Автор, решая две концептуальные задачи -
смоделировать прозу, отвечающую
современным ритмам (жесткой ротации на
радио и миганию баннера на экране
компьютера), и найти формулу художественной
литературы, подходящую для глянцевых
журналов, - производит беллетристические
единицы, которые самого автора удивляют
своею оторванностью и энергетизмом.

В. Курицын "Скорая проза".

1.

Вячеслав Курицын презентовал в "О.Г.И." свою новую книжку - 396 страниц голой экзистенции. Стулья поставили в малом зале, там, где обычно не обслуживают, куда официантов не дозовешься. Сначала народу было мало, Кур нервничал, но виду не подавал, оттягивал начало. Народ лениво потягивал пиво. Потом начали, Кур сразу же сказал, что книжку никому дарить не будет, зато любой может ее купить, тут же, за 127 рублей. Желающих не оказалось. Кур продолжал волноваться, но виду не показывал, хотя руки его тряслись. Возможно, оттого, что автор презентуемой книги бросил пить и курить. Даже курить.

Тексты Курицына читали друзья Курицына - художник Борис Бергер и киновед Вероника Хлебникова. Читали они забавно, то взахлеб, то проникновенно, а то попеременно, вот народ и начал перетекать из соседних залов сюда. Читали они так увлеченно и смешно, что Курицыну самому захотелось читать, он отобрал у друзей только что вышедшую книжку и начал читать сам. Про Борхеса, ослепившего себя, про Кастанеду, приснившегося Дону Хуану, про Льва Толстого, дающего дрозда Льву Пирогову.

Потом читали еще и еще, просто-таки не могли остановиться. Вопросы закончились, но народу совершенно не хотелось расходиться. Аппетит пришел во время игры. Всех так увлекли тексты, что стало легко и свободно. Без водки. Без травы. Кур спел фразу из советской оперы, потом предложил станцевать, но танцевать не стал. Митя Кузьмин задал обязательный вопрос. Олег Дарк сидел с каменным лицом. Вадим Месяц предложил спеть русский романс. Тайный поклонник Курицына, ЖЖ-юзер Ерофан, специально приехавший на презентацию из Новосибирска, попросил автограф.

Все книжки оказались раскуплены. Даже я, поборов профессиональный снобизм, купился - и купил. Вот он, высший профессионализм (подумал я), продать критику книжку, а теперь критик вот сидит и пишет о купленной, за свои кровные, книжке.

Напоследок писателя окружили благодарные почитатели, все они получили в качестве автографа рисунок братца Лиса. Жизнь, может, и не удалась, но уж точно, заладилась.

2.

В книге Вячеслава Курицына семь разделов, отражающих разные типы письма, от "инфантильной прозы" конца 80-х, через "биографическую" и "идейную" начала 90-х, к глянцевой и "скорой" прозе рубежа тысячелетий. Вышло классическое избранное, ретроспектива, репрезентативная выборка, уложенная в аккуратный амфоровский гробик.

Курицын ведь известен прежде всего как критик, толмач, толкователь. Проповедник и проводник постмодернизма. Последний в его творчестве состоял из смешивания самых разных жанров, Курицыну удалось создать головокружительный микс из аналитики, замешенной на личных и жизненных обстоятельствах. В этом и было одно из главных художественных открытий Курицына - говорить о фактах литературы и искусства изнутри себя. Не как о событиях культурного контекста, но как о фактах личной жизни.

Для критики и публицистики последней четверти ХХ века в этом смешивании проявлялась демонстрация серьезной и ответственной позиции человека, представляющего только свое собственное мнение. Раньше критик обязан был быть партийным (советским или антисоветским), раньше критик отмечал, насколько то художественное произведение соответствует или насколько отклоняется от генеральной линии. Теперь же каждый сам себе хозяин, нет ни партии, ни партий, остались одни только лишь узковедомственные интересы.

И как в такой ситуации должен вести себя честный критик? А очень просто - он должен полагаться лишь на свои собственные ощущения и впечатления, только на них. Больше никаких критериев нет и быть не может. И Курицын, демонстрируя нарочитую раскованность и свободу, был одним из первых, кто начал утверждать в русской культурной журналистике эту единственно честную позицию.

Апофеозом ее стали еженедельные обозрения Курицына в "РЖ", число которых еще совсем недавно приближалось к двум сотням. И я надеюсь, что когда-нибудь Кур возобновит этот проект. В том или ином виде.

3.

Впрочем, в его новой книге (десятой по счету) никакой критики-журналистики нет, одно сплошное fiction. Хотя справедливости ради отметим, что для Курицына особой разницы между тем и этим не существует. Никогда не существовало.

Потому что главным персонажем его поэзии и прозы был всегда он сам, Вяч. Ник. Курицын, думающий и страдающий в том или ином виде, жанре, дискурсе, подмятом под себя, перестроенном, перекроенном, переделанном под нужды конкретного момента. Его тексты физиологичны. И вовсе не потому, что в них - моча, какашки и сперма. Тексты Курицына физиологичны, потому что они - единственный для автора способ пережить тот или иной день и час, потому что они - суть анализы реальных жизненных ситуаций. И сколько же там в них эретроцитов-лейкоцитов, соли-сахара? Ну, да, типичный такой бак-посев.

Пишу, следовательно существую; пишу, значит трачу время единственно возможным, единственно продуктивным образом. Письмо - не только способ взаимодействия, взаимоотношения с миром, но и - с самим собой; вне письма, вне текстуального напряжения Курицына будто бы и не существует вовсе, ну, ходит, мается, мотает волосами усталый человек, пьет горькую, тускло сидит с мутными глазами в углу. А в мире букв все оказывается совершенно иначе: словно бы ты вышел на сцену и понеслась душа в рай. Мир вспыхивает миллионом огней, зажигается, зажигает, бьет в бубен, поет и танцует, водит хороводы, так весело, так ловко, что водки не надо. Или травы.

Все это и продемонстрировала презентация, начинавшаяся тяжело, медленно раскачивавшаяся в клубах сигаретного дыма (о, как в "О.Г.И." противно много курят!). И лишь когда начали звучать тексты, все покатилось, как ком с горы, души наши открылись и начали общаться.

У Александра Шабурова есть рассказик под названием "За что мы любим Курицына?". За буквы, однозначно. Полюбить Курицына как человека много сложнее будет, часто он бывает трудным и невыносимым. А вот в текстах он такой молодой, такой красивый...

4.

Выдвину гипотезу: "7 проз", на самом деле, это семичастный роман, традиционный такой роман-воспитания, классический роман карьеры, сага о духовных и нравственных исканиях. Зело отзывчивый на новации и веянья, Кур пропускает их через себя, растворяется в новом, каждый раз искренне пытаясь стать кем-то иным. Короче, заигрывается. То - в русского писателя, то - в академического ученого, то - в модного критика, а то и - в запойного пьяницу. И тут кончается искусство. За ради живота своего. За ради возможного текста, в который постепенно превращается вся жизнь.

Но на каком-то этапе Курицын понимает, что игра - это только игра, что жест - это только жест, не щадить себя, матери-отца ради такой культурной жестикуляции - не очень-то продуктивно для тебя, как для живого и теплокровного.

Именно так и возникает серия романов про "Матадора". Кич, треш, камп, роман-комикс, во главу угла которого ставится быстро бегущий сюжет, бешено разрастающаяся условность. Конечно, романы про "Матадора" можно понимать и как еще одну игру - в трешевого писателя. Однако, больно уж такая игра для Курицына мелковата - мало в ней экзистенции, экзистенциального риска. Оттого "Матадоров" всего два, а не двадцать два.

Играть надоедает. Года к суровой прозе клонят. Суровые года. Вот для чего Кур собирает этот сборник, объединяя разрозненные тексты одним единственным персонажем - самим собой.

5.

Разные части "7 проз" соединяются комментариями автора, которые и создают внутри сборника ощущение единства. Так, характеризуя свои опусы 1990-го года, Курицын пишет: "Автор замечает, что процесс обретения исторической памяти и культурного самосознания, ознаменованный содержательной и взаимовежливой дискуссией между журналами "Огонек" и "Наш современник", зашел в тупик: ценности обоих лагерей оказались дутыми. Автору приходится самому нырять в пыль архивов, чтобы найти в истории нравственные и эстетические точки опоры". Напоминает распространенные подзаголовки авантюрных романов, не так ли?! Пустяк, тем не менее, задающий сборнику еще одно измерение.

Несмотря на то, что тексты эти вопиюще разностильны. Однажды так уже было. Андрей Битов вот тоже собирает свои романы из разных повестей и рассказов. Потом называет свои книги, например, "роман-пунктир". Запомним.

Однажды так уже было. И даже издательство "Амфора" выпускало книгу прозы одного писателя (весьма повлиявшего на творчество Курицына), объединив горсть разрозненных текстов в подобие единого текста. Конечно, я говорю о сборнике Андрея Левкина, вышедшего полтора года назад под названием "Цыганский роман".

Так что можно сказать, что подобный прием соединения несоединимого - проявление особенностей новой питерской школы. Не зря последние годы Курицын подолгу живет в городе трех революций и, по слухам, собирается писать роман о ленинградской блокаде.

6.

Хотя, на самом деле, сквозной сюжет "7 проз" - освобождение Курицына от пут не питерской, но екатеринбургской школы письма - излишне подробной, избыточно складчатой, графомански обильной. Есть, есть на Урале такое направление: подобная проза затевает обычно шашни с сюжетом, чтобы бросить его на середине, увязнув в метафорах и описаниях. Александр Верников, Валерий Исхаков, Ольга Славникова, Александр Крашенинников, кто-то еще...

Культурный слой провинциальной жизни мелок и случаен, воссоздание контекста требует кропотливой и нудной текстуальной работы, не интенсивной, но экстенсивной. Поэтому уральские прозаики вынуждены работать и за себя, и за того парня, и за весь свой богатый на полезные ископаемые край. Чистоты изложения сюжета здесь нет и быть не может - слишком уж много обстоятельств нужно ввести, чтобы.

Ранняя проза Курицына растет именно отсюда - густой бытовой замес, помноженный на метафизически насыщенное косноязычие работы в духе Андрея Левкина. Лирические отступления и идеологические выкладки, отвлеченные наблюдения и риторические фигуры здесь важнее чувств персонажей и их разреженных, нарочито ненатуральных диалогов. Таков пунктирный сюжет в повести "Любовь постмодерниста", таковы бесконечные бумажные обманки в "Сухие грозы: зоны мерцания".

И не было бы счастья, да поденщина помогла. От излишних подробностей, вычуры и барачно-барочной изобретательности Курицына спасает журнализм. Начинается новая жЫзнь.

7.

Кстати, о постмодернизме. Странным образом, в Курицынском варианте, представленном в "7 проз", он оказывается враждебен легкости и занимательности. Потому что все эти тексты, сопровождавшие критические выкладки и декларации, оказываются перегружены аллюзиями и реминисценциями, цитатами и откровенным глумом. Но только не явным, вменяемым сюжетом: "автор осваивает современный и доступный ему (не все номера "Родника", "Митиного журнала" и "Сине фантома" доходят до Свердловска) литературный авангард. Начитавшись Андрея Левкина, петербургского андерграунда и магической критики, автор вдохновенно месит ночами мясо текста, отдаваясь виноградным метафорам, омутной образности садистскому синтаксису".

Казалось бы, все должно было быть устроено прямо противоположным образом: ведь постмодерн предполагает игривость, отсутствие глубины, вопиющую развлекательность. Но, странное дело, дегуманизированная беллетристика, которой Кур отдал столько сил, конвертировалась в России не в элитарную прозу (как это случилось на Западе), а в низкие жанры бульварного чтива.

Случай Курицына демонстрирует странный, эстетический парадокс: нерасторжимость личного и творческого мешает свободному сюжетостроению, семью гвоздями приколачивая автора к однажды избранной методике. Так практика вопиюще расходится с теорией, а жизнь который раз побеждает искусство.

Исконный-посконный постмодернизм "7 проз" оказывается побежденным в самых постмодернистских текстах автора - в романах о "Матадоре". Богову - богово, медведю - берлогу, Курицыну - спокойную и тихую жизнь, - но уже за пределами тиража в 3000 экз. и скоропостижно скончавшегося постмодернизма.

Что ж, долгие-долгие лета!..