Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Оставшиеся живыми
Дата публикации:  28 Января 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В романе Константина Плешакова "Красный камень" есть такой эпизод: "страшная Клавдия", старуха, умирая, рассказывает, как изводила мужа, бывшего офицера царского флота. По ночам она "играла роль парня", насиловала, тот забивался в угол кровати, отбивался, плакал и пр., пока не "добивалась своего". Он признался, что гомосексуалист, "не может жить с женщиной", просил отпустить его. Но это ее только разжигало. Весь день проходил у мужа - в страхе ночи, у жены - в жадном ожидании ее.

Привычная (не столько "в жизни", сколько "в литературе") ситуация перевернута. Мужчина и женщина обменялись ролями, и прежде всего не действиями, а связанными с ними чувствами. Страх, отвращение, отчаяние, сознание беззащитности и пр. - с одной стороны, и знакомый комплекс сладострастия торжествующего насилия - с другой. При этом само взаимоотношение "сторон", представление о том, что "стороны" эти "есть", и даже о необходимости, обязательности их неизменно.

Дело обыкновенное: всякий раз художественный эффект происходит от какой-то перестановки, инверсии, от того, что что-то или кто-то выступает в несвойственной роли. Влюбленный отвергает возлюбленную, разбойник дарит тулуп, патриот работает на иностранную разведку...

В "Иудейской войне" Фейхтвангера Иосиф Флавий и благороден, и носитель национального чувства. Однажды он с другими защитниками крепости оказался заперт в пещере. Сопротивление было бесполезным. Не надеясь уговорить товарищей сдаться, Иосиф убедил их убить друг друга. Грех самоубийства последний живой возьмет на себя. Оставшись вдвоем, Иосиф бросает обессиленного товарища и выползает к нападавшим. Если бы Иосиф был мерзавцем или ненавистником собственного народа сцена бы не поражала.

Лет пять назад меня убеждали, что гомосексуальной эстетики не существует, и я наконец поверил. Зато существуют гомосексуалисты. А это персонажи (и авторы) с ощущением своей ненормальности, ущербности, того, что они "не как все". Таковы и их внутреннее чувство, и взгляд "со стороны". Это понятие о "всех" не зависит от реального количественного соотношения геев и гетеросексуалов. Стань геи большинством, они себя (и их) все равно бы ощущали ненормальными, или "отличающимися". Это понятие о "всех" зафиксировано и входит в гомосексуальное самосознание.

Подобное происходит с евреями. Третья категория потенциальных русских (говорю только о России) писателей - женщины. Этому тройственному союзу противостоит абстрактное лицо: мужчина, русский, гетеросексуал. Объединение гомосексуалистов, евреев и женщин покажется, конечно, либо банальностью, либо дикостью (скорее, тем и другим).

Тем не менее, стихийно улавливается подобие в общественной "борьбе за права" "меньшинств". Подобие сосредотачивается в понятии о "меньшинстве": сексуальном, национальном и даже половом. Или за права отклоняющихся от нормы. Любопытная тавтология: мы различаем сексуальное и половое. Представление о "меньшинстве", как и "отклонении", здесь непременно возникает, хотя, понятое количественно, оно нелепо. Мы расположили эти группы населения в порядке возрастания такой нелепости. В отдельные исторические периоды или в каком-то месте они прямо становятся большинством. Например, женщины после войны, тем более комично говорить о них как "отклонении от нормы". Но все эти здравые рассуждения не имеют значения. И любые достижения демократии и прогресса ничего не изменят в самовосприятии этих групп или в восприятии их "другими".

Это восприятие и становится основой истеричного, иногда массового (евреям со стороны русской интеллигенции) сочувствия. Это сочувствие естественно порождает уже почти художественную инверсию: равные становятся лучшими (всегда для себя, часто для других).

Повторю: говорю о российском контексте.

Понятие "меньшинства" всегда производно от картины окружающего мира. Этот мир - русский, мужской и с "традиционной" (очень хорош термин) сексуальной ориентацией. Ни от каких количественных соотношений эта картина не зависит.

"Русский" или "мужской" мир - не тот, в управлении которым недостаточно участие инородцев (тоже хорошее слово: иного рода) или женщин. Мир нам предшествует, он уже таким создан и нас встречает. Он создан по-русски и по-мужски (или для русских и для мужчин): сами его институции или общественный язык. Чтобы мир изменил национальную или сексуальную ориентацию, его надо "перестроить". Тут мало какой-то группе населения разрастись или даже прийти к власти. "В жизни" перестроить трудно (если возможно), а литература традиционно этим только и занимается. Ей это "легко". Еврея, гомосексуалиста или женщину объединяет то, что они существуют в чужом, не вполне для них оборудованном мире.

Сознание своей ущербности... Я настаиваю на этом слове и имею в виду, что для чувства ущербности (а это ведь и значит: "не такой как все") обыкновенно становиться основой представления об избранности и исключительности (исключенный, исключивший себя "из всех"). Это сознание своей ущербности благоприятно для занятий современной русской литературой. Человек изначально, с рождения и по внелитературным причинам ущербный сейчас только и соответствует ей (он ей под стать). Как персонаж и как автор.

А оттого и независим от чувства ее общей ущербности и ненормальности ("как дела")... У такого писателя они есть свои, он к ним привык (свыкся с ними), то есть другого и не знает. С ущербностью, новой для него, непривычной и тяготящей, литературы ему не надо ни бороться, ни ей противостоять или к ней применяться.

Я вдруг заметил, что мои положительные реакции на произведения современной русской литературы вызывают только авторы-евреи, или гомосексуалисты, или женщины... Это происходит само собой (я не хотел).

В современной русской литературе как профессии есть что-то настолько стыдное и несерьезное, что занятия ею впору скрывать. "Писатель" - кличка, ее произносят с улыбкой. Небольшое исключение - два-три человека (мне было бы трудно назвать их), доходы которых от литературы настолько большие, а известность настолько широкая, что то и другое словно бы компенсируют несерьезность профессии. Возможно, литературой сейчас естественно было бы заниматься по-любительски, в свободное время, - конечно, не от работы, службы, а от светской жизни. Но для этого должны появиться в литературе состоятельные люди, чье состояние было бы даром, не результатом труда.

Все это приводит к специфическому комплексу неполноценности у профессионально занимающихся литературой русских мужчин. Они генетически и по воспитанию ориентированы на господство, оттого болезненно переживают эту неполноценность. Постоянно особым образом оправдывают литературные занятия, представляют себя так, будто занимаются чем-то важным. Произведения заполняют философские рассуждения, сюжеты трактуют историю, а диалоги превращаются в публицистические споры. Литература пытается уверить нас в том, во что не верит: что она серьезное дело. От русского (и т.д., сами продолжите) по происхождению писателя ждать другого не приходится.

Напротив, современная ущербность литературы для гомосексуала, или еврея, или женщины проходит совершенно незаметно. (Я очень хорошо представляю идеального современного русского писателя: еврейка-лесбиянка, и такие есть. Тройная отторженность.) Ущербность переплавляется в сюжет и в нем исчезает. Можно сказать и так: эта изначальная ущербность автора (то, что он - чужой) и рождает литературу. Она превращается в свободные фантазии. Мир перестраивается, или переворачивается.

В романе Леонида Гиршовича "Прайс" (1998 г.) действие происходит в "автономной еврейской области". Она действительно автономна: русских там просто нет, или они где-то очень далеко. Это еврейская Россия. Около года назад я в одну антологию включил рассказ Гиршовича "Шаутбенахт. (Смотри ночью)". На мой взгляд, просто шедевр. Там действие перенесено в Испанию, 1936 г., гражданская война... Однако еврей становится не просто главным героем. Он - главный в этом мире, а мало что понимающие в окружающем испанцы - не вполне обязательный фон его действий. Фон мог бы быть и другим

Время от времени я откликаюсь на книги женщин-писателей: Натальи Смирновой с романом "Фабрикантша", Дарьи Симоновой с заглавной повестью "Половецкие пляски"... Мужчины там никуда не деваются, они порой даже выходят на первый план в сюжете. Но они в женском мире, созданном для женщин и "по-женски", здесь случайно (зашли сюда) и не уверены в себе.

Так и в романе Константина Плешакова гетеросексуальные привязанности остаются. Именно "остаются", словно бы задерживаются на время. Но гомосексуализм не просто предпочтителен в романе. Он только и является естественным. Он - норма, с которой все сравнивается. А гетеросексуальность - извращение, со всеми последствиями: жестокость, преступление... Эти переворачивания создают "новый мир", не нуждающийся в дополнительных обоснованиях интереса или важности. Он сам по себе интересен, потому что в другом месте не существует. А исторический сюжет движется своим чередом и у Гиршовича, и у Плешакова, и у Смирновой, поставляя материал.

Примечание. Вероятно, эти заметки публиковать бы не стоило. Но так уж я устроен: только мне придет в голову какая-то мысль, версия темы "иль что-нибудь такое", и я не успокоюсь, пока всем не расскажу. Представляю, как, во-первых, оживятся евреи. Они, конечно, согласятся с констатацией: русскую литературу сейчас (добавят: и всегда) делают в основном евреи. По поводу же объяснений скажут, что я ошибаюсь (и это еще мягко), а на самом деле причина в том, что еврей традиционно, генетически "книжник". Так мне было однажды сказано. По своему обыкновению, я не нашелся сразу, что ответить. И напротив, русские патриоты возмутятся новой клевете: то ли на русских, то ли на русскую литературу. Но мне-то что за дело - странствующему литератору, равнодушно поглядывающему в окно.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Михаил Эпштейн, Дар слова. Выпуск 12 /27.01/
Последние времясловия. Иновременное, надвременное и подвременное. Времяведение как наука. Правила времесла. Вожди и времяводы. Лексическая крона времени в русском языке: 166 слов. Глагол времен.
Анастасия Отрощенко, 25 рублей за детский нон-фикшн /24.01/
Маленькие сказки не воспитают снобов, которым будет стыдно признаться, что они получают удовольствие от приятных и трогательных картин.
Майя Кучерская, Через тын пьют и нас зовут /23.01/
Изучение древнерусских рукописей - занятие для немногих. Их и немного, специалистов, умеющих отличить рукопись последней четверти ХIV века, например, от первой четверти ХV. На всю Россию каких-нибудь два-три человека. Это не преувеличение, скорее - преуменьшение.
Владимир Тихомиров, "То, что умеешь делать, лучше не делать" /22.01/
Интервью с переводчиком. Чтобы заработать на жизнь ремеслом, нужно уметь делать то, что делаешь. Для добротного перевода этого бывает достаточно. А чтобы быть художником - нужно, отказавшись от умения, всякий раз начинать все сначала. Поэт, если он поэт, не может быть профессионалом. Поэт-переводчик - тоже. А переводчик может.
Владимир Губайловский, WWW-Обозрение Владимира Губайловского /22.01/
"Журнальный зал" представляет: "Новый мир", 2003, #1. Научный атеизм - внутренне противоречивое понятие, которое по недоразумению досталось нашему времени от советских времен.
предыдущая в начало следующая
Олег Дарк
Олег
ДАРК

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100