Основным сюжетом центрального события "Non-fiction" - критического семинара - стали драки гостей, особенно позабавили публику "украинские разборки". Друг друга мы знаем, все всем надоели до чертиков. Шаталов еще и рта не открыл, как было ясно: покажет профнепригодность. И точно: объявил, что впервые целыми книжками критики стали себя издавать - то есть в писатели записались - в советское время.

Саша Брумель изложил многое из говоримого на второй из трех семинарских дискуссий близко к тексту, поэтому я остановлюсь на том, что Саша пропустил, чтобы тексты выступлений были представлены более полно, и "достойное чисто информационное место", отведенное Шаталовым критике, мы отработали со всей возможной добросовестностью.

Выступление Александра Шаталова прихотливо меняло "дискурс". Понимание роли критики металось из одного угла его сознания в другой. Начал он с того, что роль критики должна быть скромной, информационной. Потом алогичными рывками стал продвигался к противоположному полюсу, то и дело ставя ведущего семинар в тупик, - висла пауза, следовал недоуменный вопрос... Кончил так: "Я думаю, что задача критика... Это задача по формированию общества и формированию потребительского рынка".

Ирина Каспэ была, как всегда, монадически отрешенной и не всегда понятой.

Ей хотелось бы поговорить о текущей ситуации в отечественной критике, избегая при этом глобальных обобщений, которые содержатся в вопросе, вынесенном в название этой дискуссии. Вопрос о том, чем является критика - литературой или вспомогательным инструментом, не может решаться в модальности долженствования и вряд ли вообще он может решаться. Странно выглядели бы попытки раз и навсегда определить функции и институциональные особенности критики. Размышлять о том, является ли критика литературой, можно до бесконечности. Коль скоро в рамках самой критики не выработано механизмов взаимодействия с тем, что могло бы казаться реальным, приходится прибегать к конструкциям реальности, которые предлагают политика или литература...

Доброжелательные из слушателей решили, что говорила Ирина Каспэ о необходимости целостного подхода.

Более внятным был исторический сюжет ее раздумий: отечественная критика успела привыкнуть к нормативности, а сама определенность эстетического суждения сейчас поставлена под сомнение, как заметила Ирина Роднянская. Конечно, это сожаление не могут разделить критики 90-х. Критика, называвшая себя постмодернистской, доверчиво тиражировала образцы идеального запада: "странная смесь непрочитанных вовремя книг и нереализованных ожиданий". Не обнаружение и конструирование нового, а заполнение белых пятен за счет переводной литературы. Стиль и эмоциональность письма оказывались чуть ли не единственными критериями, позволяющими идентифицировать актуальную критику 90-х, считавшую себя самой литературой. Сейчас едва ли не впервые критика оказалась предоставлена самой себе, вопросы об авторитетных инстанциях и транслируемой идеологии перестали решаться автоматически, выступили на первый план, хотя и в карикатурных формах, о некоторых из них речь шла вчера...

Не успел встать издатель Александр Иванов, как ясность стала собираться в кристаллы: украинцам советовали поискать свою "украинскость", а всем нам, ограниченным "сроком жизни, полом, воспитанием", - свою ограниченность. Вот коллега из Шотландии ограничен сразу видно чем - он сразу предъявляет свой язык. Негигиеничность славянских постмодернизмов в том, что, попав в Россию, постмодернизм полностью утратил свою левую генеалогию. Даже у Бодрийяра никто не спросил о его левой генеалогии.

Дмытро Стус, руководитель "Кныжнык-ревью", выразил Иванову благодарность за это выступление - единственный в зале.

Украинский сюжет на фоне нашего привычного выглядел свежо и всех развлек. Жывотные курицынские "Ы" как-то особенно вызвучивались в перенасыщенном высокими материями воздухе. В результате ошибки или умысла устроителей на семинар о связи критики и политики был приглашен руководитель журнала "Крытыка" Андрей Мокроусов, которому означенную проблему в упор не хотелось видеть, Стусу же в это время отводилось место в зале. На семинар о критике как таковой, напротив, более политизированный и менее компетентный Дмытро Стус был приглашен выступающим. Каждый по-своему подготовился к не своей теме, по которой пришлось доложиться.

Мокроусов хотел говорить о литературной критике как об "очень конкретной литературной деятельности" и не хотел говорить о том, для чего не имел "необходимой социологической базы". Сказал, что известные российскому читателю романы Андруховича свидетельствуют: романный и поэтический украинский дискурс достаточно тесно связан с идеологическими и политическими моментами. Гуманитарная эссеистика пропитана вполне актуальной злободневной политикой. И при всем том в собственно литературном дискурсе оказывается, что этот политический момент, политическая составляющая сведена к минимуму, ее практически не существует.

Приняв предложенное британским гостем Шоном О'Брайеном разделение критики и журналистики, Мокроусов выразился ясно: украинской литературной критики как отдельной четко выраженной корпорации практически не существует. Тем более не существует как какого-то отдельного класса литературных журналистов, который для сюжета "критика и политика", наверно, более важен. "Украинский критик - это, прежде всего, практикующий литератор, поэт или прозаик, который время от времени окказионально занимается литературной эссеистикой, пишет эссе на те или иные литературные темы".

Украинская филология постсоветского времени прошла мимо классического структурализма, просто даже не заметила его существования. Идеи Лотмана стали заноситься, уже когда явление состоялось и отошло, вперемешку с феминистической критикой, постколониальными штудиями и т.д. "По-настоящему утвердиться в этом критическом праксисе Украине не удалось".

С социологией и вовсе худо, просто полностью отсутствует социология литературы, даже плохая. До сих пор не удалось построить сюжета интеллектуальной провокации вроде Господина Гексогена. Попытки спровоцировать такие дискуссии натыкаются на отсутствие языка, средства и желания украинских интеллектуалов так об этом говорить. Пробовали построить такой литературно-критический и политический дискурс вокруг изданных недавно, а написанных давно дневников Аркадия Любченко - крупной фигуры украинского литературного процесса 20-30-х гг. "Во время войны он вел дневник писателя-интеллектуала в экстремальных условиях, был последовательным коллаборантом, законченным ксенофобом - все, что было вне Любченки - русские, евреи, немцы, коммунисты, антикоммунисты, просто другие украинцы, - все для него было неприемлемо и ненавистно. В дневнике все его патологии прекрасно видны. Появление этого дневника два года назад, вхождение его, старого текста, в актуальный процесс, нам казалось, дает блестящую возможность для интеллектуалов реализовать какие-то собственные основания, попытаться построить собственную ценностно ориентированную систему, поговорить о коллаборации как об общей проблеме для украинской традиции: коллаборации с нацизмом, коллаборации с коммунизмом... И вот оказалось, что этот редакционный мессидж просто не прочитан теми многочисленными критиками, к которым мы обращались, они просто не понимали, чего мы от них хотим, у нас получилась подборка вполне вменяемых литературоведческих эссе, не имеющих никакого отношения к политической составляющей сюжета. Поэтому, когда мы формулируем лозунг вроде "пролетарии всех стран соединяйтесь", "от критики текста к критике мира" - это попытка хорошо выйти из ситуации. У нас серьезные проблемы с критикой текста, поскольку мы не можем эту проблему разрешить, мы предлагаем заменить ее критикой мира, хотя, конечно, нормальный вариант - соединение в одном дискурсе и критики текста, и критики мира".

К своему семинару Дмытро Стус старательно подготовил типологическую классификацию украинской критики, которую Мокроусов откомментировал в порядке реплики из зала: "Я вчера сознательно резко старался снизить рамки предмета, говоря, что меня интересует литературная критика в самом узком собственном смысле слова: как рутинная практическая деятельность по отслеживанию и анализу литературного процесса, не включая туда академическую филологию. Коллега Стус сегодня, наоборот, резко расширил рамки, и в эти рамки вошла не только вся академическая филология, но и нефилологическая практика..." Классификация вызвала у Мокроусова серьезные возражения, особенно позиции "западники, то есть либералы, зависимые от граждан" и "феминистическая критика", поскольку феминистическая критика всегда западническая, в украинских - да и российских - условиях всегда стоящая на либеральных основаниях и всегда зависящая от граждан. Если в традиционалистское направление включается вся академическая традиция и институтская филология - тогда непонятно, каким образом вычленяется феминистическая критика: классификация искусственна.

Стус в ответ не хотел, чтобы обсуждались только украинские проблемы, и сожалел, что журнал "Крытыка" самых интересных направлений дискурса, таких как феминистическое, не замечает. В ответ на выступление Эндрю Круми в духе платоновского мифа о пещере, Стус только вздохнул: нам бы ваши проблемы. Литература у них, видишь ли, дело искусственное, а критика, понимаешь ли, еще искусственней... "Ведь мало кто даже на карте сегодня может показать, где Украина, мы ж это понимаем"...

Тем временем одно "здесь и сейчас" сменилось другим. Солнце низенько, вечер близенько, а в сумме "русскости", "украинскости" и "шотландскости" получилось примерно тысячекратное произнесение слова "дискурс".

Результат семинара был сходен с итогом такого же употребления слова "халва".