Сюжет этого обозрения определило полученное мною письмо: "Уважаемый С.К., не сочтите за труд заглянуть на эту страницу, где обнаружите полезные лично для себя сведения". Я заглянул...

Два года назад на весеннем, 2000 года, сетевом конкурсе "Улов" в разделе "Проза" я прочитал эссе Владимира Коробова "Дальневосточные экспедиции князя Э.Э.Ухтомского и тантрийские мистерии ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha. (Из истории семиотических культов)" и написал об этом эссе следующее: "Автор не скрывает своих "борхесовских" беллетристических приемов: придуманный герой князь Ухтомский, придуманный сакральный текст, история культуры, история некой мистической потаенной пракниги чуть ли не всей русской культуры; интеллектуально-детективный боевик, разработанный как бы средствами кондового историко-культурного исследования. Доведенная почти до пародии стилистика научных исследований, явленная, скажем, в популярных ныне культурологических бестселлерах А.Эткинда" ("Новый мир", 2000, #8).

История, изложенная Коробовым, выглядела действительно как интеллектуально-приключенческий боевик: сопровождавший цесаревича, будущего Николая II, в его восточном путешествии 1890-1891 годов князь Э.Э.Ухтомский принял участие в хурале буддистов под Иркутском и оставил подробное описание этого обряда: "Погоды стояли холодные, и монахи, собравшиеся у кумирни, мерзли изрядно. Наконец один из гэлунов взял на левое плечо ганьди и стал отбивать ритм, призывая к служению". Вдыхая дым курилен, Ухтомский поначалу не вслушивался в произносимые на тибетском языке слова, но потом, как пишет он, "показалось мне вдруг, что я совершенно отчетливо понимаю значение молитвы. Прислушавшись внимательно, я явственно услышал сначала слова "...иже еси на небесех", а потом слова "...и крепкий херес". Голова моя кружилась. Первенствующий лама бросил сор в костер. Сноп искр поднялся к самым звездам, и я, теряя сознание, стал валиться на землю. Последнее, что я услышал, были совершенно понятные мне слова: "...пора шептать Ом Мани Падмэ Хум"". На следующий день Ухтомский попросил показать ему книгу, из которой зачитывался текст. Книгу ему показали и даже разрешили скопировать. Привезенную в Петербург рукопись, которая получила название "Книга Юнглей Мансуровых", князь издавать не стал, но время от времени публиковал отдельные строки из этой книги в издаваемой им газете "Санкт-Петербургские ведомости". Скажем, в августе 1896 года там были опубликованы строки: "Земную жизнь пройдя до половины... Я список кораблей прочел до середины..."; среди других опубликованных строк: "Сестра наша - жизнь - всех сведет в планетарий", "Майн Додыр. Был-жил убещур - Щыл бул додыр". Сенсационность этого сообщения смягчается только тем обстоятельством, что, по словам Коробова, Ухтомский ознакомил с "Книгой Юнглей" узкий круг представителей петербургской литературной элиты (Блок, Гумилев, Кузмин, Чуковский и некоторые другие). При этом посвященные в тайну книги избегали говорить о ней даже друг с другом. В эссе воспроизводится сцена: на одном из тогдашних литературных собраний кто-то процитировал строки из "Книги", присутствовавший там "Гумилев слушал, как каменный, а потом сказал очень значительно, с паузами: "Я знаю, это из мансуровской книги. У меня тоже она есть. Ее про себя мыслить надо"". Далее в эссе кратко излагается теория "скрытого языка в тибетской тантрийской традиции", некоего особого, магического, языка, "структуры которого полностью совпадали со структурой наличной действительности таким образом, что речь фактически являлась актом творения вещей и событий". Речь идет не о каком-то естественном языке, а об особых "порождающих семиотических структурах", которые, "используя определенный естественный язык как своеобразный "носитель", устанавливают отношения прямой зависимости между языком и вниманием, обращенным к внешним предметам. В результате слово и вещь, данная в восприятии, как бы начинают звучать в унисон, взаимно трансформируя друг друга в новые слова и события".

"В тантрийских школах друг-па, гелуг-па и ньингма-па существует традиция передачи этих порождающих структур из поколения в поколение, от учителя - ученику... Сами порождающие структуры передаются, во-первых, посредством мантр, и, во-вторых, существует якобы некая книга, список, в котором перечислены имена прошлого, настоящего и будущего. Надо думать, что именно эту книгу и получил князь Ухтомский от настоятеля Цугольского дацана", - пишет Коробов.

Естественно (естественно для меня), текст Коробова я прочитал как остроумную пародию на некий уже почти сложившийся у нас жанр эзотерического литературоведения.

И выходит, зря.

Оказалось, что князь Ухтомский - абсолютно реальное историческое лицо. И получается, что эссе Коробова - не борхесовская литературная игра, а попытка историко-религиоведческого и отчасти лингвистического исследования. Об этом я узнал, загрузив указанную в посланном мне письме интернетовскую страницу. Страница оказалась форумом на сайте "Тенет", участники которого обсуждали мой ляп: "Князь Э.Э.Ухтомский, мне кажется, слишком известная личность, чтобы назвать его "вымышленным героем". Мне кажется, что если... Костырко серьезно относится к литературе, он должен дать в "Сетевую литературу" опровержение своего заявления по поводу князя Э.Э.Ухтомского. Все-таки это история России, а она ошибок не терпит". "Поскольку на "Тенетах" много говорят об этичности, мне хотелось бы испросить ваше мнение: этично ли мне указывать на ошибки... С.Костырко или мне стоит промолчать?"

Почему ж неэтично? Наоборот. Тогда у меня была бы возможность исправить свою ошибку еще два года назад. Но лучше поздно, чем никогда, - я приношу автору и читателям свои извинения за словосочетание "несуществующий князь Ухтомский".

Князь Эспер Эсперович Ухтомский (1861-1921) - публицист и поэт, выпускник историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета; служил по департаменту духовных дел иностранных исповеданий и был несколько раз командирован в Сибирь и Среднюю Азию для изучения инородцев-буддистов. В 1890-1891 годах сопровождал цесаревича, будущего Николая II, в его путешествии на Восток. Свои путевые впечатления и наблюдения изложил в книге "Путешествие на Восток Наследника Цесаревича". С конца 1890-х годов князь Ухтомский возглавлял Русско-китайский банк и правление Маньчжурской железной дороги. С 1896 года - издатель "Санкт-Петербургских ведомостей". После революции работал ассистентом-хранителем Дальневосточного отделения Русского музея.

Среди высказываний по поводу ситуации с эссе Коробова было такое: "Впрочем, рассказ Коробова, разумеется, не только назидательное напоминание. Его читают, как легко видеть по постам, с включенными фильтрами (в частности, жанровых ожиданий)... А вот если фильтры отключить, что при некотором навыке, надеюсь, возможно, и принять текст целиком..."

Я воспользуюсь здесь словом "фильтр". В качестве такового у меня был, во-первых, контекст, в котором читалось эссе Коробова, - подборка художественной прозы. Ну а второй фильтр, и главный, - это та настороженность, к которой нас приучило чтение исторических и литературоведческих текстов в Интернете. Особенно текстов с привлечением материала разных научных дисциплин, скажем, истории, лингвистики, философии, религиоведения и проч. А именно такие тексты составляют сейчас чуть ли не большинство эксклюзивных публикаций в "историко-филологическом секторе" русского Интернета. Во всяком случае, такое впечатление оставил у меня внимательный просмотр исторических и общегуманитарных серверов, которым я занимался полгода назад, составляя обозрение про "Велесову книгу" в Интернете (см. "WWW-обозрение" в #8 за 2002 год). Вот, скажем, характернейший образчик "исторического исследования" в Интернете - книга Бориса Романова "Русские волхвы, астрологи и провидцы". Глава, посвященная московскому юродивому Василию Блаженному, содержит исторические легенды о нем, а также запись некоторых его пророчеств. Например, такого: "И не может люд российский жить без кнута. Уж сколь страшен мой друг и кровопийца Ивашка Грозный, уж сколько проклятий высыпано на его голову, яко зола от сожженных душ, а будут чтить его как самодержавца великого... За Ивашкой Грозным будет много царей, но один из них, богатырь с кошачьими усами, злодей и богохульник, наново укрепит русскую державу, хотя на пути к заветным синим морям поляжет треть народа российского, аки бревна под телеги. ...будет долго править третий душегуб. И ради грозного порядка в великой державе усатый этот царь из диких горцев положит на плаху и сотоварищей своих, и друзей верных, и тысячи тысяч мужей и женок..." Не знаю, как другие читатели, а я не могу принять вот этот стилистический ширпотреб второсортной исторической беллетристики за подлинный язык московской улицы ХVI века.

Еще более сомнителен источник, откуда взяты эти откровения. Сославшись на газету "Оракул", Романов рассказывает о неком кандидате исторических наук Сергее Акчурине, получившем доступ в "Москву подземную" 90-х годов, где обитают тысячи московских бомжей, и там, в "старинном подземелье", ему показали лари со старинными книгами, среди которых была и древняя летопись, "каждая страница которой могла бы стать докторской диссертацией". Всю летопись Акчурин переписать не успел, но то, что удалось скопировать, он опубликовал в газете "Оракул" в 1994 и 1995 годах. Причем первая публикация акчуринских выписок была сопровождена в газете такой вот информацией: "Когда сотрудники редакции попытались встретиться с Акчуриным, чтобы уточнить текст его публикации, то у порога квартиры историка их встретила милиция: в квартиру нельзя... один из жильцов умер при весьма загадочных обстоятельствах... Нужно ли уточнять, что это был... Акчурин". То есть мы имеем дело с уже классическим для псевдонаучных публикаций сюжетом обретения "тайной книги" - можно вспомнить про "Велесову книгу": подлинника нет, свидетели умерли, зато масса приключенческо-детективных эффектностей, в данном случае про "Москву подземную", "старинное подземелье", "книгу-берегиню", тайных покровителей и тайных врагов книги и т.д.

Разумеется, научный и эстетический уровень книги Романова - китч в чистом виде. Но беда в том, что и для авторов множества других исторических исследований в Интернете, исполненных уже как бы на более высоком научном уровне, собственно энергии научного поиска кажется мало. Они стремятся "оживить" свои поиски или чем-нибудь приключенческим, или экстравагантностью идеологических концепций, и тогда бывает трудно избавиться от мысли, что для этих авторов идеология важнее собственно науки.

Именно эти качества демонстрировало большинство текстов, которые я прочитал, собирая для этого обозрения материал об Э.Э.Ухтомском в Интернете. Поскольку речь идет о Востоке, буддизме и буддийских религиозных практиках, то естественно, что имя Ухтомского появлялось в сочетании с именами Рерихов, Блаватской, Льва Гумилева... То есть на пространстве, самом притягательном для любителей околонаучной фантастики, эзотерической геополитики и маргинальной историософии.

Нет, разумеется, в предложенных мне "Яндексом" списках были и дельные статьи. О них сказать необходимо. Тем более что их оказалось не так много - всего две. Первой была статья В.Е.Голенищевой-Кутузовой "Русская интеллигенция и Восток" на сайте сетевого журнала "Агни". Автор кратко излагает историю восточной политики России в ХIХ веке и представляет фигуры, во многом определявшие эту политику (П.А.Бадмаев, Э.Э.Ухтомский и другие), рассказано и о путешествии цесаревича Николая Александровича по Востоку в 1890-1891 годах. Это очень важное для ХIХ века историческое событие не так широко известно, поэтому - чуть подробнее. Вторая половина ХIХ века была временем активного освоения Россией своих восточных окраин. И тогда же в правительственных кругах обсуждались возможности добровольного присоединения к России некоторых стран Востока (история с присоединением впоследствии Тувы показывает, что эти проекты были не совсем уж фантастическими, или, скажем, строительство КВЖД, спровоцированное предварительным согласием Кореи войти в состав Российской империи). Именно в те годы и готовилась Генштабом и Синодом поездка будущего Николая II по дальневосточным странам. Готовилась как акт дипломатический, культурный и, в известной степени, разведывательный. Совершалось путешествие на кораблях русской эскадры, цесаревич с небольшой свитой объехал Египет, Индию, Камбоджу, Вьетнам, Китай, Корею и Японию. Длилось путешествие десять месяцев.

Более подробное описание деталей этого путешествия содержит статья историка А.Н.Хохлова "Наследник российского престола в Китае весной 1891 года. (Неизвестные страницы истории русской дипломатии)" на сайте журнала "Исторический вестник". Хохлов, используя выдержки из тогдашней японской и китайской прессы, дипломатической переписки, воспоминаний, рисует картину русско-китайских отношений во второй половине века, ситуацию внутри Китая, положение английских миссионеров в Китае и их соперничество в борьбе за влияние с русской общиной, основу которой составляли купцы и арендаторы чайных фабрик. Описывается дипломатический протокол той эпохи, черты быта китайской административной элиты, наконец, просто атмосфера общения высокого русского гостя с китайскими чиновниками ("Генерал-губернатор усадил Цесаревича Николая Александровича в желтые носилки, а сам, быстро забежав вперед, сел в свои носилки и возглавил процессию... По сторонам всей дороги от пристани до храма стояли китайские войска - милиционеры в красных куртках и черных чалмах, с ружьями на караул... Тотчас же был подан чай в китайских чашечках и по-китайски. Его Императорское Высочество изволил милостиво расспрашивать генерал-губернатора, давно ли он управляет вверенными ему провинциями ([ответ:] второй год), сколько в них жителей ([ответ:] около 50 млн.) и какое главное занятие жителей").

Редкое удовольствие - читать исторический текст, обладающий тягой хорошо написанного исторического романа, при этом являющийся строгим научным исследованием. Рекомендую - с одной, правда, касающейся статьи Голенищевой-Кутузовой оговоркой: для меня как читателя этот дельный в целом текст портил ненужный идеологический напор некоторых отступлений. Например, в случае некритического цитирования высказываний князя Ухтомского: "Там за Алтаем и Памиром та же неоглядная, не исследованная никакими исследователями, еще допетровская Русь с ее непочатой шириной, преданиями и неиссякаемой любовью к чудесному, с ее смиренной покорностью посылаемым за греховность стихийным и прочим бедствиям, с отпечатком строгого величия на всем духовном облике"; "для Всероссийской державы нет другого исхода: или стать тем, чем она от века призвана быть (мировой силой, сочетающей Запад с Востоком), или бесславно пойти по пути падения, потому что Европа сама по себе нас в конце концов подавит внешним превосходством своим, а не нами пробужденные азиатские народы будут еще опаснее, чем западные иноплеменники". "Воистину пророческая мысль!" - комментирует эти высказывания автор статьи. Может, и пророческая, спорить не буду, только для начала хотелось бы уточнить, по каким, собственно, признакам мы могли бы считать Китай и Индию допетровской Русью.

И вот здесь я вынужден вернуться к основной теме этого обозрения. То, что в статье Голенищевой-Кутузовой (повторяю, в целом полезной и содержательной) только намечено, становится основным смыслом множества других исследований, посвященных взаимоотношениям России с восточными соседями. Ну, скажем, выставленной на авторском сайте книги Ксении Мяло "Звезда волхвов, или Христос в Гималаях". Читать эту книгу я начал с главы "Рерихи: в поисках древней отчизны" - именно на этот текст меня вывела поисковая система "Яндекса", когда я запросил сноски на имя Ухтомского. В качестве одной из опорных для концепции автора мыслей здесь цитируется высказывание все того же Ухтомского: "Желанная, далекая, утомительно-длинная Индия... У многих туземцев, мужчин и женщин, в общем, есть что-то напоминающее наше простонародье: красный излюбленный цвет одежды, по-бабьему повязанные платки, оклад лица - отчего в иных подробностях чудится нечто знакомое и близкое по духу. Разве все одна случайность, разве нет никаких оснований предполагать, что мы еще мало изменены западной культурой, а они, застывшие в почти доисторической старине, не только нам братья по крови, но и братья по наложенному на нас и на них внутреннему отпечатку?"

"Внутренний отпечаток" автор книги восстанавливает своими силами в первых же абзацах главы:

"Когда Е.И.Рерих в "Криптограммах Востока" прослеживает путь волхвов из индийского Аллахабада, то в ее словах нет ничего, что противоречило бы смыслу евангельского текста... В самом деле, что такое Аллахабад? Это получивший свое новое имя в эпоху Моголов священный город индусов Праяга, который предание считает единственным местом на Земле, пережившим время пралайи... В библейских понятиях это отсылает нас к потопу, ковчегу Ноя на горе Арарат и к таинственной фигуре Мельхиседека, доиудейского царя Салима и первосвященника, своим православным священством прообразующего царское достоинство и священство самого Христа... Не указывает ли это, что истоки правильной Церкви лежат за пределами Иерусалимского Храма и ветхозаветного Ааронова священства?"

И далее:

"Наконец, разве не естественно полагать, что коль скоро ветхому Адаму надлежало быть искупленному целиком, во всей полноте земного пространства и времени, то именно поэтому само пришествие Христа в мир ознаменовалось встречей с живым олицетворением этой ветхости - волхвами? Нет ничего невозможного и в том, что волхвами могли быть риши, древнеиндийские мудрецы, знатоки и толкователи Вед".

Все основные посылки автора строятся по схеме "почему не предположить, что возможно то-то и то-то" (действительно, а почему нет? предположить можно все, что угодно) вместо конструкций, выстроенных по типу "исходя из несомненности изложенных фактов, мы вынуждены предположить, что...". И уже дальнейшая проработка мысли о возможном родстве нашего и индусского "внутреннего отпечатка" идет в тональности само собой разумеющегося, в частности, констатации "специфически русской традиции особой любви к Индии". Оборот этот автор развивает таким пассажем: "В особом влечении к Индии сходились едва ли не все нити русской жизни: и окрашенный томлением по Раю космизм русского крестьянина - "хрестьянина", и геополитические интересы Российской державы, и углубленный духовный поиск, и сокровенная прапамять о своем собственном прошлом". Нет, я не против воодушевления, с которым написан этот пассаж (при условии, разумеется, что любовь к Востоку в данном случае не является специфической формой нелюбви к Западу), но мне хотелось бы, отвлекшись от пафоса высказывания, подумать о его содержании. Ну, например: а что, собственно, подразумевается под прапамятью о своем прошлом? Единственное, что приводит автор, - это наличие в древнерусских географических названиях следов санскрита. Это действительно нечто вполне реальное. Но дело в том, что такие же следы специалисты находят и в западноевропейских географических названиях. Как с этим быть? Ну и так далее.

Разумеется, уровень, на котором ведет свое размышление Ксения Мяло, выше уровня Романова с его "старинными подземельями" и "книгами-берегинями", но их роднит одно свойство - опровергнуть и то и другое почти невозможно. То есть даже очевидные (очевидные для меня!) стилизаторские ляпы Романова вроде оборота "бревна под телегу" в устах средневекового юродивого (телега - это не трактор и не лесовоз, под нее бревна никогда не клали, хворост клали, ветки, но не бревна) - даже такие ляпы неопровержимы: блаженный - он потому и блаженный, что мог сказать что угодно.

Не думаю, что такие сочинения представляют серьезную опасность для истории как науки. Но и не замечать того факта, что количество подобной литературы растет гораздо быстрее, чем количество дельных книг по истории, адресованных широкому читателю, тоже не стоит. Хотя бы потому, что Интернет грозится стать одним из самых доступных и демократичных источников информации. Уже сегодня по количеству запросов на поисковых сайтах одним из лидеров является слово "реферат", то есть тысячи и тысячи нынешних студентов - будущая научная, промышленная, административная элита России - перекачивают свои знания со страниц Интернета.

И потому я попытался продолжить здесь работу Владимира Губайловского, сформулировавшего в статье "Суровая проза науки" ("Новый мир", 2002, #12) основные признаки сегодняшней псевдонауки. К таковой в области гуманитарных наук следует относить также работы, в которых зыбкость и предположительность посылок сочетаются с предельной определенностью, категоричностью - почти агрессивностью - выводов, и, как правило, выводов идеологического характера.

P.S. Еще раз об эссе Коробова и о мистической "Книге Юнглей". Только закончив составление этого обзора, я взялся проверять остальные ссылки, которыми сопровождается текст эссе, в частности, ссылки на публиковавшиеся в газете "Санкт-Петербургские ведомости" строки из "Книги Юнглей". Как и следовало ожидать, процитированных в эссе Коробова текстов по указанным автором ссылкам не оказалось. То есть - еще одна паранаучная фантазия. А жаль. На мой взгляд, эссе Коробова лучше смотрелось бы в "борхесовском" контексте, нежели в "историко-мистическом" ряду (Борис Романов и Ксения Мяло).