1

Честное слово, я очень хотел написать наконец о нашем литературном процессе что-нибудь хорошее. Надоело ругаться: такое время от времени случается даже со мной. А если совсем честно, устыдила меня Анна Кузнецова, вот я и решил срочно добреть. Тем более, и повод как раз представился. То есть мне показалось, что он представился. Премию имени Аполлона Григорьева по всем раскладам должны были вручить Сергею Гандлевскому за роман "НРЗБ". Но не вручили. Придется отложить добрые слова до следующего раза и продолжать надеяться, что наша литературная действительность и ее устроители таковую возможность все же когда-нибудь предоставят.

А начать разговор о нынешнем лауреате я хочу с извинений. В одном из предыдущих премиальных обзоров я написал, что "две награды подряд в нашем литературном быту на одну грудь не падают". Так вот, забудьте. Падают, и еще как. Когда меньше месяца назад "А.К.С. (Опыт любви)" Марины Вишневецкой назвали лучшей повестью 2002 года и вручили писательнице знаменско-ЭКСМОшную премию Белкина, я, признаться, обрадовался. Из кандидатов мне тогда не нравился ни один, и я решил, что, дав премию М.Вишневецкой, "белкинское" жюри тем самым предопределило исход борьбы за "Григорьевку". Что характерно, так же считали и многие другие. По крайней мере, стоя перед началом вчерашней церемонии в холле, присутствующие темпераментно гадали, кто - С.Гандлевский или А.Геласимов. Имя М.Вишневецкой, сколько я мог расслышать, не упоминалось вовсе. "Боже, какими мы были наивными..."

Из всего написанного, думаю, уже ясно, что лауреатом большой премии имени Аполлона Григорьева за 2002 год стала вчера именно Марина Вишневецкая. Две малые премии получили, соответственно, Сергей Гандлевский и Андрей Геласимов.

От необходимости подробно писать о самой олауреаченной повести я счастливо избавлен. Все, что я мог о ней сказать, я сказал, разбирая шорт-лист той самой премии Белкина. Добавить мне нечего. Нормальная среднежурнальная проза, не из худших. Но и не из лучших. Писать о такой прозе очень трудно. Хочется показать ее недостатки, а недостатков очевидных как раз и нет. Были б недостатки - была бы проза плохая. А она не плохая, она средняя. И придраться вроде как не к чему. И доказать ничего нельзя.

В прошлый раз, говоря о прозе М.Вишневецкой, я писал, что материал у нее зачастую (в "А. К. С." в том числе) оказывается важнее приемов его обработки. И что читатель, сопереживая героям, сочувствует "правде жизни", а не "правде текста". О чем-то подобном как о сознательной установке говорила вчера в своем выступлении на церемонии вручения премии и сама М.Вишневецкая. Там речь шла о стремлении к документальности, о стилистическом минимализме, о стирании граней между литературой вымысла и литературой non-fiction. В качестве доказательств писательница указывала на важнейшие, по ее словам, явления литературы последних лет: "Философию одного переулка" А.Пятигорского и "Ложится мгла на старые ступени" А.Чудакова. Все так. Но вот только в романе-идиллии А.Чудакова есть и оригинальная авторская интонация, и индивидуализированная речь персонажей, и блестящий юмор, и герои описаны так, что одного с другим никогда не спутаешь. К тому же автор постоянно переключает точку зрения и ведет повествование то от первого, то от третьего лица, как бы сигнализируя читателям: "Не забывайтесь, перед вами не кусок жизни, а художественный текст". А М.Вишневецкая предлагает достаточно незамысловатую, трогательную, очень женскую, немного все ж таки сентиментальную, несмотря на все попытки сентиментальности избежать, психологическую зарисовку. Что касается собственно художественных авторских решений, то я позволю себе просто процитировать фрагмент одного из самых сочувственных, чтоб не сказать восторженных, отзывов на "А. К. С": "За сбивчивой, нелитературной, весьма достоверно сымитированной речью героини, за ее наивностью и слепотой - тонкий мастер, до деталей продумавший сюжет со всеми его подводными течениями и камнями. Один из этих камней - деньги. Денежный интерес оказывается для возлюбленного героини несопоставимо важнее, дороже всякого, даже сильного чувства". Новый русский, предпочитающий деньги любви, - ну, вот такие в этой дважды олауреаченной повести нестандартные сюжетные ходы.

Так почему же все-таки жюри в составе председателя Андрея Немзера ("Боюсь, истинного лауреата "григорьевки" с женщиной можно спутать разве лишь после сто пятнадцатого тоста. Да и то если он, лауреат, предварительно сбреет усы", - писала некогда умница Аделаида Метелкина по поводу награждения В.Павловой. Классика всегда актуальна.), Николая Александрова, Льва Аннинского, Владимира Новикова и Марии Ремизовой присудило премию М.Вишневецкой? Как известно, суть всякого явления раскрывается через анализ его генезиса и эволюции. Позволим себе поэтому краткий исторический экскурс.

2

Премия имени Аполлона Григорьева присуждалась в этом году в шестой раз. Вручается она, как известно, по решению критиков - членов Академии русской современной словесности (АРС'С), и следовательно, изначально задумывалась как своего рода главная премия, "награда наград", выбор экспертов, чей приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Об этом же во вчерашней речи говорила и представитель спонсирующего "григорьевку" РОСБАНКа, пояснившая, что премия создавалась с установкой на "поиск абсолютного литературного шедевра". Насколько Григорьевская премия показала себя способной справиться с этой задачей?

Для любой премии исключительно важен старт. История русского Букера, начавшего с двух очевидных промахов и в результате до сих пор не вполне пришедшего в себя, - лучшее тому подтверждение. В этом отношении судьба "Григорьевки" сложилась, безусловно, более успешно. В 1997 году премию получил Иван Жданов за книгу стихов "Фоторобот запретного мира". Решение жюри тогда было одобрено, кажется, всеми, что, в общем-то, справедливо. И.Жданов - поэт и интересный, и влиятельный (доказательство последнего было представлено тут же - талантливый В.Кальпиди, явно усвоивший уроки и И.Жданова, и А.Еременко, был одним из его соперников в "григорьевском" шорт-листе). Он сумел создать свой мир со своей метафизикой и найти, несмотря на достаточно очевидные недостатки (вкусовые промахи, романсовые банальности, длинноты, самоповторы), адекватную и оригинальную технику его воплощения.

Следующим за И.Ждановым "аполлоновским" лауреатом стал Юрий Давыдов, получивший премию за первую часть исторического романа "Бестселлер" (кстати, именно Ю.Давыдова выделила вчера М.Вишневецкая из ряда "григорьевских" награжденцев). Роман мне не понравился попыткой стилистически изузорить вовсе, по моим представлениям, не требующий этого материал. Впрочем, возможно, сам "Бестселлер" тут и ни при чем - охотно отношу все свои недоумения на счет давних сложных отношений с жанром исторического романа. Так или иначе, человеческая и писательская репутация Ю.Давыдова сомнений ни у кого не вызывала.

Сходные эмоции вызвало у меня и награждение в 1999 году Виктора Сосноры. Вновь охотно списываю свои чувства на отношение к постфутуристической традиции вообще, а не к творчеству В.Сосноры как таковому. Футуризм (да и авангард в целом) представляется мне явлением исторически обусловленным и, следовательно, достаточно жестко привязанным к своему времени. Попытки сегодня двигаться по этому пути (в самых разных вариантах - от Г.Айги до, скажем, А.Вознесенского и обратно) не кажутся мне продуктивными. В случае с В.Соснорой дело отягчается еще и тем, что его усложненный (на мой вкус, переусложненный) художественный язык представляется мне не вполне адекватным той достаточно простой - романтической, с явным привкусом эстрадного шестидесятничества, - модели мира, которая за ним стоит. Присуждение премии присутствовавшей в том же шорт-листе С.Кековой показалось бы мне более естественным и более справедливым. Впрочем, повторюсь, возможно, дело просто во вкусовом барьере, и в призыве "огранить собаку" ("Пой, зегзица, святой Органист, / провозвестница у камикадз, / - Ты собаку свою ограни, / все же это судьба (как-никак)!") ценители могут разглядеть яркий художественный образ. Для нашего экскурса важно другое: в рамках той традиции, о которой идет речь, В.Соснора - лидер и мэтр.

В следующем году премия досталась Вере Павловой, и сомнений в правоте жюри прибавилось. В.Павлова - талантливый поэт, и у нее есть некоторое количество действительно хороших стихов. Но она, в отличие от В.Сосноры, Ю.Давыдова и И.Жданова, "одна из...". Поэтов такого уровня немало, а сравнительно большая известность В.Павловой связана, конечно, не столько с ее стихами, сколько с той пиар-кампанией, которая была вокруг них развернута. Кроме того, чем дальше, тем больше в творческом поведении В.Павловой проглядывает что-то приговообразное, из поэта она превращается в проект, и тексты ее порождаются уже не логикой развития авторского стиля, а чуждым всякого развития имиджем (не путать с лирическим героем) "Павловой Верки, сексуальной контрреволюционерки". Имидж требует жертв, и в жертву приносится лирическая энергия. Прием превращается в штамп, и в премированном "Четвертом сне" этот процесс как раз достиг апогея. Награждение В.Павловой выглядело, кроме всего прочего, еще и поощрением определенного (не самого, наверное, продуктивного в поэзии) типа творческого поведения.

Между тем, в тот год жюри упустило возможность хода одновременно достаточно нестандартного и абсолютно точного. В "длинном списке" присутствовали "Записи и выписки" М.Гаспарова - бесспорное литературное событие года, а может, и десятилетия. Но книга М.Гаспарова в шорт-лист не попала, и премии, соответственно, не получила. Не попал в шорт-лист и роман А.Чудакова, о котором речь шла выше. Таким образом, самые яркие произведения 2000 года были отсечены еще на предварительном этапе, а конкуренты В.Павловой - Н.Кононов и А.Черчесов - выглядели не убедительнее ее.

О Григорьеве-2001 разговор особый. В прошлом году премия досталась Андрею Дмитриеву за повесть "Дорога обратно", и это решение трудно назвать иначе как позорным. Впервые "григорьевка" была присуждена абсолютно мертвому тексту. В оправдание академиков можно, впрочем, отметить, что 2001 год в нашей словесности и впрямь выдался весьма неурожайным, и в лонг-листе премии не значилось ни одного по-настоящему достойного кандидата.

А.Дмитриев раскручивается критикой уже лет десять, если не больше, хотя скромность его потенциала была вполне очевидна с первых же вещей. Впрочем, там, где писатель ограничивается полуимпрессионистическими зарисовками реальности, не претендуя на акцентированный сюжет, эпическое дыхание и глобальные обобщения, он пусть и малоинтересен, но читабелен ("Поворот реки"). Но когда начинаются попытки выйти в эпос, в историю - дело немедленно оборачивается либо газетой ("Закрытая книга"), либо школьным сочинением ("Дорога обратно").

Бывает "роман с ключом"; "Дорога обратно" - "повесть со стрелочками". Особый такой жанр, созданный для удобства читателей и, в первую очередь, критиков. Интерпретируй - не хочу. А что не интерпретировать, когда чуть ни к каждому слову, чуть ни к каждому образу заботливым автором стрелочки причерчены: "няня Мария - параллель с Ариной Родионовной", "она же - образ России", "книжка Пушкина за 13 коп. - символ неизбывной духовности, живущей в народе" и т.д. И критики благодарно откликнулись, сравнили "бедную Марию" и с пушкинской няней, и с Россией. Видимо, именно эта запрограммированность образов на порождение примитивных и одномерных ассоциаций и дала в свое время А.Агееву повод говорить о "мощном символическом фундаменте" повести.

Про главную героиню можно определенно сказать, пожалуй, только одно: ее образ выстроен чрезвычайно расчетливо. Непутевая, но добрая; пьющая, но смиренная; неграмотная, но мудрая; не без подлости, конечно, но это не по злобе, а токмо по неразумию. Судя по всему, именно этому простенькому чередованию черного и белого и посвящены проникновенные слова А. Немзера: "Дмитриев всегда помнит о том, сколь... таинственен, неповторим и "не вычисляем" каждый человек".

По тому же рецепту сделана и вся повесть: действительность снижена, но описания не переходят за грань чернухи. А когда приоткрываются слишком уж неприглядные детали няниного прошлого - вроде пребывания в солдатском бардаке во время немецкой оккупации, - то потом выясняется, что все вовсе не так уж плохо: бардака никакого не было; немец, правда, был, но всего один. В общем, центристская такая вещь. Это, кажется, сейчас в моде. Автор движется по проторенной колее, как няня по дороге из Михайловского в Псков, - нигде не сворачивая, ведомый мощной силой художественной инерции. Текст порождается расхожим представлением, готовой идеей. Повесть - задана, и это, пожалуй, худшее, что можно сказать про художественное произведение. Такие вещи следует выставлять в литературном сэконд-хэнде. Невоспитанные обозреватели из "Ex-Libris'а" произнесли в связи с "Дорогой обратно" слово "некрофилия" - сказано сильно, но не без резона.

В "Дороге обратно" нет ни "единой фальшивой ноты", - писал в цитированной статье А.Агеев. Это, пожалуй, верно, вот только повесть в целом фальшива не меньше, чем описанный в ней пушкинский праздник. Как будто вместо духа Пушкина на спиритический сеанс явилась размалеванная статуя поэта из музея восковых фигур. Страсть А.Дмитриева к выбору наиболее банального решения из всех возможных была очевидна еще в "Закрытой книге", но в "Дороге обратно" писатель превзошел сам себя. "Пушкин - наше все", "Но и такой, моя Россия...". Тоска. Хотя нет, что это я. Тоска - чувство высокое, благородное. Скука.

3

Как известно, все хорошее приживается с трудом, а все плохое быстро становится традицией. В этом году шорт-лист был составлен таким образом, что каждое из возможных решений становилось знаковым. Присуждение премии С.Гандлевскому подтвердило бы изначально заявленную ориентацию на "гамбургский счет", на оценку литературного явления именно как литературного явления. Наградить А.Геласимова означало шагнуть навстречу массовой литературе, поощрить стремление прозаика сделать свои произведения доступными и читабельными, пусть и с неизбежными потерями на этом пути. Наконец, отдать "Григорьевку" М.Вишневецкой было все равно, что окончательно превратить главную профессиональную премию в клон русского Букера, чьим идеалом давно стало нечто профессионально написанное и при этом предельно никакое.

Перед оглашением решения жюри слово взял Вл.Новиков. Упомянув об открытии перед новым книжным магазином на Страстном бульваре звезд А.Марининой и Д.Донцовой, он сказал о наступлении "бульвара" на серьезную литературу и призвал присутствующих в противовес "бульвару" зажигать собственные "звезды". В этот момент не одному мне показалось, что речь В.Новикова - не что иное, как обоснование решения жюри наградить большой премией А.Геласимова и попытаться таким образом противопоставить бульварной беллетристике беллетристику более качественную, переключить внимание читателя с пестрой лоточной продукции на крепко сделанную и не вызывающую аллергии у профессионалов сюжетную прозу. Представить в качестве "контр-звезды", призванной противостоять натиску Марининых-Донцовых, М.Вишневецкую мое слабое воображение оказалось не в силах.

Хотя, если подумать, все получилось как нельзя более логично. С.Гандлевский написал слишком хороший роман, А.Геласимов стилистически чересчур индивидуален и непохож на толстожурнальные образцы, а вот М.Вишневецкая... М.Вишневецкая в самый раз.

Так уж повелось, что в последнее время я предлагаю старым премиям новые названия. Чтобы не отступать от традиции, предложу и на этот раз. А то Аполлонов жалко. Что того, который Григорьев, что того, который Феб. Назовем-ка нашу главную премию... ну, скажем, "Прокрустовка". А сам приз можно вручать в виде небольшой изящно изготовленной кроватки.

P.S. Кроме Григорьевской премии АРС'С вручала вчера еще и стипендию молодому литератору. Стипендиатом Академии стал прозаик и очеркист Дмитрий Шеваров. С чем мы его искренне и поздравляем.