Иной раз долго думаешь на бесплодную тему: если вдруг, не дай Бог, возникнет перспектива выбора, от чего следовало бы отказаться - от зрения или же от слуха? Что важнее, музыка или живопись? Чтение или чистое созерцание?

Не дает ответа, надеюсь, никогда не даст.

Для иных такой альтернативы даже не существует: универсальность радио позволяет выразить себя во всех возможных видах и жанрах, от чтения до балета. "Для большинства слушателей радио - это источник информации. Но какой информации? И тогда чем оно отличается от газеты или телеэкрана? Я думаю, что истинный, как говорят философы, экзистенциальный смысл радио заключен в магии голоса, магии звука. И в этом смысле поэзия и радио живут в одной стихии - воздушной..."

Герои сегодняшних заметок - два литератора, связанных с радио "Свобода". Так сошлось, так вышло, что в этом году весьма важными оказываются книги писателей, завязанных на короткие и длинные волны: звучащее слово постепенно оседает в наших домах в виде книг, переполненных тоскующими о свободе черно-белыми гласными и согласными. Отчего-то важно понять: метаморфоза эта происходит без качественных потерь или, все-таки, с поражением в правах?

Откроем книги да посмотрим.

"Современная русская литература в долгу перед западными русскими радио". С этого утверждения начинает свой сборник Игорь Померанцев. Трудно с ним не согласиться. А подписавшись под каждым его словом, попытаться отдать этот долг.

Я очень хорошо помню долгие вечера возле радиоприемника, с тусклым светом настольной лампы и постоянными шумами, раздирающими внутренности "Ригонды"; шкалу с названиями городов и цифрами, среди которых наиболее важными оказываются 25, 31, 41, 49 и 75.

Как быстро все это ушло в небытие, растаяло в прошлом. Я помню, как отменили глушение радио "Свободы": я сидел на кухне и готовился к экзамену по античной литературе. Я хорошо помню, как прекратили глушение русской службы BBC, и растерянные комментаторы фиксировали: "Вот нам позвонили, и сказали..".

Жизнь с радио (у Зиновия Зиника есть на эту тему замечательный роман "Русская служба") выгораживала в реальности особые коридоры. Дело даже не в особости взгляда, которое ежевечерне демонстрировали зарубежные комментаторы, не в научении свободе. Дело даже не в том, что изо дня в день нам читали с продолжением Аксенова или Солженицына.

Куда важнее оказывалось расширение эстетических границ словесного самовыражения, иной эстетический формат, выходивший за рамки собственно радио, закладывавший основы нового литературного стиля. Чтобы понять, что я имею ввиду, достаточно вспомнить джазовые передачи Дмитрия Савицкого, воплотившиеся в его свингующей прозе. Или же воскресные обозрения Зиновия Зиника, выстроенные точно так же интригующе, как и его романы.

В 70-е и 80-е годы забугорное радио, так получилось, собрало вокруг себя ценнейшие литературные кадры. Я до сих пор помню благородные интонации голоса Сергея Довлатова или усталую надсаду в речи Виктора Некрасова. Все эти писатели (и А.Вайль с А.Генисом, и С. Юрьенен, да мало ли еще кто), недоступные нам тогда в бумажном, книжном варианте, врывались в жизнь голосово.

А многие, между прочим, так и остались для меня навеки звучащими: я до сих пор, читая воспоминания жены Мандельштама, слышу мужественный голос Жанны Владимирской. Да и проза Аксенова, как оказалось, воспринимается куда лучше, когда ее не видишь непосредственно перед глазами.

1. Одинокий голос человека

Сборник Игоря Померанцева состоит из двух частей.

Большую его часть составляют записи радиобесед на самые разные темы - от тюрьмы и ее запахов до сумы (например, моды). Некоторые из них я уже встречал в газетах. Подобные тексты всегда странно выглядят. Особенно собранные в кучу.

Во-первых, эфемерность тем: Померанцев любит расспрашивать своих собеседников о вещах тонких, едва уловимых - запахах, витражах, голубях, очаровании грибов, о восприятии мертвого тела или физиологии лондонского дна.

Во-вторых, всегда возникает проблема авторства: почему над всем этим собранием разрозненных замет, наговоренных самыми разными персонажами, стоит фамилия автора вводных абзацев, разве что придумавшего тему?.. Сборник "Свобода "С" дает ответ на этот непростой вопрос, который касается многих журналистов, авторов интервью и книг типа "Беседы с...".

Звучащее слово точно так же отличается от написанного, как фольклорные жанры от строго нормированных, литературных. Текст, некогда вышедший из чьих-либо уст, утрачивает авторство и тает в окружающем пространстве, если только не оказывается подхвачен диктофоном и зафиксирован. Новое рождение старых слов возможно только после присвоения и перекодировки уже однажды прозвучавшего. Новый автор пропускает их через себя, награждает новыми интонациями, одевает в одежду собственного синтаксиса. Отныне - это его текст, выражающий его позицию.

Да, здесь нет места прямой авторской речи, но тем и интересен строй того или иного интервью: кудесники жанра умудряются наградить подшефных своей собственной позицией, согласием или несогласием, высказываясь со всей возможной полнотой. Интервью - не такой простой жанр, как кажется. Особенно если радиопередача составлена из кусков разной значимости и направленности, особенно если на ней встречаются самые разные люди - такие, например, как писатель Игорь Клех и философ Сергей Аверинцев в тексте о стекле.

И здесь мы вступаем на территорию второй части сборника Игоря Померанцева, где собраны маленькие эссе и новеллы, написанные по самым разным поводам. Напрямую они почти никак не соотносятся с темами радиобесед, в которых задействованы другие люди, однако ассоциативная логика приводит нас к четкому ощущению внутреннего единства двух этих частей. Пражские сны и стамбульские запахи, невыразимое очарование живописи Моне и попытка поймать суть музыки Астора Пьяцоллы, впечатление о книжке про туберкулез и бронхиальные страсти, вырывающиеся между строк стихотворения Эдуарда Багрицкого "Смерть пионерки".

И вот мы уже видим, что и сам Померанцев имеет на все особую (авторскую) точку зрения - на смерть палача или жизнь Маты Хари, - что он глубокий и интересный собеседник. Померанцев, в первую очередь важный нам как поэт, продолжает в этих прозаических отрывках свои основные поэтические темы - фиксируя (материализуя) неуловимое и непонятное. Послевкусие - вот что здесь важно более всего.

Обилие окружающих нас миров оставляет в нас самые разные следы, органы чувств (важнейшее из которых для Померанцева, разумеется, слух) трудятся на всю катушку. Выделить, вычленить те или иные созвучья из многомерной, постоянно звучащей стенограммы - и означает присвоить их, переписать на себя. Присвоив, автор предпринимает еще одну важную попытку - выразить вычлененное как можно более точно, как можно более эффектно. И здесь кончается судьба. И начинается искусство.

Эфирный, эфемерный характер радио напоминает о театре. Если отбросить в сторону радиоархив, если потреблять радиоскладки в обычном режиме, очень важно это ощущение сиюминутности, воздействия, влияния только здесь и сейчас.

Потому и становятся возможными темы, в обычной жизни ускользающие от восприятия: сама природа радио, при умелом обращении с пленками и звуками, позволяет дотронуться до невидимых, неизрекаемых движений, будь то физиологическое диссидентство или тайна мужского очарования. "Стихотворения чудный театр" (если вспомнить строку Беллы Ахмадулиной) оказывается сродни радио-эссе, хрупкой шкатулке с секретом.

2. Новый футбол

Если Игорь Померанцев играет в "открытую", не скрывая, как возникла его книга, сборник Марио Корти пытается бежать родовой радиотравмы, выдавая себя за сугубо литературный текст. И, надо сказать, это ему удается: радиопроисхождение "Сдвига" проявляется лишь на уровне композиции, о которой - чуть ниже.

Марио Корти - итальянский радиожурналист. В предисловии Андрея Битова мы узнаем о том, что "Дрейф" - одна из первых западных книг, изначально написанных по-русски. Самое интересное, что текст Корти - хорошая, качественная проза.

"Дрейф" состоит из маленьких главок. Поскольку жанр книги нигде не обозначен, читатель сам определяет, что перед ним - сборник новелл или же роман-эссе. Хочется думать, что роман, потому что все тексты пронизывают одни и те же темы и лейтмотивы: языки и истории из жизни разных народов, сплетающиеся в затейливые узоры, интеллектуальные игры на свежем воздухе и в закрытых помещениях, музыка и литература как формы самопознания.

Первая ассоциация, которая приходит в голову, - экономная эссеистика Борхеса. Корти высыпает из короба своего журналистского опыта десятки источников, имен и отсылок. Многие из них таинственны и эзотеричны, сложно понять, придуманы они автором или выкопаны им на торных тропах культурных автономий.

Однако внимательное читатель постепенно замечает: приключения идей связывают разрозненные новеллы в некое единое целое. Прямой сюжет здесь выискать сложно, единство возникает на уровне ассоциаций и подводных течений.

Конечно, связку новелл из "Дрейфа" можно читать вразнобой, выборочно. Однако же именно последовательное чтение сборника, от начала к концу, позволяет найти в книге иное, дополнительное качество. И это тоже аргумент в пользу того, что "Дрейф" - интеллектуальный роман, где главные герои и приключения лежат в сфере умозрительного.

Есть в "Дрейфе" и другой способ объединения разнонаправленных эссеев в хоровод цикла: несколько сквозных персонажей, впрочем, обозначенных весьма условно - без углубленных психологических характеристик. Тем не менее, они тоже движутся, параллельно тексту, дрейфуют в сторону большей (в сравнении с исходной точкой - началом книги) интеллектуальной изощренности. Персонажи эти словно бы учатся тому, что слова в простоте сказать уже невозможно, что в культуре ничего не бывает случайно.

И тут возникает новая ассоциация - с великими романами Германа Гессе: вспоминаем "Игру в бисер", держим в уме "Паломники в Страну Востока". Тем более что самые важные интересы Корти развиваются именно в этом направлении, дрейфуя с запада на восток, например, в Россию.

Одной из самых важных (универсальных) метафор современной культуры для Корти оказывается игра в футбол, которую он сравнивает с шахматами (не в пользу шахмат): "Общими в теории обеих игр вляются такие понятия: захват пространства, овладение центром, использование открытых линий, вертикалей и диагоналей, достижение перевеса, позиционная игра, инициатива. Вариант в шахматах соответствует схеме в футболе. Опередить противника на один ход - выиграть темп - вполне футбольный прием".

Футбол важнее шахмат в силу своей большей натуральности, природности. Телесности, наконец. Потому как для Корти культура важна как способ общения, как сугубо частная практика. Как конкретность отношений тел и дел. Отсюда и возникает обилие имен и названий, биографических и библиографических источников.

Помимо фиксации важной для автора разницы футбола и шахмат, интерес к коллективным играм оказывается автоописанием творческого метода самого Корти, его культурологических композиций.

"Кто сказал, что надо обязательно покрывать все поле? - вопрошал Аграфандр. Разнообразие культур, языков, архитектурных форм, климатических условий, природы нарастает по мере сжатия пространства, требующего высокого уровня организованности. А в футболе, при сужении пространства, растет количество комбинационных возможностей и острых ситуаций".

Вторая любимая тема Корти - музыка, знак божественного присутствия, невидимая, незримая интенция, связывающая времена и народы. Музыка, как и футбол, понятна вне языка, поэтому с помощью музыки и возможны самые увлекательные, самые захватывающие путешествия и приключения. "Дрейф" и построен как симфонический опус с постоянно всплывающими и пересекающимися мелодиями, отсылками, кругами вечного возвращения. Не цикл, но сюита, в которой внутренне напряжение нагнетается от текста к тексту, от периода к периоду, чтобы затем найти необходимое разрешение в коде.

Одним из самых важных делателей культуры для Корти оказывается итальянский композитор Сарти, всю жизнь дрейфовавший в сторону России и сумевший воплотиться именно здесь, к востоку от родины. Так получается, что чужестранец оказывается тем простодушным Посторонним (если вспомнить героя Вольтера), который, в силу изначальной чуждости, способен идеально воплотить дух и чувства своего нового места жизни. Работая в Италии, Сарти "так сказать, итальянизировал русскую церковную музыку. Сарти был куда более восприимчив к русскому народному творчеству. Он доказывал это, как пишет французский музыковед, комментрирующий "Русскую ораторию", "своеобразным речитативом хора, характерным использованием меланхолических минорных тональностей и динамических вариаций, столь типичных для славянской музыки. Он ничего не заимствует из русской церковной музыки, но ему удастся воссоздать ее атмосферу техническими средствами классической итальянской музыки..."

Игорь Померанцев прав: поэзия и радио существуют в воздухе. Это их и объединяет. "Музыка над нами", о которой писал Мандельштам, вполне может сойти за радиоволну, а Корти и Померанцев - за оркестрантов, солистов невидимого оркестра, чьи партитуры теперь читаются на одном дыхании.