Русский Журнал
/ Круг чтения / www.russ.ru/krug/20021118_ermo.html |
Лепя фигурки из тумана Сергей Тимофеев. [Стихотворения] // Орбита: Поэзия, проза, публицистика, фотографии. - Рига: ADC, 2000. - 160 c. Тираж 1000 экз. ISBN 9984-19-120-6; Орбита # 2; Орбита # 3. Альманах: поэзия, проза, эссе, фотографии, компьютерная графика. - 234 с. - Тираж 1300 экз. - Рига: Орбита, 2001. Галина Ермошина Дата публикации: 18 Ноября 2002 Сергей Тимофеев родился в 1970 г. Живет в Риге. Окончил Латвийский университет, филолог. Работал журналистом в русскоязычной периодике Латвии, ди-джеем на рижских радиостанциях. Один из организаторов рижской текст-группы "ОРБИТА", участник одноименного группового альманаха и CD. Работает на стыке поэзии, музыки и видео. Жизнь начинает происходить здесь. Между двумя пространствами - воздухом и землей, днем и ночью, белым и оранжевым, временем и пространством. Ключевое слово - слушать. Представить, что это очень легко - не продираться сквозь смыслы и ритмы, не раскалывать их на куски, а принимать, не отсортировывая, - потом это все равно превратится в нечто другое, не совпадающее по смыслу с услышанным. Выход - дальше, чем можно себе позволить, а человек может находиться где угодно и быть проницаемым для звуков. Возможность быть легким и растворяться, истаивать, сливаясь с воздухом или водой. Иначе говоря, - стать прозрачнее окружения, не отбрасывать тени, сделать вид: "меня здесь нет": он выпал в космос, Проще было бы сказать - отрешенность, но говорится иначе - самодостаточность, когда вокруг есть все или ничего, независимость от окружающего, плотность собственного ощущения. Не отдельность, а спокойное существование в любой из сред. И даже чернота космоса не смущает - не крепче чашки хорошего кофе, не ближе орбиты Плутона. Любое окружение можно приблизить, сделав себя одним из участников пространства - "удивительное безразличие к собственной персоне". Не мешать встраиваться в пейзаж, как иначе доказать, что был здесь? - только не ища никаких доказательств. Освобождение. Нет лишнего, только достаточное. Кажется, что сквозь тебя проходят деревья. Невыполнимость заданного задания. Разговор всегда утекает в левую сторону. В мире, состоящем в основном из пустяков, каждый из них важен, если интересен. Там, где ассоциации строят мост для диалога и увеличения смысла. Она рисует трех розовых поросят, жующих бетель, Состояние индийского йога, не ушедшего, однако, в нирвану, а смотрящего не пристально, едва угадывая за поверхностью то, что внутри. Нет ни чисел, ни фраз, ни поз, ни рождественских коз. Тимофеев почти не автор, он - объект, чайный гриб, "продукт-провокатор, который изнутри покажет абсурдность происходящего" в городе, которого нет. Собственно говоря, начать следовало бы именно с города. Рига - место само по себе достаточно отрешенное, которое провоцирует смещение во всеобщей устойчивости и твердости. Город, заполненный призраками домов, деревьев, тенями воды. Город видимого отсутствия и обычных странностей. Его проявления проще принять за причуды собственного сознания, чем за аритмичность городского пульса. Кажется, что нож, воткнутый в воздух, немедленно окрасится в цвет старой черепицы, доказывай потом, что это на самом деле закат или ржавчина. Это место неагрессивных иллюзий. Тимофеев - один из оборотов Риги. (Перевернутая открытка? обернувшаяся девушка? вращающееся чертово колесо? стрелка часов, начинающая новый круг? или просто совет - "переверни страницу"?) и мы в нем тратим свои дни, как Все происходит внутри появления. На самом деле, тексты Тимофеева очень четко размечены с помощью внеинтонационных пауз, границы которых размыты или ослаблены самой речью - почти безразличным констатированием происходящего. Возникающая картинка всегда отчасти смазана по краям, сохраняя четкие контуры в середине. Галактика расширяется, чем дальше от центра, тем заметнее искажения пространства, тем меньше возможность упорядочить предметы, которые изменяют свои структуру и свойства. Контроль, и до этого значительно ослабленный, становится невозможен совсем. А дальше начинается процесс рассматривания картинок, комментарии не столько к событиям, сколько к их описаниям. Статичность картинки провоцирует бумажный лист к сворачиванию, закрывая изображению возможность выйти за границы, определенные иллюстрацией. Центр начинает притягивать окраины. Или это неизбежное проявление жизни - пульсация, вдох-выдох, возврат маятника? Или испуг, боязнь невозвращения с истончившегося края? Безоглядное доверие вселенскому ритму - принять, не раздумывая? Но описание сопротивляется, переходит в перечисление - монотонность городской молитвы, обращенной к не верящему в себя постороннему богу. ("И оттиски перечислений// ржавеют // в керамической посуде".) Называние - как убегание в попытку спрятаться за словами, завершить кинематографичность действия, заключить его в скобки стихотворения, мгновенно превращающегося в окружающий пейзаж. с сумерками Еще не тянет оглядываться, но уже хочется придумать каждой вещи ее меру и способ отдельного существования. Истории, вырезанные из реальности, персонажи, перешагнувшие рамки событий, и вещи, лишенные возможности уйти, - тихая пустота караулит снаружи. Тимофеев осторожен и чуток. Он почти не выбирает. Каждый, оказавшийся рядом, достоин внимания и утешения. Все случается, когда автор не описывает, а догадывается, располагая слова не вдоль смысла и логики, а заставляя их исчезать, сливаться с пейзажем, просвечивать. Я прошу тебя не пускаться вплавь На самом деле, еще ничего не сказано. Автор становится тем, о чем пишет, создавая реальность, растворяющуюся в стекле, песке, отражении, покрывающуюся невидимым налетом, следующую за человеком до утра, сопровождая его сны. Реальность не подделывается, ей дано право выбирать, и вообще - она свободна в своих появлениях, и, независимо от автора, выстраивает свое собственное понимание ситуации. Ты сыграл на трубе то, Тимофеев конкретен, но местность, испуганная медленными метаморфозами вещей, начинает постепенно уступать, меняться под пальцами, принимать участие в "лепке фигурок из тумана", зыбкой ненадежности, податливости и неощутимости, неопасному, почти домашнему занятию - протягивать руки сквозь стеклянные поверхности. Автор здесь не гость, не случайный прохожий, это его мир, он спокойный владелец пространства, согласного с ним, ироничного и непрекращающегося. Мир, который не держится ни на чем, кроме доверия, чуткого и необязательного взгляда - вровень, не превосходя и не требуя, не держась и не удерживая, легко отдавая расходящиеся круги пространства. Собственно, он и не владеет ничем; все, собранное здесь, возникло по своей собственной воле и не удерживается никогда - легкость и необязательность, скорее угадываемые, чем декларируемые, возвращаясь и уходя в тот момент, когда этого захочется. И что из того, что они опоздают? |