Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Утешительный Букер
Дата публикации:  24 Декабря 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

По Солженицыну лагерь - это ад, я же думаю, что ад - это мы сами...
С.Довлатов

Одиннадцать лет - возраст для литературной премии довольно почтенный. И уж по крайней мере достаточный для того, чтобы попытаться подвести какие-то предварительные итоги. Тем более что за истекший период некоторые моменты обозначились вполне отчетливо.

Итак, Букеры бывают разные. Точнее, трех типов. Тип первый, пожалуй, наиболее распространенный. Шорт-лист представляет собой сплошное серое пятно. Все вошедшие в него произведения похожи друг на друга, как близнецы-братья, и кому дадут премию - не имеет уже никакого значения. Примеры позволю себе не приводить.

Тип второй, стремительно приближающийся к первому по распространенности. Один из финалистов возвышается над остальными, как Эверест, волей какого-то сверхъестественного смерча заброшенный в окружение холмиков Среднерусской возвышенности. Премию ему, однако же, не дают, а для награждения, видимо, в назидание незадачливому гению, выбирают нечто максимально неудобочитаемое. Наиболее яркий пример - ситуация 1993 года, когда вторым русским букериатом должен был стать Олег Ермаков, а в результате награда нашла "Стол, покрытый сукном и с графином в середине" Владимира Маканина - если мне не изменяет память, самый скучный, несмотря на сравнительно небольшой объем, текст, когда-либо доходивший до букеровского финала (о том, что "Стол..." по своим жанровым характеристикам не имеет никакого отношения к роману, я уж и не говорю, - после ноу-хау жюри 1999 года, когда в шорт-лист просочился сборник рассказов Юрия Буйды, о таких мелочах и вспоминать неудобно). Замечу попутно, что казус-93 оказался для истории русского Букера, уж простите за пафос, роковым. После очевидного промаха первого жюри второе могло ситуацию исправить, задать, если угодно, определенную планку. Однако жюри решило так, как решило, и в результате все пошло так, как пошло.

Наконец, существует и третий тип, на русской почве пока приживающийся с трудом. Исходный расклад такой же, как и в предыдущем случае, однако, волей ли звезд, по прихоти ли судей, букеровским лауреатом становится автор лучшего романа года. В силу своей нестандартности подобная ситуация вызывает у окружающих растерянность либо даже раздражение. Критики выражают возмущение, члены жюри публично высказывают особое мнение и убедительно говорят об опасности только что принятого решения для судеб русской литературы. Нечто подобное имело место в 2000 году, когда премию присудили Михаилу Шишкину за лучший роман последнего десятилетия "Взятие Измаила". Возмущение этим решением окончательно не улеглось до сих пор.

В этом году букеровский сюжет развивался по второму варианту. Хотя поначалу казалось, что шансы на реализацию имеет и третий. Но обо всем по порядку.

Из шести вошедших в шорт-лист романов три - Дмитрия Бортникова, Вадима Месяца и Владимира Сорокина - изначально не имели никаких шансов. Сорокин, собственно, и в финал-то попал по соображениям скорее окололитературным - жюри решило поддержать писателя в его тяжбе с "Идущими вместе". Впрочем, председатель жюри Владимир Маканин порядка для отметил и литературные достоинства сорокинского "Льда". По каким критериям для шорт-листа были отобраны Бортников и Месяц, свободе слова которых пока, к счастью, ничто не угрожает - бог весть. Не хотелось бы думать, что по эстетическим.

К чтению последнего романа Сорокина я приступал с замиранием сердца. Злые люди говорили о настигшем писателя творческом кризисе, поклонники утверждали, что Сорокин, напротив, вышел на качественно новый уровень. И те, и другие сходились на мысли, что того Сорокина, которого мы знали все эти годы, больше нет с нами.

К своему ужасу я обнаружил, что ни друзья, ни недруги "Лед" не то что не читали, но даже и не открывали. В противном случае откуда бы взяться слухам о радикальных изменениях, которые претерпела писательская манера мастера?

В самом деле: "две кучи засохшего кала" встречаются уже в конце второго абзаца. На седьмой странице герой "выпустил газы", на девятой от него уже "слегка попахивало калом". Не прошло и десяти страниц, как "моча бесшумно потекла в судно" (помогающая ослабевшему герою медсестра при этом "умело придерживала член"). Текла, надо заметить, она ровно пять абзацев, после чего "струя иссякла"... В общем, исключительно "здоровый, позитивно заряженный текст", как метко охарактеризовал "Лед" Дмитрий Бавильский. Главный копрофил новейшей российской словесности по-прежнему в строю.

Все прочее тоже на месте. Энкавэдэшно-эсэсовская героика, гностическая мифология, препарированная на уровне какого-нибудь Порфирия Иванова, Ницше, осмысленный примерно на том же уровне... Похоже, как водится, на всех понемножку. Сцена допроса сестры Храм в НКВД и последующий ее диалог с полковником Лапицким, например, подозрительно напоминают соответствующий фрагмент из "Гололедицы" Абрама Терца. А конспективное изложение истории Государства Российского от Сталина до наших дней с Чубайсом в роли брата Уф и вовсе отдает, прости Господи, "Стражницей" Анатолия Курчаткина (если кто такую еще помнит). В общем, нормальная такая массовая беллетристика с молодежным уклоном. Людмила Улицкая, пожалуй, позанятнее будет, зато Полина Дашкова уж точно отдыхает.

Впрочем, довольны должны быть все. Букеровское жюри и лично В.Маканин выразили свою гражданскую позицию; возражавший против включения Сорокина в шорт-лист член жюри Валентин Лукьянин получил возможность выразить позицию эстетическую; сам Сорокин, обругав Букер и не явившись на церемонию награждения, лишний раз привлек к себе внимание - это ли не счастье для поп-звезды? Но больше всего повезло газетным литобозревателям. На фоне информации о включении Сорокина в короткий список вся остальная букериада выглядела всего лишь не первой свежести гарниром. Чтобы убедиться в этом, достаточно зайти на букеровский сайт и открыть страницу "Пресса о Букере".

Впрочем, журналистов понять легко. Читать иных фигурантов шорт-листа едва ли приятнее, чем получать ледяным молотком по грудине. Поэтому стремление ограничиться Сорокиным вполне простительно. Иначе придется лечиться электричеством вместе с Вадимом Месяцем или вслед за Дмитрием Бортниковым мучиться синдромом Фрица.

Из этих двоих Бортникову повезло больше: предисловие к его книге написал Юрий Мамлеев, а в аннотации "Синдром Фрица" сравнивается с прозой Николая Кононова. Если это пиар-ход, то исключительно грамотный, - после таких рекомендаций, естественно, ожидаешь самого худшего, поэтому разочароваться уже невозможно.

И впрямь обходится без разочарований, роман как роман, калединский "Стройбат", изукрашенный словесными завитушками. Конечно, чувствуется у Бортникова Мамлеев, чувствуется и Кононов. Так что понять чернушное мировосприятие автора нетрудно: быть эпигоном эпигонов - участь незавидная. Роднит всех троих явственно ощутимый привкус кокетства, постоянно пробивающийся сквозь натуралистические описания и физиологические откровения. Это же, кстати, и отличает их от Селина, которого всуе поминают все в той же аннотации.

Ужасов всяческих, числом поболее, ценою подешевле, у Бортникова нагромождено столько, что автор время от времени сам в них теряется и забывает, о чем говорил раньше. Вот, например, героя ударили по голове "прессом размером со вселенную", в результате чего он "оглох на правое ухо". Грустная история правого уха повторяется еще несколько раз, а через пару страниц тот же герой, будучи в госпитале, "ложится на правое ухо, чтобы ничего не слышать". Во как! Бортникова, впрочем, тоже можно понять. Его роман и один-то раз прочитать нелегко, а уж перечитывать...

Кто покровительствует Вадиму Месяцу и с кем сравнивают его безымянные аннотаторы, мне неведомо. Вероятно, поэтому "Лечение электричеством" произвело на меня еще более тягостное впечатление, чем проза Бортникова. Роман Месяца элементарно скучен, как скучно любое произведение, построенное на бесконечном клонировании одного и того же приема. Полторы сотни случайных поляроидных снимков из жизни совершенно чужих и неинтересных тебе людей. Их друзья, их случайные знакомые, их жены, их соседи, их домашние животные... В конце, как водится, самолет в башню врезается.

С этим финалом вообще забавно получилось. Роман был начат в 1999 году, и все эти два года автор, получается, не знал, чем его закончить. Это-то как раз понятно: сюжета как такового нет, и чем ни закончи, все будет как-то неубедительно. А тут жизнь такой замечательный финал подбрасывает. К роману, конечно, никакого отношения не имеет, зато как символично! Так вот и написалось - with a little help from my friends. Можно порекомендовать всем прочим русско-американским графоманам в качестве универсального рецепта.

Впрочем, повторюсь, ни Сорокин, ни Бортников, ни Месяц шансов на получение Букера изначально не имели. Очевидно было, что выбирать лауреата будут среди членов другой тройки: Александр Мелихов, Олег Павлов, Сергей Гандлевский.

Мелихов - писатель по-своему неплохой, хотя и несколько вяловатый. Коренная беда его в том, что над ним когда-то, судя по всему, еще до начала его писательской карьеры, довольно жестоко подшутили: дали прочитать подборку эссе и убедили, что именно это и называется романом. С тех пор Мелихов так и пишет: рассуждает о жизни - человечества вообще и своей в частности - и эти рассуждения выдает за художественную прозу. Что самое интересное, большинство читателей и критиков верят.

У Мелихова немало поклонников, преимущественно среди людей весьма достойных. В своих симпатиях к его прозе призналась, например, член букеровского жюри Татьяна Бек. Правда, мотивировала она это достаточно своеобразно: Мелихов, сказала Бек, пишет о внутреннем мире российского полукровки, и мне это близко. Логика эта, признаюсь, мне понятна не вполне. У героини романа Месяца аллергия на кошек, у меня тоже, однако я не считаю это достаточным основанием для награждения Месяца какой бы то ни было премией.

При всем при этом сами по себе отдельные рассуждения Мелихова зачастую небезынтересны. Проблема лишь в том, что умных людей вокруг, слава богу, немало, а талантливых художников - дефицит. Поэтому так, как Мелихов, сегодня пишут многие. Они все похожи на Мелихова, а Мелихов, в свою очередь, похож на них. Если добавить к этому, что каждый последующий роман Мелихова (в том числе и "Любовь к отеческим гробам", о котором, собственно, речь) до неотличимости схож с его же предыдущими сочинениями, что задолго до Мелихова на том же материале и в близкой манере работал Юрий Карабчиевский - писатель несравненно более сильный и подлинный, - то мы поймем, почему от прозы Мелихова исходит неизлечимый аромат вторичности.

Об Олеге Павлове писать трудно и неинтересно. Зацепиться в его гладкой прозе абсолютно не за что. Основная черта этого автора - неизбывная убежденность в том, что жизненный опыт легко и беспрепятственно конвертируется в литературное мастерство. Обрабатывается материал по давно известным рецептам, и в целом ощущение вторичности от прозы Павлова посильнее, чем от романов Мелихова. В последнем абзаце герой "Карагандинских девятин" Алеша Холмогоров "осознает с удивлением, что все уже было". Увы, читатель осознал это намного раньше и, еще раз увы, без всякого удивления. Действительно было, и даже еще до того, как в 1994 году "Новый мир" напечатал "Казенную сказку" и предъявил городу и миру прозаика Олега Павлова. В романах Павлова отчетливо различимы и Астафьев, и Солженицын, не говоря уже о более далеких предках.

Бывают такие дипломы студенческие: вроде бы все правильно, все так, мысли не самые глупые, нужные цитаты расставлены в нужном порядке, а работы как таковой нет. Писать на них отзывы - адский труд: хвалить рука не поднимается, ругать вроде как не за что, недостатков очевидных как бы и нет, ничего не торчит, не высовывается, не режет глаз. Волга впадает в Каспийское море, собака - друг человека, в армии - беспредел, а в тюрьме бьют. Тот, кто до сих пор не слышал ни о чем из вышеперечисленного, будет благодарным читателем романов Павлова.

Самое забавное в последнем сочинении Павлова - это его название. Полностью оно называется "Карагандинские девятины, или Повесть последних дней". И вся трилогия, куда входят "Казенная сказка", "Дело Матюшина" и эти самые "Девятины", тоже называется "Повести последних дней". Между тем, откуда взялась эта доморощенная эсхатология и почему описываемый кусок армейских будней должен напоминать читателю об Апокалипсисе - бог весть. В самом тексте нет и следа никаких "последних дней", если не считать навязчивых и совершенно чужеродных названий главок: "Бытие" там или "Сущие во гробах". Этакий метафизический натурализм, причем метафизическая составляющая здесь добыта исключительно задешево.

Наконец, последний из вошедших в шорт-лист романов - "НРЗБ" Сергея Гандлевского. "НРЗБ" - вещь загадочная. Собственно, недостатки ее совершенно очевидны. Более того, они именно слишком очевидны для того, чтобы принимать их за чистую монету и заострять на них внимание. С самого начала не оставляет ощущение, что "НРЗБ" нарочито сделано недостатками наружу. Потому что недостатки эти заканчиваются там, где начинается то, ради чего роман Гандлевского и написан. Не только материал, но и оформляющая его конструкция нужны автору лишь для того, чтобы обозначить их и двигаться дальше. Отсюда банальные сюжетные ходы или бросающиеся в глаза анахронизмы. Ни то, ни другое не важно - все это лишь предлог для разговора, сам разговор впереди. Какие претензии к дорожному указателю за то, что он передает условное обозначение типа местности, а не детально прорисованный пейзаж?

Работа с баналом вообще в традициях "Московского времени", поэтического объединения, куда в 70-е годы входил Гандлевский, - вспомним хотя бы романсовую интонацию ранних стихов Бахыта Кенжеева. Только Кенжеев мягче, романтичнее, что ли: "И если есть мечта - она проста и, вероятно, неосуществима". Роман Гандлевского, в общем-то, о том же, только здесь уже не осталось места для этого смягчающего, обнадеживающего "вероятно": "конечно, неосуществима", "естественно, неосуществима".

Ключевой эпизод романа, на мой взгляд, тот, где герой рассказывает, как не сложилась его жизнь с Аней: "Не я досадовал на ее забывчивость в пору беременности, не я становился жертвой Аниной раздражительности в канун месячных, не я язвил по поводу ее умения, оставив сковородку на огне, сплетничать с подругой по телефону... Целлюлозно-бумажные комбинаты страны могут не поспеть за моими запросами, возьмись я скрупулезно на письме перечислять, чего мы с Аней не - Цветаеву заткну за пояс". Гандлевский написал единственный в своем роде апофатический роман, роман о том, что не, роман о пустоте. О пустоте на том месте, где должен был быть великий поэт Криворотов; о пустоте на том месте, где должен был быть счастливый семьянин Криворотов. А теперь уберем фамилию. "НРЗБ" - роман о пустоте на том месте, где должен был быть человек реализовавшийся, человек счастливый. Банально? Еще бы не банально!

Мы с детства знаем, что страдание просветляет, что трагедия заканчивается катарсисом. А как насчет безнадежности? Она - просветляет? Как насчет поражения, тотального поражения, оказывающегося единственным итогом жизни? Последнего, окончательного поражения? Как насчет жизни, оказывающейся черновиком без беловика?

Гандлевский написал самую беспощадную русскую прозу последних лет. "НРЗБ" - это роман об аде, персональном аде каждого человека, аде, который всегда с тобой. На фоне "НРЗБ" трогательная убежденность Павлова, что это он написал "повесть последних дней", его попытки выдать чернушные армейские очерки за описание преисподней вызывают даже некоторое сочувствие. Видимо, этим сочувствием прониклось и гуманное жюри, присудившее в итоге Букера именно Павлову. Почему бы и нет? Букер как своего рода утешительный приз...

Может, оно даже и к лучшему. Маканин, вручающий литературную премию Гандлевскому, - зрелище, воля ваша, очень уж забавное.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Михаил Эпштейн, Дар слова. Выпуск 8 /23.12/
Любимые слова Д.Апдайка, Р.Бредбери и других знаменитостей. Самые красивые русские слова. Как выбирать подарки. Политика - искусство отмывания времени. Времяупорные дамы и режимы. Компьютерные времярезки, исторические времярубки и большевистский времеж.
Владимир Губайловский, О "Журнальном зале" /19.12/
Пора спросить: так кто же и что же читает на сайте "Журнального зала"? Неужели ту самую скучную литературу, которая неинтересна никому, кроме горстки интеллигентных пенсионеров?
Петр Павлов, Праздник урожая, или Реклама литератур-операторов /18.12/
После драки кулаки уже не машут. Даже наоборот: опускаются руки от изумления, тянет пораскинуть крепким задним умом и пустить еще несколько незлых тихих слов как вослед премии А'Белого, так и по адресу лично Букера с родительницей.
Дмитрий Бавильский, Тошнота /17.12/
Метаперсонаж прозы Сергея Юрьенена - универсальный нарушитель границ. Не только государственных или поведенческих, но и границ самим себе дозволенного, великих китайских стен, что каждый живущий выстраивает внутри себя.
Сергей Костырко, WWW-Обозрение С.К. /17.12/
Журнальный зал представляет: "Новый мир", 2002, #12. Правые интеллектуалы о сегодняшней общественной, политической и культурной ситуации в России - интернет-публикация сборника статей "Термидор".
предыдущая в начало следующая
Михаил Эдельштейн
Михаил
ЭДЕЛЬШТЕЙН
edelstein@yandex.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100