С 23-м февраля Кузнецова поздравила Эдельштейна. А Эдельштейн Кузнецову - напротив того, с 8-м марта. Кузнецова сказала Эдельштейну, что, хоть и не умеет он читать и стрелять, но поет задушевно. А он ей зато - что от книжки двадцать лет не отрывался, пока школьник Дмитриев с компанией, по которой колония плачет, не отбили печенку. И что петь ему трудновато, слуха нет - не слышит интонационной разницы, которую дает контекст критической статьи словосочетаниям "писатель-профессионал" и "профессионально написанный роман". А вот стрелять - и правда не умеет, это правильно угадано младшей коллегой, второгодницей к тому же, тем самым подтвердившей, наконец, профессиональную состоятельность, - и зачтено...

Пикируются критики грамотно: пяток натяжек с той и с другой стороны, пяток насмешек, вуалирующих подобием приличий взаимные плюхи, - все в рамках цивилизованного бокса, не более того. Было, признаться, страшновато, что начнется что-то вроде "сам дурак" и этим ограничится - тон у первой статьи Эдельштейна был такой, что немудрено было Кузнецовой принять его за дилетанта и обрушиться всем темпераментом. Мне за этим чтением, помнится, взгрустнулось о положении дел в "Русской мысли", набирающей обозревателей такого уровня. Однако во второй статье, где место анекдотцев в развлекательной программе занял боксинг, Эдельштейн изложил здравую идею тоном, от которого она выиграла, а не опошлилась:

"Мы все участвуем в своего рода лотерее, где единственный способ достать выигрышный билет - это угадать и не затерять в общем списке те имена, которые достойны представлять эпоху. Поэтому я считаю, что репутация критика складывается не из тонкого и обстоятельного разбора посредственного романа В.Маканина и не из дискуссий вокруг насквозь вторичной прозы О.Павлова, а единственно из умения назвать и оценить те произведения, которые по своему художественному качеству действительно выделяются на общем фоне".

И далее:

"Для меня критика - это, в первую очередь, обоснование непосредственных вкусовых ощущений. Я признаю субъективность и ограниченность любой критической оценки, и меня не смущает отсутствие общего эталона. Наоборот, так даже интереснее. Беспроигрышные лотереи бывают только у лохотронщиков".

Все правильно.

Только это все - вступление к интимному. Предлог, чтобы сказать взволнованным шепотом: лучший писатель - Шишкин, лучший критик - некто с интернетского сайта, похваливший Шишкина лучше всех. А там, где надо оспорить чужое, Эдельштейн перестает "признавать субъективность и ограниченность любой критической оценки" и начинает смущаться "отсутствием общего эталона":

"Когда я читаю (далеко не у одной А.Кузнецовой) подобные заверения в роскошестве и буйстве нашего литературного пейзажа, то начинаю верить, что никакой объективной реальности и впрямь не существует, а есть лишь бесконечное разнообразие индивидуальных опытов, отнюдь не стремящихся к единому центру".

Вот оно что, оказывается. Он просто однолюб, а не нигилист, как показалось поначалу. Позиция здесь слишком человеческая, а не вовсе бесчеловечная. А значит, вызывающая сочувствие во всех смыслах - в смысле поддержки и в смысле сожаления.

Как это у Солженицына: на свете столько центров вселенной, сколько живых существ в ней существует, - не закавычиваю, потому что наверняка перевираю. Но суть понятна. Понятен и центр, к которому Эдельштейн призывает стремиться. Сам-то он способен стремиться к центру тех, кто присудил премию "Дороге обратно", сломавшей ему жизнь? А ведь сошлись на Дмитриеве многие - как и разошлись многие. Равно как и на Шишкине, букеровском лауреате. А представление, как критики покидают свои полюса и направляются к центру, нам показало присуждение премии Белкина Бабаяну, когда разобрались по полюсам на вопросе о Славниковой, - в том же, кстати, году, когда премию Аполлона Григорьева получил Дмитриев.

На Дмитриеве, который развел по полюсам Кузнецову и Эдельштейна, многие критики не могут сойтись. Против Дмитриева и Урицкий, почему-то поставленный Эдельштейном пятым в четверку нечитателей, которых приложила Кузнецова, - приложила с демонстрацией очевидных ошибок и с анализом (а не пересказом), который оценил, кстати сказать, раскритикованный там Немзер. Урицкий в той статье выступал, напротив того, исключительным примером адекватного прочтения.

Ермолин, на которого наехал Эдельштейн за пристрастие к кому-то из нешишкиных, высказался о Дмитриеве в континентском обзоре в таком роде, что парень Дмитриев неплохой, а сказать ему нечего.

Что же мы имеем в результате новой критической полемики? Очередной фракционный расклад: Эдельштейн - член партии Латыниной, Быкова, Ермолина. Кузнецова, по всей видимости, осознала прошлогодние ошибки и вступила в партию Немзера. По Шишкину, избраннику Эдельштейна, партии сложатся из других персоналий, впрочем, Латынина всегда будет пребывать на одной стороне - Эдельштейн так уважает постоянство, что, возможно, простит ей и Шишкина. А без него, без постоянства, не партии получаются вовсе, а так... референтные группы. Однако каждый претендует на правоту и объективность. Кузнецова, например, убеждена: прочитаешь "Дорогу обратно" - уйдешь просветленный. Как она, интересно, пережила, что Эдельштейна, напротив того, "Дорога обратно" сделала из тихого газетчика злобным оценщиком в ломбарде? Если есть тот самый центр и та самая объективность, кто-то из этих двоих абсолютно глухой, а у другого - абсолютный слух...

Да, так о чем спор-то у Эдельштейна с "далеко не одной А.Кузнецовой"? Спора нет: Эдельштейн хочет, чтобы критики угадывали будущих классиков - а они и угадывают наперебой. Неужели кто-нибудь бастует? Иногда не наперебой, а все хором, как только что Вишневецкую угадали, - Михаил, угадайте с трех раз, с какой интонацией я это говорю, коль уж вы так вслушались во фразу, вложенную Кузнецовой в уста неких циников, и никакого цинизма в ней не нашли. Я вот вроде без цинизма, а захотите - небось и слух прорежется...

Вот-вот, вернемся к нашим ежикам.

В конце своей статьи Эдельштейн указал, что Тургенев - писатель великий, Бунин - талантливый, а Сенчину ничего не досталось, все шапки разобраны.

В конце конца Эдельштейн дал понять, что Кузнецова, укушенная бешеным сусликом, которого по неопытности приняла за коня и хотела потрепать по холке, заслужила все сорок уколов, но получила скидку в честь Клары Цеткин с Розой Люксембург.

А в конце концов Эдельштейн подал книжникам и фарисеям свежую версию происхождения имени Исус.

Анна, вы ведь наверняка в свою очередь не преминете извиниться перед Эдельштейном за нанесенные ему "личные оскорбления"?

Впереди первомай - продолжение, видимо, следует...