыми прямоугольничками, знакомыми каждому, кто пытался прочесть текст, созданный новой версией Word'а, при помощи старой версии. Автор послесловия поминает то Кабакова, то Гройса - так что говорить придется не только о тексте, но и о его интерпретации.

Из немногих оставленных слов позволено понять, что это - письмо к очень давнему и далеко уехавшему любимому.

"овом компь
ты помнишь
РП_аУ+_б______________________>___юя"

Память, ее бессилие, - да, конечно. Бессвязная речь спящего? Напоминание о бессмысленности любой речи? Тоже. Но на демонстрацию приема, это манифестирующего, "текста-руины", хватило бы трех страниц, а их 152, и даже на таком огромном пространстве многие возможности этого приема не используются. Сколько игр можно было бы устроить с обломками слов; "лажами и иллюстрированием книг" занимался некто, коллажами, наверное, но пример почти единичный.

Хлебникова, собственно, художница, и шрифтовые значки на странице стремятся стать чистой графикой, нефигуративной картиной. Но слишком чувствительна разница между орнаментом и обычной повествовательной фразой. "Писем, которые ночью страшно перечесть".

От разорения спасены (набраны заново!) вставные тексты. Письма. "Ну теперь опишу о етой беспривязной и без совестной бледины, прости меня за вырожение / но ана меня со своим тероризмом довела меня до крайности". Стихи бойца, достойные приговского Милицанера.

Пусть я буду убит на повал
Вспоминай обо мне не плача
Я родину нашу любил и ласкал
И тебя ведь тоже неиначе.

Сказка о фее, проклявшей не дошившую ей платье портниху: "Чтоб тебе все, что ты делаешь, делать отныне только наполовину!" - явно по следам Петрушевской. Бесплатные объявления из газет: "Возьму на воспитание тонконогую беспризорницу, вздорную и капризную девчонку, без принципов, без идеалов, Гумберт 30/170/60, ждет предложений по адресу 127635, Мос., а/я 61 РТ". Или: "Школа Смерти проводит выездные семинары, насыщеннные духовной практикой пути Дао. Работа с Мастером, растождествление с Кармой, сотворение личной лестницы в Небо. Т.258-55-68, Т.160-56-24".

Их сохранность должна означать, что от разрушения спасется наиболее примитивное? Но уцелевшие фрагменты основного письма, хотя и более стилистически правильные, часто даже более банальны. Поэт, конечно же, работает дворником и становится известным писателем, а потом сходит с ума. А вот конспект какого-нибудь романа о художнике в советскую эпоху:

"хорошо современное искусство знает, это новое покол
ГБ
Ну я сказал что больше сборищ не будет
выгнали".

Но исчерпанность традиционно-повествовательной литературы тоже давно уже очевидна...

Иногда во фрагментах просвечивает странность существования (повествование о "Курице имеющей вид похожий на человека, и именно на старуху"). Его богатство - например, в перечне вещей: "железная красная коробка с надписью "Жоржъ Борманъ", 1896 и двуглавым орлом, внутри флакончик с наклейкой "Ядъ". Его ужас: "я его все спрашивал что у тебя болит он ответил у меня в голове какойта "столбняк", сново обратился к врачу они вызвали нервопотолока но пока он приехал состояние у вашего мужа уже было буйное..." Платонов? Зощенко? Нет, все-таки чаще комизм или регистрация - не метафизика.

"Доро" - судя по всему, остаток от обращения в начале письма, "дорогой", но вдаваться в изыскания о значении устранения "гой" как-то не хочется, текст не обещает хорошей игры. "Ставим стаканы один на другой, нужно быстро перевернуть стакан, чтобы как можно больше ос внутри осталось". Но осы слишком подвижные...

Автор послесловия о них, улетевших, не жалеет. "Уже сам факт сохранения этих никчемных документов превратил их из мусора в не-мусор... Если мусор становится материалом выставки, он меняет свой онтологический статус и становится искусством, точнее - искусством памяти, не отличающим ценное и неценное". Но память все-таки стремится отличить ценное и неценное - и тоже имеет свой мусор, привязавшуюся мелодию, которую рад бы забыть.

Похоже, что концептуализм застрял в абсолютных высказываниях не меньше, чем какой-нибудь философ XIX века. Из того, что некоторый мусор интересен, делается вывод, что весь мусор интересен. А ведь он, как и все другое, ценен не сам по себе, а в той системе связей, в которую включен, в данном случае - в системе связей текста. Если эта ризома бедна, он мусором и останется. И бессмыслица различна - есть теснота смыслов в "звезде бессмыслицы" Александра Введенского, есть искры на границах отрежиссированного Л.С.Рубинштейном столкновения речевых практик, и есть монотонный счет верблюдов человеком, пытающимся заснуть.

"Текст борется против самой неценности и занимается переоценкой ценностей, превращая никчемное в искусство... Ревальвация мусора является попыткой справиться с восстанием (ненужных) вещей, привнести в космос беспорядочное, использовать бесполезное..." Но этой переоценкой уже больше ста лет занимаются... И беспорядочного в космосе и так более чем достаточно... И текст не превращает, а лишь стремится превратить... "Значимость самого романа состоит именно в напряжении между ценным и неценным, между публичным и личным, между мусором и искусством". Но есть ли это напряжение? Для него необходимы определенно выраженные полюса, а не равномерный хаос. В каждой строчке только точки, то есть квадратики, но догадываться не получится, пространство интерпретации уже жестко задано.

"Доро" "инсценирует бессилие автора перед ликом медиальных средств и в то же время пользуется этой ситуацией для производства особой эстетики деструкции", "включение мусора в коммуникацию... демократизирует информацию", "присутствует ужас от беспомощности перед всемогуществом "шумов" мусора"... Да, все это так. Только так, не более чем так. Текст подтверждает свою интерпретацию, не выходя за ее границы. Можно легко представить и другие тексты, подтверждающие ту же самую интерпретацию. Кстати, заменимость и привязанность к определенному значению - свойства идеологизированных текстов. Но то, что концептуализм в своем противодействии идеологии идеологизировался сам, тоже уже давно замечено.

"Мусор, без признаков литературы, даже графоманской. Чтобы нельзя было о ней говорить - профессионально или дилетантски она написана". Говорить, однако, можно: книга написана профессионально, человеком, хорошо осведомленным о проблематике современного искусства. Слишком профессионально - слишком мало неожиданного.

А премия Андрея Белого в последнее время делает столько реверансов в сторону концептуализма и постконцептуализма, что ее, может быть, следует переименовать в премию Ильи Кабакова или Владимира Сорокина?