Недавно в Институте славяноведения состоялась презентация многолетнего коллективного труда российских ученых - тома "Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в России, странах СНГ и Балтии. ХIV век. Выпуск 1". М., "Индрик", 2002. Пышные речи по поводу этого события увенчались легким и, благодаря изысканному обществу множества ученых мужей и дам - весьма приятным фуршетом.

Изучение древнерусских рукописей - занятие для немногих. Их и немного, специалистов, умеющих отличить рукопись последней четверти ХIV века, например, от первой четверти ХV. На всю Россию каких-нибудь два-три человека. Это не преувеличение, скорее - преуменьшение. Профессия это настолько редкая, что даже отдельного именующего ее слова в русском языке нет. Палеографы, отличающие по какой-нибудь неприметной завитушке и наклону букв почерк одного писца от другого, а при взгляде на набор красок указывающие место рождения рукописи? Но палеография - лишь часть непростого рукописноизучательного дела, необходимо и знание языка. Тогда - лингвисты? Но никакого даже самого глубокого знания глаголицы и кириллицы, древнерусского и старославянского языка для точной датировки рукописи не хватит. Может быть, историки? Несомненно, чтобы выяснить некоторые эпизоды биографии рукописи, знать подробную историю города, села, монастыря, в котором она создавалась и переписывалась, совершенно необходимо, однако и история - лишь одна из многих опор этого титанического труда, труда по определению, кто, где, когда и зачем взялся за переписку этого Евангелия, жития, летописи, требника или знаменитой "Лествицы" Иоанна Лествичника (другого тогда на Руси и не переписывали). Так что специалисты по древним рукописям должны быть универсалами, энциклопедистами и при этом обладать редкостным научным мужеством.

И дело здесь даже не в терпении и кропотливости, которого требуют в общем любые серьезные научные занятия, дело в том, что при изучении древнерусских рукописей в гораздо большей степени, чем, например, при чтении рукописей Державина, Пушкина или Блока, нужно быть готовым к любой неожиданности.

Недаром еще древние римляне говорили, что книги имеют свою судьбу. Тем более рукописи. Одни заказывали их написать, другие бережно хранили, читали и перечитывали, а потом вдруг жертвовали в чем-то приглянувшийся им монастырь или дарили любезным им лицам, те же, в свою очередь, передаривали, пересылали в другой монастырь, перевозили из города в город, - поэтому древнеславянские рукописи находятся и в Болгарии, и в Греции, и в Палестине, и в Сербии, и в Швеции, и в Америке, и в Германии, и - вообще неизвестно где. Впрочем, переезд из страны в страну не то чтобы полбеды, это и не беда вовсе. Это лишь присказка, сказка же состоит в том, что в XVIII-XIX веке древние рукописи страсть как любили рвать на кусочки. Не на мелкие, конечно - на крупные. Многие собиратели древностей не видели ничего зазорного в том, чтобы, открыв посеребренные застежки старинной книги и залюбовавшись иной изящной миниатюрой или орнаментом, вырвать себе лист-другой, а то и отдельную тетрадку на память, по принципу - от них не убудет, а для моей коллекции - бесценный экземпляр.

Некоторые похитители могли намеренно стереть запись о том, кто именно вложил эту рукопись в данный монастырь, и таким образом спрятать концы, не учитывали наивные воры лишь того, что в ХХ веке с помощью ультрафиолетовых лучей можно будет прочесть даже стертые надписи - именно так была расшифрована вкладная запись одной новгородской рукописи, которую пожертвовал в Ново-Иерусалимский монастырь не кто иной, как патриарх Никон. Из-за похитительских проделок нередко случалось и так, что разрозненные части единой рукописи оказывались и в Румынии, и в Москве, и в Пскове, и в Казахстане. А все потому, что какой-нибудь ревностный собиратель, посетив архив какого-нибудь румынского монастыря, похищал из него часть полюбившейся ему рукописи, затем привозил ее в Москву, потом часть дарил своему близкому другу, псковскому епископу N, тут вдруг являлась Советская власть, епископа ссылали, он же самое дорогое, листы подаренной рукописи в том числе, вез с собой в далекие казахские степи.

На фоне подобных историй название "Сводный каталог" начинает играть во всем разнообразии смыслов. Вот что, оказывается, надо сводить воедино, не только рукописи, рассредоточенные по просторам всего бывшего Союза, но и отдельные, разрозненные части целого. Чего применительно к памятникам ХIV века прежде не делалось никогда. В 1984 году выходил "Сводный каталог" рукописей ХI-ХШ века, но, как видим, не ХIV. Сейчас же завершился очередной, новый этап научного освоения необъятного российского рукописного наследия, попутно же редколлегия нынешнего выпуска исправила и неточности, допущенные в издании 1984 года (в последнем "Сводном каталоге" все уточнения, касающиеся рукописей ХI-ХШ веков, помещены в двух приложениях).

Скорее всего, неточности, ошибки присутствуют и в нынешнем каталоге - научное познание неотделимо от разочарования во вчерашних озарениях, и отсутствие погрешностей в столь основательном научном труде может вызвать только подозрение. Но разбираться во всем этом будут специалисты. Они же смогут до конца оценить и уникальность этого каталога - в научный оборот введено описание огромного числа прежде не известных исторических источников. Впрочем, специалисты это уже оценили - присутствующие на презентации каталога академики и член-корреспонденты (замечательные историки В.К.Волков, Б.Н.Флоря и Я.Н.Щапов, выдающийся лингвист В.А.Дыбо, знаменитый искусствовед Г.И.Вздорнов) говорили о состоявшемся издании исключительно в панегирических тонах, явно не из одного желания соблюсти конвенции жанра презентации.

Для простых же смертных любопытны могли бы скорее оказаться те "подарочки", которыми каждый из читателей древних рукописей обязательно был одарен, - приписки и надписи на полях, "крики души" того или иного писца, благодаря которым рукопись начинает звучать, как живая. "Ох, книга, книга... Уже мне от тебя тошно...", - замечает один, очевидно, утомленный долгим переписыванием. О том, как тяжело и трудно было переписывать страница за страницу рукопись, свидетельствует и другой горестный вздох, также запечатленный на полях: "Через тын пьют, а нас не зовут".

Но бывало, что писцы делились с читателями и радостью: "Как радуется жених о невесте, как радуется заяц, избегнув сети, как радуется кормчий, приведя корабль к пристани, так радуется списатель книжный, увидев последний лист". Эта жизнеутверждающая запись была сделана "списателем" Лаврентьевской летописи и приведена в новоизданном каталоге. Порадуемся вместе с ним и мы, перевернув последнюю страницу многолетнего, замечательного и, между прочим, практически бескорыстного труда российских ученых.