Борис Акунин написал своего "Гамлета" ("Новый мир", #6, 2002).

Это произведение написано стихами, и потому интересно было посмотреть, насколько хорошо писатель справился с этой новой для себя задачей.

Пятистопный ямб - это очень коварный размер. С одной стороны он очень прост - писать этим размером легко, едва ли не легче, чем прозой; с другой стороны, он крайне монотонен, и воспоминания читателя, с ним связанные, довольно однотипны. Сразу всплывает в памяти "Вновь я посетил" или что-то про несовместимость гения и злодейства. Этому воспоминаю Акунин еще и подыграл. Гамлет у него говорит Офелии: "Быть честной да красивой - перебор. То вещи несовместные".

Акунин постоянно говорит с Шекспиром и с шекспировским героем. Иногда тыкает их носом в элементарные ошибки в рассуждениях. Знаменитый гамлетовский монолог "Быть или не быть" Акунин комментирует так.

Плохим студентом был я в Витенберге,
Но все ж усвоил логики азы.
Коль существуют призраки на свете,
То, значит, существует мир иной,
Куда мы после смерти попадаем.
А если так, то, значит, есть и Бог,
И Дьявол есть, и Рай, и Преисподня.
Какое к черту "быть или не быть"!

Все логично, никакого "Быть или не быть" в акунинской трагедии и не будет. Как не будет и никаких других монологов.

Но как бы стремительно не развивалось действие, как бы ни поторапливал своих героев Акунин, у пятистопного ямба есть свой темп - и быстрее он не может. И потому действие затягивается. И в какой-то момент читатель начинает нервничать: "Он что, издевается что ли, или он всего Гамлета будет пересказывать? Когда же наконец будет смешно и интересно?"

А между тем все довольно спокойно движется к развязке, к последней сцене: "Не пей вина, Гердруда, пьянство не красит дам". Нет, пьет, не слушает. Раненый отравленным клинком Гамлет умирает и говорит положенные слова: "Дальше лишь безмолвие".

И только после этого Гораций - урожденный фон Дорн (кто бы сомневался, вообще-то) - рассказывает норвежскому принцу Фортинбрасу, чьим слугой он оказывается, о том, как он Гораций все это подстроил:

"Это было не так трудно, милорд. Понадобился маленький фокус с призраком, подмененное письмо, душеспасительная беседа с королевой да несколько капель яда, которым я смазал клинки перед поединком. Ваши мнимые пираты, доставившие Гамлета обратно в Данию, исполнили задание безукоризненно. Единственную серьезную угрозу представлял заговор французской партии, но мне удалось вовремя устранить его предводителя, канцлера Полония, а молодой Лаэрт был неопасен".

С заданием фон Дорн справился на отлично, и теперь Фортинбрас, ставший королем Дании, его, наверное, наградит. Для меня, правда, осталось непонятным: сам Гораций подстроил убийство отца Гамлета или умело воспользовался обстоятельствами.

Но смешно и интересно не становится. Сюжет не переворачивается. Этот ключик не работает. Герои как были, так и остаются шекспировскими, только очень сильно урезанными и плоскими. Нам пересказали Шекспира, да и плохо, мало что добавив к уже существующим тысячам прочтений и очень много упустив из виду.

Неудача Акунина, как я думаю, в том, что он взял поэтическую форму и ошибся в размере трагедии. Она слишком велика, чтобы один легкий щелчок в конце ее запросто опрокинул. Стихи ведь кратки только по видимости, даже если это пародия. И получился в результате вместо трагедии очень длинный и совсем не смешной анекдот.

Недостатки акунинского прочтения становятся очевидны, если сравнить его "Гамлета" и "Гамлета" работы Владимира Строчкова ("Для протокола").

Это - пародия, жесткая, ерническая, блестящая. Написано стихотворение тем же самым пятистопным ямбом - куда от него? Но пародирование начинается с первой строки, и пародируется не только шекспировская пьеса, но и советский фильм "Гамлет" Козинцева. У героев сразу же появляются двойники - исполнявшие их актеры.

- Ну, как все было? Папу-короля
братан пришил. Большой артист. Названов.

Михаил Названов и играл Клавдия в фильме. Строчков сразу же вводит изобразительный ряд, чтобы его обыграть в сторону понижения: Смоктуновский, то бишь Гамлет, то бишь Кеша.

Сюжет стихотворения представляет собой протокол допроса Горация спецоперуполномоченном и комментарий последнего к показаниям свидетеля. Весь сюжет "Гамлета" укладывается в 65 строк (а не в два полноценных сценических акта, как у Акунина). А динамика при пародийности очень важна - смешное произведение длинным не бывает.

С первых же строк стихи насыщены "низкой", собственно, уголовной лексикой, но это не отталкивает, а как-то весело бередит. Столкновение "низкой" лексики и "высокого" сюжета рождает внутреннюю коллизию, которая выводит сюжет из статики, "динамизирует" его. Читатель ничего не ждет: он сразу включается в тотальную игру, где и Гамлет, и Офелия говорят на жаргоне и живут в мире, где другого языка просто не существует.

"Все это было, было, было". Ну, конечно, было. Ну, конечно, карнавализация это переворот "верха" и "низа". Но удивительно другое, оказывается, "Гамлет" - это до сих пор, несмотря ни на что, - верх. Казалось бы, стертый до неразличимости, покрытый сальным глянцем интерпретаций, "Гамлет" все еще воспринимается как нечто если не сакральное, то во всяком случае высокое и благородное. Чтобы это ощущение высоты проявилось, сюжет необходимо было снизить предельно. Этого-то как раз и не сделал Акунин, который все-таки немного ученически пошел за шекспировским пятистопником. А Строчков не боится отступать - конечно, он - в стиховой стихии, он здесь дома.

Строчков пишет это стихотворение так, как будто опускает руку в мусорную корзину и достает из нее все, что захватит, никак не "фильтруя базар", то бишь не поверяя языковой сор по стилевой и ценностной шкале. Вы живете на свалке? Ну, так и получите по полной.

- Огня! - кричит. - Огня!
- Пришли с огнем.

(Иван Крылов "Волк на псарне", другие цитаты, полагаю, комментария не требуют)

Наш дядя самых честных правил задом
сидит, забившись в угол. Тень Овца
над ним зависла черным абажуром,
на блейте флея: - Умереть! Уснуть!
Упасть - отжаться! Руки на капот
старухе, Герман! Ваша карта бита!
Шаг влево-вправо - сразу замочу!

Но Владимир Строчков точен и последователен. Это - почти эквилибристика. Чуть влево, чуть вправо - и начнется или распад и тягостная пошлость или стремительное приближение к шекспировскому сюжетному движению, которое затягивает, как мощный водоворот. Акунина - затянуло.

Кончается стихотворение припиской к протоколу:

...многие по делу эпизоды
и фигуранты отдают туфтой,
как будто шиты из другого дела,
и требуют еще оперативной
проверки.
Но означенный Гораций
божится и в натуре зуб дает
в правдивости им данных показаний
и говорит, что в мире есть такое,
что и не снилось нашим операм.
Я думаю, он гонит.
Подпись:
Старший
оперуполномоченный Шекснин.

Весело и немного тревожно. Сквозь все игровые лексические нагромождения неожиданно возникает гамлетовская вибрация. Появляется, чтобы тут же исчезнуть вместе иронической подписью, мучительное сомнение - главный герой трагедии.

По-моему, "Для протокола" Владимира Строчкова - это удача.