Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20030108_edel.html

А армию - распустить
Михаил Эдельштейн

Дата публикации:  8 Января 2003

Стараясь забыть, что кроме звуков и слов там было что-то еще...
А. Макаревич

1990-е гг. прошли в разговорах о кризисе русского романа. Виноват в этом был не столько роман, сколько Букер: присуждение заморской награды оказалось главной забавой литературного года, и потому все десятилетие общественность читала исключительно романы. Но вот в 2000 году журнал "Новый мир" и Национальный Резервный банк учредили премию имени Юрия Казакова, дабы вручать ее лучшему рассказчику года. И сразу же выяснилось: то, что происходит с романом, всего лишь цветочки. Настоящий кризис по непонятным причинам буйствует именно в области малых форм. Шутка ли: из почти двух десятков рассказов, перебывавших за эти три года в шорт-листе, - ни одного по-настоящему хорошего. То есть буквально ни одного: ни в 2000-м, ни в 2001-м, ни в 2002-м.

Тут, наверное, во избежание недоразумений сразу следует условиться: говоря о хорошем рассказе, я меньше всего имею в виду мастерство исполнения, собственно техническую сторону дела. Писать, в том числе и рассказы, умеют как раз практически все обитатели "казаковских" шорт-листов. От чего, впрочем, становится только грустнее. Потому что кроме голого мастерства (весьма относительного, конечно, но все же) в их рассказах практически ничего нет.

Чего именно "казаковцам" не хватает, определить, впрочем, не так-то легко. Не рассуждать же всерьез об искре Божьей, о сверхзадаче, о чем-то, что должно стоять за текстом... Коллеги засмеют. Да и самому потом стыдно будет. Так что давайте говорить о внутренней необходимости. То есть о возникающем у читателя ощущении неизбежности создания именно этого текста именно этим писателем. Как там - "единственные слова в наилучшем порядке"? Ну, наверное, что-то вроде того...

Так вот: этого нет. Нет, и все тут. Читаю я, допустим щегольскую псевдобарочную прозу Асара Эппеля. Читаю, радуюсь находкам, любуюсь, как лихо и не без подлинного изящества закручен сюжет. А потом закрываю журнал, и мой внутренний Станиславский противным таким голоском шепчет мне: "Не верю! Не верю, что Эппель не мог с таким же успехом написать рассказ по совершенно другому поводу, на совершенно другую тему, с совершенно другими героями. Не верю, что за этим текстом стоит что-то, кроме демонстрации своего умения наблюдать, подмечать, описывать (последнего, конечно, прежде всего). Короче, в ту самую внутреннюю необходимость - не верю". И мне нечего Станиславскому возразить. Потому что я и сам не чувствую этой внутренней необходимости ни у Асара Эппеля, ни у первого "казаковского" лауреата Игоря Клеха, ни даже зачастую у лучшего, пожалуй, сегодняшнего русского новеллиста Юрия Буйды.

Отсюда какие-то детские промахи даже у самых опытных писателей. Вот, например, бойкий старичок из рассказа Владимира Маканина "Неадекватен" сидит в деревенском дворовом сортире. Солнце жарит вовсю. Сирень цветет. И герой, сидя в этом самом раскаленном сортире, задыхается от запаха сирени. Сильная деталь. Причем рассказ по-своему неплох, далеко не худший у Маканина. Но вот не видит, не чувствует, не обоняет автор того, о чем пишет, и все тут. И читатель поэтому не сочувствует маканинскому престарелому любителю чужих сердобольных жен и общедоступных медсестер, как не сочувствует он одноглазой девочке из рассказа Эппеля "В паровозные годы". Чего им сочувствовать? Они ж картонные.

В этом отношении, на первый взгляд, выделяется из общего ряда "Опыт принадлежания" Марины Вишневецкой. От рассказа "горло перехватывает", констатирует Андрей Немзер. Безусловно, перехватывает. Но лишь потому, что перед нами, по существу, слегка завуалированный, замаскированный non-fiction. Мы сочувствуем трагизму необработанного материала, а не художественной правде "удивительного рассказа". То есть природа сопереживания здесь та же, что и при чтении "Черной книги" или "Архипелага ГУЛаг". А сам рассказ...

Про рассуждения героини о христианском антисемитизме всерьез говорить не приходится. Их впору использовать в качестве иллюстрации к энциклопедической статье "банальность". Впрочем, и с фактической достоверностью, кажется, тут тоже не все в порядке. Процедура получения компенсаций от "Клеймс Конференс" бывшими узниками гетто, сколько знаю, была вовсе не так тяжела, как описывает ее автор. Никаких допросов сотрудники Франкфуртского фонда не проводили, лично с претендентами на выплаты не встречались, довольствуясь письменными заявлениями и заполненными анкетами. А ведь именно необходимостью отвечать на вопросы представителя фонда и мотивируется в рассказе исповедь бабушки Ривы, всю жизнь таившей в себе подробности гибели семьи в минском гетто.

Тут время сделать отступление. С Вишневецкой вообще выходит особая история. Писательница третий год появляется в списке претендентов на "казаковку". В предыдущих двух случаях премию она не получила. И третий год подряд включение Вишневецкой в шорт-лист и последующее неполучение ей премии становятся причиной главного "околоказаковского" скандала. Дело в том, что за писательницу из года в год вступается упоминавшийся выше Немзер - преданный поклонник прозы Вишневецкой.

Безусловно, трижды подряд включать человека в число претендентов на премию и в итоге проносить награду мимо - получается как-то не по-джентельменски. Искренне надеюсь, что в этом году автор "Опыта принадлежания" наконец получит долгожданную "казаковку". Однако справедливости ради следует уточнить, что Вишневецкая не "один из лучших писателей современной России", а достаточно средний прозаик, пишущий, как и большинство любимцев Немзера, в широком диапазоне от "почти совсем хорошо" ("Вот такой гобелен") до "почти совсем плохо" ("Р.И.Б. (опыт демонстрации траура)"). "Аргументов не будет: возьмите да почитайте", как говорит тот же Немзер. Пристрастие же самого Немзера к профессионально сделанным, но непоправимо посредственным образцам современной словесности кажется мне явлением весьма симптоматичным и заслуживающим отдельного разговора.

Рядышком с "еврейской" историей Вишневецкой в шорт-листе пристроился вполне антисемитский "Святочный рассказ # 2" Дмитрия Галковского. Сравнивать эти два текста не будем, иначе придется признать, что юдофобы временами пишут лучше юдофилов. Галковский вообще писатель талантливый (если можно назвать талантом дар искусного умножения пустоты), а "Святочный рассказ # 2" - лучший из трех его "Святочных рассказов". Душераздирающая история о том, как злые агенты американского Госдепа отбирают фирму у русского эмигранта, чтобы передать ее его зятю по фамилии Резник, конечно, напоминает о коллективной паранойе "Дня литературы" и окрестностей. Но с другой стороны, почему бы не списать этот фрагментик на постмодернистские игры с историей? Удобная вещь постмодернизм. Впрочем, хорошо ли, плохо ли пишет Галковский - все эти забавы взрослого шалуна к литературе прямого отношения не имеют.

Если кто-то и выделяется по-настоящему из "казаковской" шестерки, то это Михаил Бутов. Бутов понимает, что хороший рассказ - это не столько сюжет, сколько интонация, не столько текст, сколько подтекст. Не слова, а то, что за словами; не строчки, а то, что между строк. Если бы премии давали за благие намерения или за правильное понимание жанровой сущности рассказа - быть Бутову лауреатом. Увы, Бутов не может написать рассказ, равный своему замыслу. "У меня есть стихи лучше Ахматовой и лучше Цветаевой. Только я их не написала", - говорила, кажется, Ольга Бергольц. Точнее о Бутове не скажешь.

Рассказ, построенный на интонации, на подтексте особенно сложен по исполнению. Стилю Бутова для попадания в замысел слишком очевидно не хватает точности и тонкости. По ходу рассказа автор впадает то в публицистичность, то в многословие, лекции по популярной минералогии (а может, палеонтологии?) утомляют, начиная со второго абзаца. Только несколько строк финального диалога написаны так, как должен быть написан весь рассказ. Финалы вообще Бутову удаются. А вот тексты целиком - только в новомирских CD-обозрениях. Почитайте хотя бы заметку о Роберте Планте в двенадцатом номере журнала за 2002 год - вот за что впору премию давать.

Загадочный Иван Плужников явно попал в шорт-лист по разнарядке на провинциальных самородков. Ничем иным объяснить его появление там невозможно. Рассказ Плужникова о перековывающемся наркомане, собирающемся поехать в Дивеево (в рассказе почему-то Девеево), изумительно плох. Я даже не предполагал, что такое печатают, не то что на премии выдвигают. Местами стиль автора достигает кристальной чистоты самопародии: "Неискушенный человек имеет барьер, страх, внушенный родителями, далеким от наркомании окружением, СМИ и так далее, да и сам процесс "шприцевания", в общем, противоестествен. Иван же был лишен предрассудков. Чисто этической была для него эта проблема". Всерьез обсуждать это невозможно.

Итак, 9 января один из шести (точнее, из пяти - Плужников не в счет) писателей получит премию. Возможно, это будет Вишневецкая. Чтобы Немзер не ругался. А также за трагизм материала и за выслугу лет. Или Маканин. Как-никак, "живой классик" (когда писателя совсем уж не за что похвалить, его обычно называют живым классиком). Или Бутов. Все-таки ответственный секретарь ответственного за премию журнала. Хотя, скорее, ему именно по этой причине "казаковку" и не дадут. Чтоб гусей не дразнить. Или Эппель. Почему бы и нет? Или Галковский. Хотя это вряд ли. Но не исключено.

Да в общем - неважно кто. Важно другое. 9 января "казаковку" кому-нибудь да вручат. И зря. Потому что среди представленных в шорт-листе рассказов лучшего нет. Есть пять одинаково средних произведений, каждое со своими сильными и слабыми сторонами (плюс Плужников, но про него мы договорились забыть). А лучшего нет. Как не было в прошлом году. Как не было в позапрошлом. Как не было лучшего романа в половине букеровских шорт-листов. А значит, пора создавать прецедент. Армию, то бишь жителей шорт-листа, распустить по домам, премию не вручать, сэкономленные три тысячи перенести в бюджет следующего года.

Ничего страшного в том факте, что за последние три года в толстых журналах не появилось ни одного выдающегося рассказа, нет. Не появилось в этом - появится в следующем. Или через год. Только не надо рассказывать, что других писателей у нас нет, а потому надо срочно наградить кого-то из наличного состава. Или выдавать Маканина за классика, а Галковского - за надежду русской литературы. Они от этого лучше писать не станут. И сроки для соболезнований по этому поводу давно упущены.