Циклизация - черта, издревле свойственная словесности. (Припомним хотя бы греческие "киклические" поэмы, повествующие о судьбах героев Троянской войны, или русские былины, объединенные фигурами князя Владимира Красно Солнышко и трех его богатырей.) Может быть, особенно она характерна для массовой литературы. Читатель оной быстро привыкает к персонажам, странствующим из романа в роман, привязывается к героям душой, как к старым знакомцам, живет их радостями и горестями, как своими. Мир, обжитый такими давно родными, "знакомыми все лицами", - мир понятный и привычный. В нем, открыв очередную книгу серии, чувствуешь себя уютно и уверенно. Даже если в этой серии тут и там попадаются серийные убийцы и странствовать об руку с этими малосимпатичными героями приходится из грязного кабака в вертеп разврата... Не случайно самый отличительный вид массового кино - это сериалы. Притом подчас такие, что срок их просмотра почти соизмерим с земным сроком, отпущенным телезрителю ("Санта-Барбара"). Люди любят читать (смотреть) романные циклы и "мыльные оперы", что приносит издателям и продюсерам, авторам и режиссерам успех и деньги.

В том, что Борис Акунин задумал объединить девять романов об Эрасте Фандорине в один цикл, ничего оригинального, конечно, нет. В классике детективного жанра было немало таких консолидирующих фигур - сыщиков и (рас)следователей всякого рода. Литературные предки у г-на Фандорина весьма почтенные, с хорошей репутацией: мистер Шерлок Холмс, мсье Эркюль Пуаро, мисс Марпл... Старый прием безотказно действует и в нынешней российской беллетристике детективного жанра: следователь Настя Каменская, произведенная на свет писательницей Александрой Марининой. Все так. Но...

Невзирая на вышесказанное, осмелюсь утверждать, что Борис Акунин как создатель "фандоринского" проекта оригинален. Прежде всего, никто иной не декларировал и вроде бы не декларирует свой сериал как осознанный литературный проект, не демонстрирует - решительно, смело, откровенно - собственную стратегию успеха: "Все жанры классического криминального романа в литературном проекте Б.Акунина "Приключения Эраста Фандорина"". В книгах "дорогого" ("твердообложечного") варианта "Приключений Эраста Фандорина", выпускаемых издательством "Захаров", романы из этой "великолепной девятки" снабжены соответствующим жанроуказующим эпитетом: "Азазель" - "конспирологический детектив", "Турецкий гамбит" - "шпионский детектив", "Левиафан" - "герметический детектив", "Смерть Ахиллеса" - "детектив о наемном убийце", "Особые поручения" - "повесть о мошеннике и повесть о маньяке", "Статский советник" - политический детектив", "Коронация, или Последний из романов" - "великосветский детектив"... Правда, искушенный читатель не может не заметить, что "детективоведение" ведать не ведает о таком жанре, как "детектив о наемном убийце" (говоря по-русски, по-современному, о киллере). Не было такого жанра в классические времена - за неимением спроса на киллеров, род занятий коих еще не был тогда престижной высокооплачиваемой профессией. "Повесть о мошеннике и повесть о маньяке", равно как и "конспирологический" и "герметический" детективы - тоже отнюдь не традиционные жанровые термины. Был в тридцатых годах позапрошлого века в русской литературе такой жанр - "светская повесть". Так то романтическая повесть из жизни высшего общества. А о "великосветском детективе" и не слыхивали. Вполне классичны разве что "шпионский" да "политический" детективы.

Акунинская игра в "классики"-классику вообще намеренно противоречива. Каждый из "фандоринских" романов снабжен броской надписью на обложке "Новый детективъ": ер на конце вполне классичен, но эпитет "новый" двусмыслен: новый - значит то ли новый роман из цикла, то ли детектив в новом стиле - стиле рубежа XX и XXI столетий. Про то, что эти детективы - возрожденная классика жанра и по то, что посвящены они "памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом", читатель узнает только взглянув на оборот обложки. Словом, если ты видишь на клетке слона надпись "это лев", не верь глазам своим...

Также двусмысленны и даты, завершающие полный перечень "фандоринских" романов в "твердообложечных" изданиях серии: "Азазель" (1876), "Турецкий гамбит" (1877), ... "Смерть Ахиллеса" (1882)... Конечно, это годы, в которые происходит действие. Но уж очень похоже на годы написания - их-то обычно и ставят в скобках после заглавий...

Классичность "фандоринских" детективов и впрямь обманчива, иллюзорна. Их сюжеты - тайное общество, щупальца которого оплели почти полмира ("Азазель"), закулисная сторона войны как потаенная политическая игра, смысл коей внятен паре игроков, стоящих в тени на заднем плане, вдали от шахматной доски ("Турецкий гамбит"), политическое убийство генерала - потенциального путчиста, замаскированное под сердечный приступ плюс из-за скандальности обстановки (умер "на бабе") создающее претенденту на власть несмываемо черный пиар ("Смерть Ахиллеса"), киднэппинг с отрезанием похищенному ребенку пальчика ("Коронация, или Последний из романов"). Не к-классические с-сюжеты, сказал бы, заикаясь, Эраст Петрович Фандорин. И дело даже не в том, что в XIX столетии ничего подобного не было. Было, не было - не суть важно. Важно, что эти сюжеты не вписываются в наше массовое, мифологизированное представление об этом "Золотом веке" русской литературы, к которому взывает Борис Акунин. А вот в (тоже мифологизированное) представление о наших днях - это запросто.

А обстановка!.. Эстернат с новой, "продвинутой" методикой обучения детей ("Азазель"), гей-клуб в Москве 1896 года ("Коронация, или Первый из романов"), путешествие по подземным улицам и переулкам Москвы и нежеланное знакомство с бандитом Князем и с рэкетиром Упырем, "крышующим" московский мелкий и средний бизнес? А Князь и Упырь, "забивающие стрелку" в Лужниках, - "стрелка" вышла "с подставой" ("Любовник Смерти")? Воля ваша, если это и есть ваш хваленый век девятнадцатый, то он и вправду "железный". Железнее не придумаешь...

Осознав, что и его "подставили", акунинский читатель начинает находить в его романах изобилие аллюзий на современную действительность и цитат из тех произведений, которые были созданы десятки лет спустя после завершения в "фандоринской" эпохи. О цитатах, да и об аллюзиях поговорим обстоятельнее в другой раз, а пока несколько примеров из довольно "толстых" намеков на современность. Когда Ксаверий Феофилактович Грушин, следственный пристав Сыскного управления при московском обер-полицеймейстере, радостно думает, читая газетные новости, что чинная, спокойная Москва - не чета криминальному Петербургу ("Азазель"), - это он о нашем Петербурге, превращенному в миф о "бандитской столице России", думает. Когда Фандорин ругает "негодяем" издателя непристойных пушкинских поэм - не для печати они писались! ("Любовник Смерти"), это он не про те пуританские времена говорит... Когда о московском генерал-губернаторе Владимире Долгоруком, истово любящем помпезное строительство, повествуется ("Смерть Ахиллеса"), то г-н сочинитель на Юрия Михайловича Лужкова намекает. Юрий, значит, Долгорукий (и прозвище Лужкова таково), а что Владимир - так кому не известно: Юрий Михайлович российский кабриолет "Князь Владимир" сильно жалует... А уж дальше - гадай-рассчитывай (жаль, у автора спрашивать не принято): убийство генерала Соболева и загадочная смерть генерала Рохлина - это совпадение или как?.. А сумасшедший бросок генерала Соболева на Сан-Стефано с прицелом на Стамбул-Царьград - это до или после марш-броска российских десантников в Приштину написано?.. Впрочем, о метаморфозах, претерпеваемых историей в акунинских романах - в другой раз.

Аттестация XIX столетия, данная автором "Приключений Эраста Фандорина", - вообще ироническая. Что до величия литературы, то оное в романах не показывается. (Показывается зато на первых страницах "Турецкого гамбита" Великий Писатель, диктующий невероятную по силе сцену и сразу вслед за тем жадно обнимающий юную стенографистку трясущимися старческими пальцами и грубо домогающийся близости. Ба, да ведь это не Федор ли Михайлович в образе сладострастного отца Карамазова, и уж не так ли на самом деле он с Анной-то Григорьевной в первый раз...) В прогресс Фандорин верит свято, и в этом, говорит автор, прав. Но глаза живым людям выкалывать, как Очко в "Любовнике Смерти", или пальчики малым великокняжеским детям резать, как мадемуазель Деклик, она же доктор Линд, в "Коронации..." - это разве изящно? Да и насчет изящного раскрытия преступлений, - неправда Ваша, г-н Сочинитель. В той же "Коронации..." Ваш несравненный Фандорин признал доктора Линда в мадемуазель Деклик, лишь когда она это ему чуть не прямо сказала-с (про лом-то, помните?..). И это не единственный случай такой.

И, однако, связью с "большой" литературой XIX века "фандоринский" цикл и вправду держится. Герой "высокой" литературы XIX века - характер, развивающийся под влиянием обстоятельств. Сыщик же в детективных романах неизменен, как маска. Так вот: Фандорин в акунинских романах мужает, приобретает жизненный опыт, меняется. Как далеко уйдет за двадцать четыре года своей литературной жизни (первое дело - 1876, последнее - 1900) Эраст Петрович от того румяного юноши, каким мы встретим его в начале "Азазеля"! Цикл, в котором изображается эволюция главного героя на фоне сцен повседневной жизни разных слоев общества - достояние не детектива, а "высокой" литературы (ср. "Человеческую комедию" Бальзака). В русской классике эта форма, впрочем, не прижилась.

Избыточна для детектива и те четко выписанные характеры, которыми наделены персонажи, в восприятии которых показан Фандорин: молоденькая девушка, увлеченная нигилизмом (Варенька Суворова в "Турецком гамбите"), великокняжеский дворецкий Зюкин ("Коронация..."), подросток - бывший вор с Хитрова рынка (Сенька Скориков в "Любовнике Смерти"), юная провинциалка, она же декадентка и прозектор, по совместительству осведомитель (Маша Миронова-Коломбина и доктор Ф.Ф.Вельтман в "Любовнице смерти"). Избыточна для детективного жанра и установка на детальную обрисовку нравов и передачу духа времени. Поэтика межтекстовых связей внутри цикла, построенная по принципу "если в первом романе появится некто, то он обязательно умрет во втором (граф Зуров и Анвар-эфенди) или в четвертом (Ахимас)", характерна для детектива, равно как и ложная смерть героя (мнимая гибель Фандорина в "Коронации..." от рук д-ра Линда наподобие мнимой гибели Шерлока Холмса от рук профессора Мориарти). Правда, в отличие от Конан-Дойла Борис Акунин создает иллюзию гибели Фандорина чисто композиционными средствами, помещая в начале романа поток мыслей Зюкина, думающего, что на дно оврага упал убитый Фандорин, а не доктор Линд в фандоринском одеянии. Так создатель "Приключений Эраста Фандорина" в очередной раз демонстрирует свое сугубо писательское мастерство - владение техникой композиции...

Но венец композиционного мастерства - двойчатка "Любовники смерти", параллельное развитие двух сюжетов в двух романах, причем главные персонажи одного из двух произведений (Коломбина, Сенька, доктор Ф.Ф.Вельтман) становятся случайными прохожими или минутными знакомыми для персонажей другого. Декадентская, символистская тема мифологизированной смерти ("Любовница смерти") проведена в парном романе на материале "горьковского" быта Хитровки и превратилась в реальную женщину с именем Смерть, навлекающую гибель на любовников; на Хитровке действует Упырь - отнюдь не нечистая сила, не символ, каков упырь для Коломбины, а главарь "организованной преступной группировки", перегрызающий, как подобает настоящему упырю, горло бандиту-сопернику ("Любовник Смерти").

Два текста рождают истинную полифонию, их сплетение заставляет вспомнить "музыкальную" поэтику композиции у символистов, симфонии Андрея Белого. Два сюжета - декадентский и петровский - цепляются друг за друга, как шестеренки, и изящное авто Фандорина отправляется в свой первый и, кажется, последний пробег.

На дворе 1900-й год. XIX век кончился или кончается - все зависит от того, как считать. Проект закончен, все стратегии испробованы и иронически обнажены. Фандорин избежал множества смертей. Но от руки автора ему не уйти. "И здесь героя моего, В минуту счастья для него, Читатель мы теперь оставим, Надолго... Навсегда... За ним Довольно мы путем одним Бродили по свету. Поздравим Друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора!"