12 февраля будет вручаться присуждаемая журналом "Знамя" и издательством "ЭКСМО" премия имени Ивана Петровича Белкина за лучшую повесть - самая молодая из главных российских литературных наград. От роду ей всего один год. Причем рождение младенца не обошлось без скандала. Прошлогоднее вручение премии Сергею Бабаяну за повесть "Без возврата" расстроило, кажется, всех. Одни назвали решение жюри "странным" и "вызывающим недоумение", другие так и прямо "позорным".

Мне-то оно как раз показалось абсолютно нормальным. Ну, наградили образцово среднюю (то есть образцово никакую) повесть: средний сюжет, средний язык, средние философствования среднего героя. Уцененный вариант "городской прозы" 70-х на перестроечном материале. Так ведь именно такую прозу у нас и награждали все 90-е. И ничего, проходило без эксцессов. Журналы печатали, критики хвалили. А тут вдруг все возмутились. Чего возмущаться-то? Сами же все "замечательное десятилетие" напролет выдавали подобное чистописание за литературу... Тем более что и соседи по шорт-листу у Бабаяна были точь-в-точь такие же никакие - Дмитриев да Славникова. Ну, предназначалась премия одной средней повести, наградили в итоге другую - так ведь немудрено и перепутать.

Похвалил лауреата тогда, кажется, один Лев Пирогов. Забавно. Кто бы мог подумать, что постинтеллектуализм - это помесь Шукшина с Трифоновым.

Впрочем, в прошлом году у жюри все же был достойный выбор - в шорт-лист контрабандой проникла отличная повесть Андрея Геласимова "Фокс Малдер похож на свинью". Сегодня Геласимов вновь в числе претендентов, но его новая повесть "Жажда" ни в какое сравнение с "Малдером" не идет.

На феномене Геласимова, раз уж есть повод, стоит остановиться поподробнее - как-никак человек за год стал одним из самых обсуждаемых современных русских писателей. Но дело не только в этом. Судьба Геласимова кажется мне достаточно характерной и напоминает путь независимого американского режиссера, какого-нибудь Стивена Содерберга или Гаса Ван Сента. Снимет такой режиссер что-нибудь не вписывающееся в мейнстрим, все вокруг по этому поводу радуются, ленту берут на престижные фестивали, награждают призами. Режиссер тут же становится модным, его приглашают в Голливуд, под его проекты дают деньги, сниматься у него рвутся самые звездные звезды. В результате на свет появляется "Эрин Брокович", или там "Умница Уилл Хантинг", или еще что-нибудь подобное.

Примерно то же произошло, мне кажется, и с Геласимовым. Написал никому не известный автор прекрасную повесть, сначала разместил ее в Сети, потом напечатал книжкой в модном издательстве. Его начали привечать толстые журналы, о нем заговорили критики, на него стали обращать внимание премиальные жюри. Стоило одному журналу напечатать в порядке дискуссии статью, автор которой усомнился в достоинствах прозы Геласимова, как статью тут же назвали заказной, а сам журнал обвинили в антигеласимовском заговоре. Читающая публика, которой Геласимов тоже понравился, начала, как в том мультике, требовательным голосом вопрошать: "А еще?" Излишне говорить, что в результате "Фокс Малдер..." так и остался лучшим из появившихся до сего дня разножанровых текстов Геласимова. В общем, см. статью Д.Мережковского "В обезьяньих лапах", там как раз об этом.

В первой повести Геласимова была всего одна фраза, переводившая весь разговор на качественно иной уровень, делавшая недействительными все ернические выпады рецензентов, повадившихся сравнивать "Малдера" кто с Викторией Токаревой, кто с Анатолием Алексиным. Помните, там герой вспоминает, как пришел со своей подругой Мариной в гости к учительнице, и вдруг говорит: "Как ее все-таки звали? Может, и не Марина. Марина, кажется, была потом. На втором курсе". И все. И самое замечательное, что фраза эта дана без всякого нажима, как бы между прочим, она никак не выделена, что само по себе большая редкость для нашей современной литературы, напрочь разучившейся доверять читателю и работать на подтекстах. И после этого повествователь как ни в чем не бывало продолжает свое "мы с Мариной...". Вот, кстати, и ответ на вопрос, "в чем смысл описанной истории", на который не может найти ответа Д.Быков. Вот в этом, в этой фразе. Об этом и повесть. Если кто не знает, это называется тоской и об этом написана вся великая мировая литература. Ну, или почти вся. Лучший роман всех времен и народов "Великий Гэтсби", по крайней мере, точно об этом.

В "Жажде", да и в других вещах Геласимова этого нет. Нет слома интонации, нет недоговоренности. Имитация всего этого есть, как в финале "Жажды", а настоящее дополнительное измерение так и не появляется. Там все по прямой, все запрограммировано, все ясно с самого начала. Поругавшиеся кореша-бизнесмены замирятся, пропавший товарищ найдется, к герою вернется желание рисовать, и люди к нему потянутся. В общем, "Все будет хорошо". Дмитрий Астрахан с претензиями.

На самом деле, я тоже несколько выпрямляю, и все не совсем так. "Жажда" - повесть по-своему неплохая. Стиль Геласимова, его манера, его интонация никуда не делись. Только за всем этим теперь стоит гораздо меньше, чем раньше. Схема вместо жизни. Многозначительность вместо многозначности. Гипс с этикеткой "мрамор". А уж какие все вещи Геласимова стали одинаковые - как будто и тут раэлиты нашкодничали. "Жажда" похожа на "Жанну", "Жанна" - на "Чужую бабушку", ну - и так далее, по цепочке. Я уж не говорю о "Годе обмана" - тут и впрямь, кроме новорусского кино, ничего в голову не приходит. Хотя и мило, мило. А "Фокс Малдер" - другой. Жалко "Фокса". Хоть он и похож на свинью. И Андрея Геласимова жалко. Так все хорошо начиналось. А заканчивается в белкинском шорт-листе, в компании с Асаром Эппелем и Мариной Вишневецкой. Будем надеяться, что это только промежуточный финиш. Геласимов все-таки из другой компании.

Об Эппеле я только что писал, и повторяться не хочется. Тем более, что повесть "Кастрировать Кастрюльца", претендующая теперь на Белкина, - из той же знаменской подборки, что и рассказ "В паровозные годы", которому с месяц тому выдали казаковскую премию. Почему одно - повесть, а другое - рассказ, не знает никто. Даже Немзер. Не будем выяснять это и мы. Тем более что две награды подряд в нашем литературном быту на одну грудь не падают. И еще раз тем более, что рассказ ли, повесть ли - Эппель везде одинаков. Есть такие писатели, которые слишком буквально поняли чеховскую мысль, что писать можно о чем угодно. И пишут. Неплохо пишут, надо признать. Очень многословно, конечно, избыточно, с украшательством и всяческими завитушками, но это уже дело вкуса. Существует же ложноклассицизм, почему бы не быть и ложнобарокко? Беда только в том, что в результате получается нечто настолько полое, что, кажется, постучи по строчкам текста - услышишь гулкий отзвук внутри... "Столовская еда была настолько никакая, что ею было даже не отравиться" - это из рассказа (повести?) Эппеля "Чреватая идея", третьего в той знаменской подборке.

Вишневецкая, в отличие от Эппеля, никаких премий в обозримом прошлом не получала. Наоборот, ее той же "казаковкой" три раза подряд несколько демонстративно обнесли, от чего даже возникло нечто вроде небольшого скандала. Так что, скорее всего, Белкина получит именно она. За повесть "А.К.С. (Опыт любви)". Повесть, собственно, неплохая, и проблема с ней, на мой взгляд, только одна. Та же, что и с рассказом "Опыт принадлежания", побывавшим в последнем казаковском шорт-листе. Слишком сложно отрешиться от мысли, что, читая прозу Вишневецкой, мы сопереживаем не "правде текста", а "правде жизни", что главное здесь - материал, а не художественное видение автора. Я не знаю, чем природа восприятия "Опыта принадлежания" отличается от переживаний при чтении "Черной книги". Я понимаю, что записки врача хосписа произвели бы на читателя впечатление не меньшее, а главное - по структуре сходное с впечатлением от "А.К.С." И еще я вижу, как откровенно неудачны те вещи Вишневецкой, где материал сам по себе уже не так невыносим, как автор раз за разом недотягивает именно там, где требуются тонкость стиля и нестандартность писательского мышления. Я вижу, как слабой стилизацией оборачивается "Р.И.Б. (опыт демонстрации траура)", как прямолинейно выстроен сентиментальный "Т.И.Н. (опыт сада)".

Повесть Ильи Кочергина "Помощник китайца" тоже не обходится без этой самой "правды жизни". Впрочем, описание семейных неурядиц героя, его денежных затруднений, поисков работы вначале читается не без определенного интереса. Язык хорош, диалоги некоторые, особенно с американо-канадскими друзьями, очень удачны. Ближе к середине, однако, начинаешь понимать, за какие грехи на одном из сайтов эту повесть обозвали очерком. Закрадывается подозрение, что автор, не довольствуясь автопортретом, претендует на создание очередного "Героя нашего времени", и ничего хорошего из этого, как водится, не выходит.

После описания побега повествователя из Москвы в Сибирь читатель уже не сомневается, что ему пытаются скормить очередной образчик "сибирской прозы" - специфического подвида прозы деревенской, где вместо вологодских крестьян в роли носителей народной правды выступают какие-нибудь таежные жители, охотники там или лесники. И все же это не совсем так. Несмотря на все самоуговоры, повествователь и в Сибири не чувствует себя счастливым. На фоне всех неизбежных в подобном тексте декораций, среди вековых деревьев и заснеженных рек, он играет в русскую рулетку, дабы доказать себе, что "с вероятностью один к семи... необходим для дальнейшей жизни". Доказывает. И живет дальше.

Жанровый стереотип автору до некоторой степени действительно удается разрушить. Однако повесть портит последний абзац, снижающий экзистенциальный пафос до социального. Оказывается, герой просто не хочет принимать правила игры эпохи, требующей от него оставаться "помощником китайца". И поэтому возвращается из Москвы в тайгу. Делает выбор, а главное, делает вид, что от этого выбора что-то зависит и что-то меняется. "Сибирская проза" вновь на марше, казалось бы, окончательно разрушенные штампы и схемы опять обретают силу и торжествуют победу.

Попадание в шорт-лист повести Юрия Горюхина "Встречное движение" проще всего объяснить желанием жюри лишний раз почтить память уроженца села Горюхино. Не лишенное занятности графоманское упражнение уфимского прозаика удивительно напоминает роман Вадима Месяца "Лечение электричеством", несколькими месяцами ранее проскочивший в шестерку претендентов на Букера. То же отсутствие внятного сюжета, то же бесконечное умножение персонажей, призванное замаскировать композиционное бессилие, то же итоговое ощущение пустоты, полной "ниочемности". И у Месяца, и у Горюхина проскальзывают неплохие шутки, симпатичные фрагменты, которые тонут в сырой текстовой массе.

Вот ведь занятная тенденция - о какой бы премии речь ни шла, каждый раз в шорт-листе оказывается нечто уж совсем ни в какие ворота не лезущее. В прошлом Белкине, например, эту роль исполняла повесть Фаины Гримберг "Мавка" - экзальтированные и донельзя дурновкусные воспоминания о первых шагах богемных лесбиянок эпохи застоя. В этом году клоун уже не такой смешной. Горюхин все-таки не Гримберг, и отдаленное сходство с литературой при пристальном рассмотрении в его сочинении заметить можно...

Есть такой анекдот. Грустный. У тех, кто знает, прошу прощения, а для остальных рассказываю. Едет Илья Муромец по дороге. Едет, едет, наконец доезжает, как положено, до развилки. На развилке - камень, а на камне - надпись: "Без вариантов, Илюша".

Наши премиальные сюжеты год от года все больше напоминают эту печальную историю. Какие уж тут "Повести Белкина" - "Фаталист" какой-то получается. По этому поводу предлагаю учредить еще одну премию. Самую главную. Окончательную. Имени Вулича.

P.S. "И лишь одна ерунда его сводила с ума..." В прошлом году белкинское начальство объявило об учреждении специальной премии "Гробовщик" для критика, который хуже всех напишет о лауреате. Я честно обругал пятерых из шести обитателей шорт-листа, включая лауреата, и сел ждать. Но премия мне так и не досталась. Более того, я даже не смог выяснить, сколько у.е. положено победителю и получил ли "Гробовщика" вообще хоть кто-нибудь. Видимо, нет - уж очень жюри всех достало своим решением, и конкуренция оказалась слишком высока. Чтобы повысить свои шансы, в этом году я решил исключений ни для кого не делать, пленных не брать и ругать всех подряд. Прошу считать все вышенаписанное чистосердечной заявкой. Хочу быть гробовщиком. Согласен взять рублями. Я не гордый.