Кажется, Роберт Луис Стивенсон для каждого из нас с детства стал добрым другом. Кто не читал его "Острова сокровищ"? Кто не смотрел одноименный фильм? Или мультфильм? Кто не помнит песенки "Пятнадцать человек на сундук мертвеца"? Или выкриков: "Пиастры, пиастры"? Для нас Стивенсон - более свой, чем иной русский писатель. И тем не менее, оказывается, мы не так уж и хорошо его знаем: еще не все его произведения, в том числе и очень значительные, переведены на русский язык. Но пробелы постепенно заполняются, и впереди нас, будем надеяться, еще ожидают интересные открытия.

В 2001 году произошло знаменательное событие: издательство "Радуга" выпустила двуязычную книгу поэзии Стивенсона "Детский сад стихов и другие стихотворения" (она и по сей день продается в книжных магазинах Москвы). Это самое полное собрание стихов шотландского писателя, когда-либо издававшееся на русском языке. Многие переводы были сделаны специально для этого издания: большую работу провели М.Бородицкая, Е.Липатова и М.Лукашкина (составитель сборника).

Общий уровень переводов в сборнике очень высок. Это и не удивительно: за сто двадцать лет, прошедшие со дня публикации первого сборника Стивенсона, его стихи переводили лучшие русские и советские поэты и переводчики. Достаточно назвать Брюсова, Мандельштама, Ходасевича, Балтрушайтиса, Румера, Сергеева. Некоторые стихотворения даны в трех-четырех-пяти вариантах!

Такая книга - настоящее сокровище для переводчика. Нет ничего более увлекательного и поучительного, чем наблюдать, как в переводе проявляется личность поэта, как признанные мастера-современники "скрещивают шпаги" на том или ином стихотворении, как спустя многие годы им бросают вызов их молодые последователи - и не только бросают, но подчас и выходят победителями в таких схватках.

***

Давайте понаблюдаем за одним из таких поединков. Итак, к дуэли готовятся величайшие словесные фехтовальщики, выдающиеся русские поэты Валерий Брюсов и Осип Мандельштам. Им предстоит перевести стихотворение Роберта Луиса Стивенсона "The Land of Counterpane". В оригинале оно выглядит так:

When I was sick and lay a-bed,
I had two pillows at my head,
And all my toys beside me lay
To keep me happy all the day.

And sometimes for an hour or so
I watched my leaden soldiers go,
With different uniforms and drills,
Among the bed-clothes, through the hills;

And sometimes sent my ships in fleets
All up and down among the sheets;
Or brought my trees and houses out,
And planted cities all about.

I was the giant great and still
That sits upon the pillow-hill,
And sees before him, dale and plain,
The pleasant land of counterpane.

Вот соперники стали в позицию, оголили шпаги. Сталь грозно сверкнула на солнце. Еще мгновение - и клинки, зазвенев, скрестились. Бой начался.

Первым наносит укол Мандельштам. Его перевод заголовка куда интереснее, чем у Брюсова - "Одеяльная страна" против унылой "Страны кровати". Но что же дальше?

Мы видим, что, немного отступив в самом начале, Валерий Брюсов уверенно защищается и вскоре начинает контратаку: и по образам и по стилистике его перевод заметно точнее. Вот так звучат у него первые три строфы:

Когда я много дней хворал,
На двух подушках я лежал,
И чтобы весь день мне не скучать,
Игрушки дали мне в кровать.

Своих солдатиков порой
Я расставлял за строем строй,
Часами вел их на простор -
По одеялу, между гор.

Порой пускал я корабли;
По простыне их флоты шли;
Брал деревяшки иногда
И всюду строил города.

Брюсов очень точно следует авторской канве. Его выпады метки и опасны. Клинок Мандельштама же, напротив, зачастую рассекает воздух. Его приемы эффектны, но не всегда приводят к нужному результату, Сравните:

Лег в кровать. Закутался. Согрелся.
Подавайте мне теперь сюда
Все игрушки - кубики и рельсы,
Корабли, сады и города.

Два холма - под одеялами коленки,
И простынь бушует океан.
Города и башни ставлю к стенке
На крутой подушечный курган.

По холмам шерстяного одеяла,
По горам подушечной страны
Оловянная пехота пробежала
И прошли индийские слоны.

Переводчик отступает под натиском своего соперника: начало первой строфы звучит у него слишком рублено, безлично, как будто выкрикиваются лозунги. Во второй строфе вылезают слово "простынь", которое при ударении на последний слог вступает в конфликт со словом "согрелся". И совсем уж некстати появляется второй смысл в строке "Города и башни ставлю к стенке".

Так же невыразительно проводит Мандельштам и концовку боя:

Я гляжу, как ласковый хозяин,
Как хороший, добрый великан,
На равнину шерстяных окраин
И на полотняный океан.

Чувствуя неуверенность противника, Валерий Брюсов проводит решающую, заключительную атаку - живо, осязательно рисует образ ребенка, лежащего на подушках, подбирает четкие, "суровые" слова ("громада скал"), которые звучат так по-стивенсовски и сразу напоминают его "морские произведения" - и выигрывает поединок за явным преимуществом:

А сам я был как великан,
Лежащий над раздольем стран -
Над морем и громадой скал
Из простыни и одеял!

***

Иногда дуэли происходят заочно. Молодой переводчик бросает перчатку своим предшественникам. В книге есть стихотворение, для которого даны сразу пять вариантов перевода. Оно называется "Singing":

Of speckled eggs the birdie sings
And nests among the trees;
The sailor sings of ropes and things
In ships upon the seas.

The children sing in far Japan,
The children sing in Spain;
The organ with the organ man
Is singing in the rain.

Эти стихи чрезвычайно изящны по своей композиции - недаром они привлекли столько переводчиков. Над ним работали О.Румер, Игн. Ивановский, Л.Яхнина. А специально для сборника переводы сделали Марина Бородицкая и Мария Лукашкина. Любопытно, что у первой получился, пожалуй, самый удачный из всех пяти вариантов. (Нечасто бывает, что у переводчика после трех-четырех попыток предшественников остается место не только для хорошего, но и вообще для более или менее приемлемого перевода.)

Перевод Бородицкой звучит так:

Поет пичуга о птенцах
И о своем гнезде.
Моряк поет о парусах
И о своей звезде.

Поет монгол в краю степном
И в джунглях - папуас...
Поет шарманка под дождем
На улице у нас.

В этом стихотворении чрезвычайно важна структура. Поэт говорит сначала о птице, свившей гнездо, возможно, на дереве возле его окна, затем - о моряке, плывущем где-то в далеких морях. Далее он как бы присоединяется к моряку в его странствиях, расширяет географию пения и охватывает весь мир. И после этого, совершив кругосветное путешествие, снова оказывается у себя дома и слушает шарманку. Бородицкая свято сохраняет эту, пожалуй, одну из самых главных черт стихотворения. Другое ее достижение - прекрасный подбор лексики. Например, слово birdie она переводит как пичуга. Для сравнения, у ее предшественников: птичий хор, дрозд и даже совсем уж русский соловушка.

Реквием

Известно, что простота очень часто ставит переводчиков в тупик. Порой легче передать на другом языке самую хитрую игру слов, самый замысловатый выкрутас, чем простой и ясный текст. В переводе произведение либо лишается привлекательности, начинает казаться примитивным, либо, наоборот, излишне затуманивается, теряет прозрачность.

Эта трудность хорошо видна на примере знакового стихотворения Стивенсона "Реквием" ("Requiem"), выбитого на могильной плите поэта, который похоронен на одном из островов Самоа. Вот оно:

Requiem

Under the wide and starry sky,
Dig the grave and let me lie.
Glad did I live and gladly die,
And I laid me down with a will.

This be the verse you grave for me:
Here he lies where he longed to be;
Home is the sailor, home from sea,
And the hunter home from the hill.

Простые, бесхитростные слова. Буквально они переводятся так:

Под широким и звездным небом
Выкопайте могилу и положите меня в нее,
Я радостно жил и умирать мне легко.
Выполните мою последнюю волю.

На моем надгробном камне выбейте такие строки:
Он лежит, где хотел лежать,
Он - дома, моряк возвратился домой с моря,
Охотник возвратился домой с холма.

Переводчики, в том числе и очень талантливые, снова и снова пытаются найти адекватное русское звучание - и всякий раз впадают в одну из тех крайностей, о которых я говорил.

Самый, на мой взгляд, неудачный перевод принадлежит В.Рогову.

Реквием

Под небом широким, в сиянье светил
Пусть бы кров мой последний я получил!
Радостно я на земле нашей жил
И радостно к смерти готов,

А на могиле выбейте так:
"Исполненье желаний - вершина благ!
Вернулся с моря, вернулся моряк,
И охотник вернулся с холмов".

Глаз сразу же цепляется за "вершину благ", которая при такой структуре и вкупе с "радостно к смерти готов" воспринимается единственно как смерть. Можно подумать, что Стивенсон не был смертельно болен чахоткой, а просто устал от веселой жизни! Перевод вообще звучит как-то по-балаганному залихватски, о чем красноречиво свидетельствует восклицательный знак во второй строчке, отсутствующей в оригинале. Это сильно уродует стихотворение, ведь в оригинале, как мы помним, спокойная, безмятежная речь. А уж выражения "радостно к смерти готов" и "пусть бы кров мой последний я получил" вообще звучат не по-русски.

Но, конечно же, есть и более качественные переводы. Один из них приписывается З.Житомирской:

Реквием

Под звездным простором, в высоких горах
Могильной землею укройте мой прах.
Я радостно жил, но приспела пора
И радует смерти покой.

На камне моем вы напишите так:
"Здесь его дом, его давний маяк,
Из долгих скитаний вернулся моряк,
Охотник - из чащи лесной".

В этом переводе смерть перестала быть "вершиной благ", но все же ее покой по-прежнему почему-то "радует" автора.

Еще один вариант перевода "Реквиема" сделал Дмитрий Коваленин:

Под небом просторным, в подлунном краю
Меня положите в могилу мою.
С улыбкою жил - и в последний приют
С улыбкой сойти я готов.

Камень могильной покройте строкой:
"Вот он покоен, искавший покой -
Моряк возвратился с моря домой,
И охотник вернулся с холмов..."

Опять-таки, исправляя ошибки предыдущих переводчиков, Коваленин совершил несколько своих. У него Стивенсон наконец-то перестал мечтать о смерти, но зато стал "искать покой". Кроме того, не совсем понятно, что значит "покрыть (!) камень строкой", да и "подлунный край" - существенный отход от простоты стивенсовского образа.

Ближе всех к оригиналу приблизился в своем переводе Андрей Сергеев, также очень удачно переведший стихи из сборника "Подлесок" и балладу "Рождество на море". Но и его вариант не идеален:

Завещание

К широкому небу лицом ввечеру
Положите меня, и я умру,
Я радостно жил и легко умру
И вам завещаю одно -

Написать на моей плите гробовой:
Моряк из морей вернулся домой,
Охотник с гор вернулся домой,
Он там, куда шел давно.

Андрею Сергееву удалось справиться практически со всеми задачами: он удачно передал повторяющееся слово gladly (радостно и легко) и избежал неуместной радости от смерти. В полном соответствии с оригиналом звучит и вторая строка. Пожалуй, единственное не очень удачное слово в переводе - это "ввечеру". От него веет чем-то слишком уж народным или романсовым.

Однако чтобы добиться в переводе простоты оригинала, Сергееву пришлось пойти на еще большее упрощение и срифмовать в каждой строфе два одинаковых слова. Возможно, эта плата не такая уж и велика, но из-за нее стихотворение начинает выглядеть несколько бедновато.

"Requiem" - это тот случай, когда можно определить победителя в состязании переводчиков, но даже ему не удается сравняться с автором оригинала. Интересно, найдется ли когда-нибудь переводчик, который не позволит одному из "самых простых" произведений Стивенсона ускользнуть из своих рук?

Тикондерога

Как-то раз (мне было лет семь или восемь) я забрался на чердак бабушкиного деревенского дома и стал рассматривать сваленные там старые запыленные книги. В какой-то школьной хрестоматии я случайно обнаружил шотландскую балладу под названием "Вересковый мед". Лениво пробежав глазами первые строки, я пролез поближе к маленькому оконцу, едва пропускавшему солнечный свет, продолжил читать, да так и не смог оторваться до самого конца.

Сказать, что я увлекся, было бы неправдой - я был потрясен. Заключительные строфы баллады навсегда врезались в мою память:

Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верю я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен,
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!

До сих пор, когда я читаю эти слова, меня пробирает дрожь, а к горлу подступает ком.

Позже я узнал, что автор этой баллады - Роберт Луис Стивенсон, а перевел ее на русский язык Самуил Маршак. Еще одну, небольшого размера, балладу под названием "Рождество на море" превосходно перевел Андрей Сергеев.

Однако мало кто из наших читателей знает, что Стивенсон выпустил целый сборник баллад (1890), куда, помимо уже названных, входят "The Song of Rahero: A Legend of Tahiti", "The Feast of Famine: Marquesan Manners" и "Ticonderoga: A Legend of the West Highlands". Долгое время переводчики упорно обходили вниманием эти произведения, и вот, наконец, произошло большое событие - Мария Лукашкина перевела легенду "Тикондерога".

Сюжет этой баллады, состоящей из трех частей, таков: человек по имени Стюарт убивает в поединке Камерона. Предвидя месть клана, он обращается за помощью к брату убитого. Тот, не зная, что случилось, обещает защитить Стюарта. Во сне Камерону является убитый брат и рассказывает ему правду. Но Камерон, верный данному обещанию, отказывается от мщения. Тогда мертвец лишает своего брата покоя, сообщив название места, где того ожидает смерть: Тикондерога.

Перевод баллады сделан на очень высоком уровне. Обращает на себя внимание любопытная вещь: читая "Тикондерогу" и "Вересковый мед", слышишь один и тот же голос - голос рассказчика, - так не похожий на собственные голоса Маршака и Лукашкиной. И это, пожалуй, главная победа, которой может добиться переводчик.

Одна из причин успеха - верная передача ритма баллады. (Кстати, именно невнимание к ритму погубило в остальном очень неплохие работы Николая Чуковского, наравне с Маршаком и Сергеевым переводившего "Вересковый мед" и "Рождество на море". Они также приведены в сборнике.) Если он меняется на протяжении баллады, переводчица четко отслеживает эту особенность. Посмотрите, как по-разному передана речь автора и размышления Камерона (это место, начало второй части, - возможно, самое удачное в переводе):

Поиски имени

А в Лондоне знатные лорды,
Припудрив свои парики,
Собрали совет и решили
В Нормандию двинуть полки.
И тут же гонцы известили
Об этом решении тех,
Кто мог свои семьи покинуть,
Кто жаждал военных утех.
Известье о дальнем походе
Чуть позже услышал и тот,
Кто жил у туманного моря,
Где вереск пахучий цветет.
В руках молчаливых шотландцев
Оружия хладная сталь,
Что дедам служила когда-то,
Блеснула на солнце, как встарь.

"...Может быть, и мне решиться
И, не мешкая ни дня,
На войну пойти солдатом?..
Жизнь не радует меня.
Мне и пир веселый в тягость,
Мне не в утешенье ночь.
Может быть, и в самом деле
Я бы смог себе помочь:
Грохотаньем канонады,
Ревом ста военных труб
Заглушить то предсказанье,
Что слетело с мертвых губ?.. -
Чтобы не слышать снова и снова,
Как жужжит оно без конца,
Это слово - Тикондерога,
Имя смерти - из уст мертвеца!"

В последних четырех строках автор опять возвращается к первоначальному ритму, так как фраза: "Это слова - Тикондерога, Имя смерти - из уст мертвеца" служит рефреном на всем протяжении легенды. И Мария Лукашкина честно передает все эти ритмические нюансы.

Стивенсон вообще очень часто, особенно в первой части баллады, использует повторы, придавая парам строк одинаковую грамматическую структуру:

In the land of the heathery hills,
In the days of the feud and the fight.
The blood beat in his ears,
The blood ran hot to his head.
But this was a man of counsel,
This was a man of a score.
He looked on the blowing mist,
He looked on the awful dead.

Уже на первой странице таких примеров - с десяток. Симметричность строк очень важна: во многом именно она делает балладу балладой. К сожалению, переводчице лишь иногда удается сохранить эту деталь:

Чей-то меч меня наземь кинет?
Чья-то пуля меня поразит?
Он листал старинные книги,
Он пытался прочесть письмена.
Ни презренье родных, ни страх,
Ни упреки, ни мести жажда.

Кстати, одна из шероховатостей перевода связана именно с тем, что симметричная структура была замещена деепричастным оборотом. Сравните:

It sang in his sleeping ears,
It hummed in his waking head:
The name - Ticonderoga,
The utterance of the dead.
В полусне поразило слух,
Наяву жужжа без конца...
Это слово - Тикондерога.
Имя смерти - из уст мертвеца.

Стивенсон говорит, что слово "Тикондерога" не давало Камерону покоя ни днем, ни ночью. В переводе же из-за неловкого подчинения эта простая мысль затуманилась. Получилось: "поразило, жужжа".

Хорошо, что наряду с некоторыми упущениями у Марии Лукашкиной есть и приобретения. Так, например, переводчица прекрасно разобралась, как отличать одного Камерона от другого:

Заходящее красное солнце
Озарило деревья и склон,
Когда вышел Стюарту навстречу
Камерона брат, Камерон.

Или:

В час полночный, когда над лесом
Начинают совы летать,
Камерона - живого брата -
Мертвый брат пришел повидать.

Прекрасная находка - с ее помощью в большой степени компенсируется недостаток "балладности", возникший из-за нарушения симметричности. В оригинале сказано проще, а в переводе эти места - одни из самых сильных, они моментально западают в память.

В заключение хочется еще раз сказать, что Мария Лукашкина сделала отличный подарок поклонникам творчества Роберта Луиса Стивенсона, решившись пойти трудной тропой именитых предшественников - Маршака и Сергеева, - которая успела уже изрядно зарасти. Будем надеяться, что не за горами тот день, когда свет увидит полный русскоязычный сборник баллад шотландского писателя.