15.00. С мороза. Пресс-центр ЦДХ. Итоговое заседание Международного семинара "Литература, рынок и литературная критика". Тема: "Критика - литературный жанр или вспомогательный инструмент?" Александр Гаврилов сканирует зал. Радостно приветствует явление Бориса Кузьминского. Теперь, когда Борис Николаевич с нами, все пойдет как надо. (Это я перевел на русский выражение лица Александра.) Обращаясь к аудитории, Александр сетует, что пресс-центр находится "на отшибе" и что очень трудно собрать "всех, кто". Формулирует тему, несколько отходя от канона: "Что же делать с текстом литературного критика после того, как он появился?" Представляет докладчиков. Фамилию шотландского писателя Andrew Crumey произносит почему-то как "Круми". И, надо сказать, многие говорившие сегодня восприняли эту новацию позитивно. Ну, Круми так Круми. Ему жить.

Сначала был Дмитрий Стус. (Цитирую рекламную информацию: "Дмитро Стус. Критик, литературовед, заместитель главного редактора газеты "Кныжнык-Review", возглавляет отдел критики и библиографии в журнале "Сучаснисть". Автор книги "Жизнь и творчество Василия Стуса" (издание дипломной работы), возглавлял творческий коллектив 9-томного издания произведений Васыля Стуса - единственного научного издания классики в Украине во времена независимости. Генеральный директор фонда "Украина Incognita"".) Дмитрий сказал, что ему проще и одновременно сложнее говорить о критике как литературе потому, что в их (он сказал "нашем", но, думаю, смысл такой) постимперском пространстве критика исполняла функцию этой самой литературы. "Ломалось самое большое количество копий", невольно скаламбурил Дмитрий. "Главной задачей критики в Украине был этот ее постимперский характер", заявил он, после чего стал читать с листа. С легким сердцем цитирую: "чеченская война, симпатии в которой все большего и большего числа людей склоняются на сторону чеченцев, - народа, который как и украинский, стремится отвоевать право на жизнь". Дмитрий перечислил виды украинской критики. Оторвавшись от листа, заметил Андрею Мокроусову, что скандалы в Украине все же были (а тот вчера сказал, что их не было). А именно Оксана Забужко. Андрей с места заметил, что не было литературно-политических скандалов. Дмитрий резонно возразил: "ну, там была и политика". И разрядил атмосферу соленой украинской шуткой: "Неизвестно, кто был Адам, но Ева точно была украинкой". Из высказываний Дмитрия об украинской критике мне запомнилось следующее: "Эти два человека [Иван Дзюба и Константин Москалець] для меня есть теми величинами, к которым надо прислушиваться".

Александр поблагодарил Дмитрия за готовность говорить по-русски. "Это было не просто", заметил он. Тут в эфире (который обычно в наушниках) раздались голоса и послышался какой-то треск. Александру это напомнило захват Норд-Оста. Я почему-то тоже стал возиться с наушниками и пропустил несколько фраз. А говорил Александр, как я уловил краем уха, о Кузьминском. Что тот является идеологом какого-то направления. Какого, я не понял. Но очень удивился.

Слово взяла Ирина Каспэ. Она сказала, что "каждый будет говорить о своем", и стала говорить о своем. Точнее, читать. Текст назывался "Критика как критика". Сплошные К. Мне запомнился ненавязчивый переход от риторического локуса "курица и яйцо" к Курицыну. Фамилия докладчицы тоже была на К. Читала Ирина, надо сказать, вдохновенно. Что называется, пропуская через себя. Отчаянно жестикулируя. Руками. Красивыми. Алая краска. Перстни. Ирина напоминала студентку платного экономфака, которая читает на семинаре доклад по философии. Она была прекрасна. Красивые темные волосы. Ожерелье. "Спасибо", сказала Ирина, закончив. И улыбнулась чудесной улыбкой.

Эстафету принял недорусифицированный Crumey. Он выступил на тему "Критика как литература". Это две абсолютно разные сферы, сказал он. (Точнее, сказал голос в наушниках.) Между ними очень много разницы... Постмодернизм... критика и литература - почти одно и то же... Я склоняюсь к этому... (И тут голос произнес нечто, что можно было трактовать и как Я постмодернист, и как Я не постмодернист. На линии опять возникли помехи. Так что за связность и адекватность последующего изложения я не отвечаю.) Мы писатели... Мы читатели... Мы критики... Первый опыт - опыт чтения... Каждое чтение - это ответ на традицию, это то, что подчеркивается... Когда я писал эссе, я думал (или: я не думал), что в Great Britain есть рынок критических книг... Персонализация... Скандалы... Личные нападки... Критика на самом деле занимается личностями (треск в ушах)... а... это... а... (тут я заподозрил неладное, поскольку на эти три русских слова пришлось не менее дюжины английских sentences) ...как они творят... так сказать, критика... это очень интересно... сами художники плохо себя понимают... мы сами не знаем себя, как люди... роль критики... своего рода... раскрыть что-то, что сам автор не увидел... это интимная (шипение и накладки) роль критики... невозможно дать дефиницию... рамки... помогают понять... суть Литературы в том, что она искусственна. (В ушах немного полегчало.) Язык романа не встретишь на улице. Важно, что мы понимаем это так рано. Моему сыну 8 лет, и он начал писать рассказы 2-3 года назад. И он уже понимает это. "Я голоден, сказал Шон". Абсолютно искусственная фраза. Риторика, ожидание, удивление, изобретательность, необычный язык. Борхес. Критик заново изобретает писателя. Пруст, будучи критиком, обретал себя как писателя... как растет писатель... он вновь и вновь изобретает прошлое...

Это было аудиоизнасилование.

Александр спросил, кто готов сразу. И стал говорить сам. Вспомнил время, когда в России кончилось всякое слово. Прервалась связь с реальностью. В этот момент критики бросились вырабатывать новый язык, дабы уловить сегодняшний день. Затем Александр стал по-разному склонять сочетание "провиденциальная инстанция", на которую я сначала подумал, что она "провинциальная". Мне эта мысль показалась интересной - Бог, потомки, - и вдруг провинциалы! Свежо. Бодрит. Оказалось, что это критики обращались к этой самой инстанции через головы современников. И современники их игнорировали, даже психиатры. "Критики и писателей любят только мертвыми, и читателей [разночтение: читатели] тоже примерно так же". Тот инструмент, который долго не проверялся, начинает мерить неправильно.

Ирина продолжила мысль Александра. Мы все понимаем, почему это происходило, сказала она. Критика оказалась в межеумочной растерянной ситуации. Провиденциальный читатель по своей отдаленности и идеальности был не лучше провиденциального Запада. Разрушение этой инстанции приведет к более плотному взаимодействию. А пока - растерянность.

Дмитрий сказал, что им бы наши проблемы. В Украине чем больше фикшн тем больше их статьи есть не чем иным чем социальной заказухой. Это путь к отходу еще дальше в искусственное (шпилька Crumey). "Мы не имеем отношений с реальностью, так почему я должен читать этот текст?"

Crumey в ответ (я не совсем понял, кому) сказал, что провиденциальный читатель - это главная проблема литературы. Джойс считал, что провиденциальный читатель читает только Джойса. Большинство писателей получат своего провиденциального читателя только в раю, но не здесь. "Я пытаюсь убедить публику, что литературу надо развивать". В реальности же литература менее важна, чем когда крыша не протекает, трубы прочищены и дети ухожены. Это роскошь, имея которую, мы можем насладиться литературой.

Слово взял человек из зала, издатель Александр Иванов, про которого вчера Дмитрий Кузьмин сказал, что он хочет собирать стадионы. Александр поблагодарил выступавших за забавную эмоцию. И сказал, что если в Crumey он сразу признал адепта английской аналитической традиции с уклоном в постмодернизм, то коллег из Москвы и Киева он распознать не смог. Сказал, что в кантовском отношении к проблеме критики важно понятие границы. Мы все ограничены. И если Александру понятно, чем ограничен коллега из Шотландии, то безграничность коллег из Москвы и Киева проистекает ясно из чего. Из дикого разнузданного негигиеничного постмодернизма, который в России 90-х утратил свою левую идеологию и стал частью luxury. Сейчас ситуация изменилась. Уходит мутное, нерасчлененное, методологически непроясненное единство критики. Нынче критики обозначают свои позиции. Так, Дмитрий обозначил свою позицию как поиск украинскости Украины. Это форма его ограниченности, а значит, эффективности. Ирина ограничена медиальным форматом. Ибо критика в России - форматная критика. Будьте более тенденциозны, господа критики! Делайте нам больно! Но только не надо ласковых пощечин. От этого мы... (Последнее слово Александра мистическим образом исчезло из моих записей.)

Ирина сказала, что от нее ускользнула логика высказывания. Почему постмодернизм? Ирине просто ответить на вопрос о методе, поскольку она работает в науке. Там она занимается социологией литературы. А никаким не постмодернизмом. Метод, рефлексия для Ирины более первичны, чем какие-то ее политические, идеологические взгляды. А господин Иванов обрушил на нас капитальный свод культурных штампов.

Дмитрий, напротив, поблагодарил московского издателя и стал говорить "о наболелом", о том, что "общечеловеческое терялось где-то... его надо было поднимать", но процесс был спрятан.

Crumey сказал, что Дмитрий поднял очень важный вопрос о постколониальной литературе. У меня, сказал непроизносимый шотландец, есть опыт поисков национальной идентичности. Но я не могу сказать, что есть шотландскость. Такие вещи очень ограничивают. Они были выгодны и успешны некоторое время назад. Возникла даже целая литературная школа. Но сегодня... Выяснилось, что Crumey идентифицирует себя не с нацией, а с давно умершими писателями.

Дмитрий продолжил свои размышления. На кого мы ориентируемся? На читателя! Это новая украинская литература, о которой мало кто знает. Мало кто в Great Britain способен найти Украину на карте. Мой читатель, заявил Дмитрий, - не читатель Джойса и Борхеса. Он должен понимать мой язык, мою метафору. Иначе зачем я пишу? (Тут в моих записях неразборчиво. Возможно, последним было слово живу.)

Слово взял Андрей Мокроусов. Я не уверен, сказал он, что для постколониального общества постколониальный подход является единственно необходимым. Искать украинскость - это слишком модерно. Сам поиск этого ответа (параллельно у меня записано: сама постановка этого вопроса) опасен, бесперспективен, губителен, гибелен. Еще Андрей упомянул "господина Каспэ". Я не понял, о ком идет речь. Еще Андрей сказал, что снижение нормативности в критике соответствует повышению нормативности в обществе. Александр Гаврилов стал что-то энергично говорить не в микрофон, из чего я расслышал только Путин!!! Андрей на это что-то ответил, из чего я расслышал только нет, нет, нет... Затем Андрей изложил собственную версию типологии украинской критики и, в частности, задался вопросом, как вычленять феминистическую критику. Александр предположил, что волевым усилием.

Дмитрий расставил точки над i, объявив, что для феминисток мокроусовский журнал "Критика" закрыт.

Слово взял человек, который так и не представился. Но все его и так знали, кроме меня. Он сказал, что до сих пор на страницах того же ExLibris'а - самовыражение и прикладная беллетристика. Критик одевает китель и идет на проспект, потому что платят. Материки уходят под воду. Куда ни плюнешь, постмодернизм. Надо восстановить ощущение целостного процесса.

Тогда ведущий задал Crumey вопрос о волшебных помощниках.

Crumey сказал, что надо писать на том уровне, чтобы понравиться всем. Овладеть книгой. И вообще рецензии должны писать писатели. Лично Crumey адресует свои рецензии среднему читателю (Шотландия - страна рабочего класса), который не знает о Прусте и Борхесе.

Слово взял вчерашний Шон О'Брайен. Вчерашнее заседание закончилось развеселым о'брайеновским funny, а сегодня он вдруг посерьезнел и спросил коллегу из Шотландии, какое значение тот придает слову развлечение.

Шотландец сказал, что надо просвещать и учить. Цель - привлечь читателя, и для этого используется некоторая развлекательность, что, впрочем, означает не более чем удовольствие, удивление, любопытство. "Я эмоционально захватываю человека", сказал представитель страны рабочего класса.

Ведущий предоставил аудитории возможность оценить тонкий шотландский юмор, рассказав об их с Crumey совместном утреннем походе на радио "Маяк". На "Маяке" Crumey сказал, что если вы хотите, чтобы интеллектуальную литературу кто-то читал, вы должны быть либо иностранцем, либо мертвым, либо очень смешным. (И я тогда подумал: ведь все мы, черт побери, иностранцы. И все там будем. Так при чем же тут интеллектуальная литература?)

Слово взял еще один представитель журнала "Крытика" по имени Юрий. Он сказал, что в Украине крытики используют модерный взгляд и рассуждают в терминах умножения, накопления... (Юрий перечислил еще несколько синонимов) ...простой физической радости от того, что явления прибывают. Но в реальной Украине творятся немодерные (вариант: немодернистические) вещи, вот почему крытики оторваны от реальности.

Слово взял Илья Кукулин, представленный Александром Гавриловым. Он поблагодарил организаторов семинара за возможность присутствовать на внутриукраинских разборках. И представил свою классификацию критиков и типологию уровней. Самым глубоким был уровень анализа текста.

Александр поблагодарил Илью за "урок в классификации критиков, написанный (варианты: написанной, написанных) тонкой кистью". На этой высокой борхесовско-фукианской ноте... Короче, семинар без лишних церемоний закрыли, а дискуссию было предложено продолжить в более неформальной обстановке. Но это уже не моя история.