|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
Неудачливый Антихрист Сталин-бог в поэзии Александра Галича Дата публикации: 6 Марта 2003 получить по E-mail версия для печати 1. Осмысление Говоря об образе Сталина в поэзии Галича, логично обратиться в первую очередь к собственно так называемой "Поэме о Сталине", или - более правильное название - "Размышлениям о бегунах на длинные дистанции". Поэма, написанная в 1966 - 1969 годах1, состоит из пяти песен (глав): "Рождество", "Клятва Вождя", "Подмосковная ночь", "Ночной разговор в вагоне-ресторане", "Глава, написанная в сильном подпитии и являющаяся авторским отступлением" и эпилога - "Аве Мария". В первой главе в вертеп, где только что родился Христос, является Сталин:
И обращается к Младенцу:
Здесь и во второй главе - "Клятва Вождя" - Сталин последовательно добивается соперничества со Христом, представляя себя в качестве бога и всячески отрицая божественную природу Иисуса:
Ты не Божий сын, а человечий, ... В мире не найдется святотатца, Та же идея соперничества заложена и в названии "Размышления о бегунах на длинные дистанции". Христос здесь - воплощенное Добро, добрый Бог, Сталин - претендент на роль Антихриста, воплощенного Зла, жестокого бога. Попробуем проследить, каковы, по Галичу, черты Сталина-божества и особенности его почитания. Итак, перед нами прежде всего языческий бог, противопоставленный Богу христианскому. В тексте "Псалма" Сталин впрямую не назван, но к нему абсолютно применимы сформулированные здесь черты сотворенного лирическим героем бога: вместо "Не убий" - "Иди и убей!"2, вместо Доброго Бога - "Бог, сотворенный из страха" (из слова, из глины). Бог жестокий и требующий жертвы. Его время - ночь: Сталин практически всегда появляется в это время суток ("Ночной дозор", "Подмосковная ночь", "Ночной разговор в вагоне-ресторане"). То же можно сказать и о других носителях злой силы у Галича: черт в "Еще раз о черте", Белая Вошь в "Королеве материка". Сцена встречи Христа и Сталина происходит на границе дня и ночи - утром, правда, в этом случае Сталин приходит как раз с рассветом:
но на общем фоне это выглядит, скорее, исключением. Или же одним из многочисленных случаев путаницы в чередовании дня и ночи и, соответственно, черного и белого, Добра и Зла в поэзии Галича. Достаточно вспомнить "Заклинание Добра и Зла":
Или - в комическом варианте - в песне "Про маляров, истопника и теорию относительности":
Но это - отдельная тема, которой легко увлечься, так что вернемся непосредственно к образу Сталина. Как и подобает языческому божеству, Сталин-бог запечатлен в виде идола - от абстрактного "Бога, сотворенного из глины" ("Псалом"), до вполне конкретных скульптурных изображений в "Ночном дозоре" (в бронзе) и "Ночном разговоре..." (в камне). И здесь всплывает еще одна самостоятельная тема, от которой уже не уйти: тема памятника. В поэзии Галича она возникает не только в связи со Сталиным. Во-первых, древняя традиция восприятия творчества как памятника, обеспечивающего бессмертие, канонизированная в русской литературе пушкинским "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..." у Галича появляется, например, в стихотворении "Когда-нибудь дошлый историк...":
Но будут мои подголоски Во-вторых, как пишет в статье ""Литераторские мостки". Жанр. Слово. Интертекст" С.В.Свиридов, "Галич мыслит каждую из песен, посвященных погибшим литераторам, как песню-памятник, призванную хранить культурные связи, утерянные обществом, соединять прошлое и будущее культуры"5. Наконец, в-третьих, - и это уже применительно к Сталину - у Галича возникает еще один старый и тоже использованный Пушкиным мотив - оживание памятника: и в "Ночном дозоре", и в "Ночном разговоре..." статуи Вождя оживают:
или:
... Я кайлом по сапогу Ассоциация с "Каменным гостем" и родственными произведениями и связь Генералиссимуса и Командора очевидны, но есть и более близкие тексты, затрагивающие ту же проблематику. Так, в рабочих тетрадях Александра Твардовского за 1963 год находим наброски к "сталинскому месту" (выражение автора - А.Б.) поэмы "Теркин на том свете":
Данный отрывок, чуть видоизмененный в окончательном варианте поэмы, ясно показывает, что ни в осознании прижизненной канонизации Сталина, ни во внимании в этой связи к теме памятника Галич был не одинок. Однако для него эта твердокаменность Вождя имела особый смысл. Применительно к творчеству Галича одним из ключевых слов может считаться понятие поиск. Это относится и к поискам в области жанра, и к многочисленным стилистическим экспериментам, и к поиску духовному ("Я вышел на поиски Бога"). Поиск здесь связан с таким семантическим рядом, как сомнение - неуверенность - рефлексия, с одной стороны, и движение - действие - динамика - с другой. Сюда же отчасти примыкает и предложенное Андреем Синявским в статье "Театр Галича" слово ирония: "Не могу отделить от сцены <...> и ту всегда трепещущую в песнях Галича струну, которую правильнее всего, вероятно, обозначить словом ирония"6. Из той же области постянное обращение Галича к теме детства - как времени роста, постоянных изменений и неоформленности сознания, - можно назвать такие тексты, как "Спрашивайте, мальчики!", "От беды моей пустяковой...", "Кадиш", "Последняя песня" (возвращается детство), "Воспоминания об Одессе" (Я еще летаю во сне. Я еще расту!..). Так вот антонимом к поиску и является твердокаменность. Об этом говорит тот же Синявский, который подробно писал о религиозной сущности сталинизма в главе "Государство-церковь. Сталин" книги "Основы советской цивилизации": "Отсюда же (превращение государства в Церковь - А.Б.) громадное значение единообразной формы... Любая оригинальность опасна и подозрительна. Не допускаются даже слишком заметные стилистические отклонения от принятого стандарта"7. Затверделость форм для Галича - главный признак не просто сталинизма, а злого начала вообще, и такое положение вещей относится и к религии, и к этике, и к эстетике (каноны соцреализма), и вообще ко всем сферам человеческой жизни. В этом плане 5-я глава "Поэмы о Сталине" может считаться программной. Здесь все направлено на преодоление твердокаменности: само название - "Глава, написанная в сильном подпитии и являющаяся авторским отступлением" - уже предполагает усугубленную состоянием подпития субъективность. Местом разговора о добре и зле избирается "пивнуха"8, собеседниками - друзья-алкаши. И всячески подчеркнув таким образом свою некомпетентность (Темноты своей не стыжусь), автор взывает к слушателю-читателю:
Однако прямое предостережение не единственный и, возможно, не самый эффективный способ преодолеть обожествление Вождя. 2. Преодоление Никакие предостережения и развенчания, никакие жестокости сталинского режима не могли - и отчасти не могут до сих пор - заставить многих людей разувериться в своем боге. Синявский: "...человек во имя веры сознательно закрывал глаза на факты, на реальность"9. Потрясение, пережитое персонажами "Ночного разговора в вагоне-ресторане", когда выяснилось, что:
настолько глубоко, что смогло объединить вохровцев и зэков. И уж конечно, христианские проблемы здесь и близко не стояли:
Бассан-бассан-бассана, А это ж - Гений всех времен, Но в еще более сложном положении оказались те, кого можно назвать "служителями культа": требующие жертвы жрецы Сталина-бога, аллегорически представленные в "Ночном дозоре" в виде "гипсовых обрубков":
Они воспринимают сталинское время как время мифологическое - то, когда "и щи были кислее и вода мокрее":
- Был порядок! - говорят палачи. Плясовая Стремление этих людей повернуть время вспять ("Стрелки рвутся бежать обратно" - в "Ночном дозоре"), воскресить Вождя ("Встань, Отец, и вразуми, поучи!" - в "Плясовой"), явное предпочтение "Гению всех времен" перед Христом Спасителем - казалось бы, достаточные свидетельства успешности и уместности сталинской претензии на роль бога, доброго "для своих", и злого - воплощенного Зла - для автора. Присвоение Сталину титула Князя мира сего, а Галичу - дуалистических взглядов напрашивается: все получилось бы очень удобно и симметрично, но всю красоту нарушает третья глава "Размышлений о бегунах на длинные дистанции". Называется она "Подмосковная ночь":
Здесь твердокаменный и мощный доселе Сталин предстает слабым, больным, одиноким, страдающим, потерянным, боящимся смерти... Понятно, что человеком. Все эти определения к богу не применимы никак, только если это не Богочеловек - не Христос. И в этом заложена идея Его конечного превосходства. Ведь "Подмосковная ночь" - это явная параллель к эпизоду Моления о чаше13. В предыдущей главе Сталин бросает Христу: "Нет, не зря Ты ночью в Гефсимани/ Струсил и пардону запросил". И вот подмосковная ночь - вместо ночи в окрестностях Иерусалима, спящие "друзья-подонки" и мнимо спящие министры и маршалы - вместо спящих апостолов, предчувствие близкой смерти и обращение к Богу-Отцу:
О дай мне, дай же Не ставь отточий Сталин здесь вызывает жалость. А это чувство осмысляется язычеством и христианством совершенно по-разному. У Аверинцева в "Поэтике ранневизантийской литературы" написано о восприятии жалости эллинской культурой: "Испытывать жалость и тем паче внушать жалость вообще не аристократично - "лучше зависть, чем жалость", как говорит певец атлетической доблести Пиндар. Позднее философы включают жалость... в свои перечни порочных страстей, подлежащих преодолению, наравне с гневливостью, страхом и похотью"14. Христианство же понимает жалость "как непреходящее состояние души и притом как путь одухотворения, "уподобления Богу"15. Поэтому страдающий и вызывающий жалость Христос остается Богом, а страдающий и вызывающий жалость Сталин теряет облик бога. Так что в контексте названия поэмы - "Размышления о бегунах на длинные дистанции", - интереса Галича к жанру спортивного комментария16 и всего вышесказанного служащая эпиграфом к поэме строка "...Впереди Исус Христос" получает очередную, пусть и несколько хулиганскую, трактовку: Христос оказывается впереди на стайерской дистанции. Примечания:
поставить закладку написать отзыв
|
anvlabor@russ.ru |
|
||