|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
О критике Дата публикации: 26 Февраля 2003 получить по E-mail версия для печати В статье "О ежах и сусликах" Михаил Эдельштейн пишет:
Или:
Прежде чем ставить перед критикой подобного рода задачу, следует спросить себя, а разрешима ли эта задача в принципе и действительно ли сама литература и ее читатель нуждаются в такой именно критике? И верно ли то, что критика намеренно занижает критерии оценки литературного произведения, создавая у читателя ложное впечатление благополучия, когда на деле в нашей словесности все из рук вон плохо, а критики исключительно из чувства корпоративной солидарности все хвалят и хвалят "просто ерунду"?
Писателя приводит в литературу только одно: восторг перед сделанным, осознание потрясающей мощи слова, явленной в державинском "Водопаде", в пушкинских "Бесах" или в разговоре Порфирия Петровича с Раскольниковым. У каждого писателя эти недостижимые образцы свои, и у каждого их несколько. Как сказал Бродский о поэтах старшего поколения, которым он чувствовал себя обязанным, в своей "Нобелевской лекции":
Иначе быть не может. Так чувствует себя поэт. Но так же должен видеть поэта или писателя критик. Он не имеет права оценивать Бродского по тем же критериям, что и Мандельштама или Цветаеву. Можно предложить модель обратной перспективы. Удаляясь от настоящего, уходя в прошлое, любой писатель, любое произведение словесного творчества наполняется прожитым временем, как бы становится все больше и больше - расправляется, как расправляется раздуваемая воздушная сфера, окрашивая пространство и единственный присущий только ей цвет. Но удаляясь от нас произведение становится все прозрачнее и прозрачнее. Писатель может закрыть собой всю предшествовавшую ему литературу - и тогда вся она окажется на какое-то время (иногда надолго, никогда навсегда) на его фоне; например, фоне Пушкина.
Не все выдерживает нарастающую прозрачность - многое просто исчезает, сливаясь с фоном, перестает существовать как литературный факт. Иногда стирается незаслуженно, и можно, изменив угол зрения, заставить заиграть невидимые в примелькавшемся ракурсе грани. Но сквозь каждую создаваемую сегодня вещь видно на просвет множество световых пятен - работа предшественников. Произведение, удаляясь от нас во временной перспективе, становится больше и потому яснее. Мы можем гораздо подробнее разобрать и гораздо лучше понять, что было сказано или "как сделано". Но начинается-то все в точке настоящего. Здесь происходит рождение. И критик не имеет права сказать о современном писателе: у Толстого-то получше было. Это просто непрофессионально. Это - неправомочное сравнение. Пастернак не сравним с Пушкиным, Бродский с Цветаевой. Мир литературы не является линейно-упорядоченным. Эдельштейн приводит цитату из Маяковского:
Со стороны Маяковского - это полемика и не очень чистая. В точности по Баратынскому:
Маяковский задает относительный размер: Толстой - Лесков, человек - клоп, чтобы потом приложить по лбу этой мерной линейкой Владимира Лидина. И Эдельштейн предлагает этой линейкой пользоваться сегодня. Но возникает немедленный вопрос, а кто создал эталон? И единственный ли это эталон? Где он хранится? В Международном бюро мер и весов (Париж, Севр)? Или у критика в письменном столе? Эдельштейн говорит:
Но он не называет этих "4-5". Потому что как только он их назовет, ответом будет недоумение. А почему именно они? А почему A,B,C, а не X,Y,Z? Разве они хуже? Свое предпочтение придется доказывать, и доказательство будет субъективным, а значит - не для всех убедительным. Пространство литературы существенно нелинейно и крайне динамично. И те критерии, которые работают (субъективно, предвзято, но работают) для текущей литературы, совершенно непригодны для оценки классики, и наоборот. Приходя в искривленное пространство с прямым, как оглобля, метром, мы просто ничего не можем измерить - в этом пространстве нет прямых. Критика не может ставить перед собой задачу объективного отбора и объективной (то есть не зависящей от того, кто эту оценку высказал) оценки произведения, потому что критика в достаточно общем случае не имеет инструментов для решения этой задачи. И если критик ставит ее перед собой, ему останется только одно: брезгливо отвернуться от современной литературы - где все невнятно, не продумано, не оценено, не смягчено и не детализировано исторической перспективой, где по классическим канонам не существует ничего. Отвернуться, объявив все нестоящим упоминания, или произвольно объявить 4-5 писателей подлинными, а всех остальных мнимыми величинами. Почему 4-5, а не 20-30? Потому что много хороших писателей не бывает.
На всякое десятилетие мы отмерим не больше. Но не нужен никакой литературоведческий анализ, чтобы убедиться, что это не так. Восьмидесятые годы XIX века: можно назвать с некоторыми натяжками 2-3 имени подлинных поэтов: Фет, который писал уже мало, Случевский... Да и не знаю даже, сочтет ли суровый критик Эдельштейн позднего Фета или Случевского стоящими упоминания. Но десятые годы XX столетия в рекомендациях не нуждаются, любой читатель приведет по самой скромной мерке десяток имен поэтов первой величины. Нет в литературном процессе никакой равномерности! Литература не равномерна, она не конвейер, где штампуют детали и где точно известно, что брак составляет не менее 90%. Это не так, ни в целом, ни в каждом отдельно взятом жанре. Есть графомания, и ее следует отсекать, но как раз это-то довольно просто. Но писатели, которых называет Эдельштейн и которым он отказывает в своем высоком внимании: Маканин, Олег Павлов, Андрей Дмитриев, - безусловно профессионалы. И именно к ним критик хочет применять критический строгий отбор. Задача критика не есть задача отбора. Он не санитар леса, а писатели не суслики и не ежики. И я не понимаю, почему Эдельштейн полагает, что можно сформировать обязательный список имен писателей "не читать которых стыдно" (Михаил Эдельштейн)? Стыдно - кому? Девушке с "Cosmopolitan"? Или юноше с "Fакелом"? По-моему, стыд нечтения - это абсолютный анахронизм, и если критика повинна в сложившемся положении дел, то не только она, да и вина ее весьма относительна.
Критик не должен быть злым. Критик не должен быть добрым. Мне всегда интересно читать статьи, в которых критик пытается выяснить внутреннюю структуру конкретного произведения и обходится вовсе без оценочных суждений, предоставляя их читателям. Лев Данилкин, кажется, вообще всех без исключения хвалит, и с этой точки зрения его рецензии абсолютно безоценочны, но читать его интересно. Критик имеет только одну задачу: он должен попытаться понять конкретное литературное произведение. Иначе все свои статьи он может заменить табличкой состоящей из фамилий, против которых стоят "+" или "-" , но плюсов не более 5. Не слишком ли просто? И так ли необходимо для этого вообще читать обсуждаемых писателей?
У критика нет единого критерия оценки пригодного для любого явления литературного процесса, потому что критик имеет дело с развивающейся, движущейся системой, в которую он включен сам, и чьи структурные элементы в разное время по-разному влияют друг на друга и меняются сами в зависимости от временного контекста и читательского опыта. Чтобы выработать универсальный критерий оценки, подходящий для всех литературных произведений, необходимо выйти за пределы литературы. Подобный критерий может быть только внешним. В статье "Гамбургский счет и партийная литература" Никита Елисеев противопоставляет чисто эстетический критерий Шкловского идеологическому - сформулированному Лениным. Можно предпочитать тот или другой, но оба подхода едины в одном - они утверждают, что внешний критерий оценки есть. Есть гамбургский или партийный счет, и его можно предъявить любому произведению или писателю. Причины, побудившие Ленина к формулировке своего критерия, совершенно ясны: литература сама по себе его не интересует, она только инструмент, служащий ясной цели - утверждению превосходства определенной идеологической системы, а инструмент всегда можно оценить по результатам работы. Шкловский, конечно, тоньше. Его литература очень интересует. Но и он полагает, что существует некоторый набор формальных, то есть независимых от конкретной реализации, приемов, которые для литературы обязательны. И по тому, как писатель справляется с этими приемами, можно судить об уровне его мастерства. Приемы у всех одни и те же, поэтому есть общее сравнительное поле. Я думаю, что и Ленин, и даже Шкловский далеки от истины. Каждое действительное литературное открытие ломает существующую систему критериев, добавляя новую степень свободы. Оценивать его приходится по несуществующим эталонам - с чистого листа, а для этого не столько, может быть, важна теоретическая или идеологическая оснащенность, сколько способность отказаться от личного канона, после мучительной внутренней борьбы убедившись в его непригодности. поставить закладку написать отзыв
|
|
|
||