Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
В сторону Швамбрании
В этом году исполняется 70 лет повести Льва Кассиля "Швамбрания".

Дата публикации:  26 Марта 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Говорят, что наборщики смеялись, читая эту книгу. Известный сюжет c повестью Гоголя повторился с сочинением другого автора, почти через сто лет.

Первоначально это были две разные вещи - повесть "Кондуит" и повесть "Швамбрания". "Швамбрания" была впервые опубликована - отдельным изданием - в 1933 году ("Кондуит" был издан за три года до того, в 1930-м). Под одной обложкой (и под одним названием, как потом издавались всегда) они вышли лишь в 1935-м. Но прочли и полюбили "Швамбранию" раньше - уже с момента первой публикации.

Читать ее и вправду весело. Можно открыть наугад - и цитировать с любого места:

- Сие не юбка, - отвечал поп, - а ряса зовется. Облачен согласно сану. Батюшка я, понял?

- Сейчас, - сказал Оська, вспоминая что-то. - Вы батюшка, а есть еще матушка. В граммофоне есть такая музыка. Батюшки-матушки...

- Ох ты, забавник! - рассмеялся поп. ... - Про бога-то знаешь?

- Знаю, - отвечал Оська. - Бог - это на кухне у Аннушки висит... в углу. Христос Воскрес его фамилия.

Или еще:

Ежедневно, как только я приходил из гимназии, Оська отзывал меня в сторону и шептал:

- Большие новости! Джек поехал на Курагу охотиться на шоколадов... а сто диких балканов как накинутся на него и ну убивать! А тут еще из изверга Терракоты начал дым валить, огонь. Хорошо, что его верный Сара-Бернар спас - как залает...

И я должен был догадываться, что у Оськи в голове спутались курага и Никарагуа, Балканы и каннибалы, шоколад и кашалот; артистку Сару Бернар он перепутал с породой собак сенбернар... А извергом он называет вулкан за то, что тот извергается.

Или вот:

В это время просыпается Ося. Он, видно, все время, даже во сне, думал о сделанном им открытии.

- Мама... - начинает Ося.

- Ты зачем проснулся? Спи.

- Мама, - спрашивает Ося, уже садясь на постели, - мама, а наша кошка - тоже еврей?

Городок Покровск, Покровская слобода (ныне г.Энгельс). Два мальчика "из хорошей семьи", Ося и Леля, придумывают страну Швамбранию и увлеченно создают ее историю - охотятся на диких конь-яков, играют в путешествия Джека, спутника моряков, и в битвы с жестоким негодяем Уродоналом Шателеной. Все это (а еще погромы, святки, лапта в сирени, разоблачение Золушки и многое другое) происходит накануне Первой мировой войны (она дальше врывается в книгу - и в жизнь швамбран). Швамбрания, конечно, монархия, и ею правит черная королева - хранительница швамбранской тайны. Потом приходит революция и освобождает детей от Швамбрании. Добрый и умный чекист хлопает мальчика по плечу и обещает: "И у нас будут мускулы, мостовые и кино каждый день". Место бывшего швамбранского дворца застраивается домами Мясокомбината. А Джека, Спутника моряков заменяет записная книжка "Спутник коммуниста".

Повесть была, безусловно, хороша; но только ли литературные достоинства определили ее судьбу?

Если бы такого писателя не было, его следовало бы придумать - уж очень "Швамбрания" была своевременная книга: отречемся, дескать, от старого мира (но как талантливо изображенного!), от какого наследства мы отказываемся (но как бесповоротно отказываемся!) и т.д. В "Коммюнике" Международного объединения революционных писателей за 1933 год, которое печатали на трех языках для заграницы, в сводке выдающихся событий в советской литературе в числе прочих были отмечены: "Поднятая целина" М.Шолохова, "Золотой теленок" Ильфа и Петрова и "Швамбрания" никому до того не известного Л.Кассиля. Книгу приняли как-то сразу. Первые читатели сравнивали ее с недавно вышедшей "Завистью" Олеши - и сравнение было в пользу "Швамбрании". Осип Брик считал, что Кассиль пишет лучше Ильфа и Петрова. В Москве тираж книги раскупили в несколько дней, и ее было не достать. Успех повести имел масштаб коминтерновский. Еще до выхода первого издания ее прочли Эльза Триоле и Арагон - и горячо рекомендовали перевести на французский.

Триоле и Брик - фигуры в нашем сюжете неслучайные. Круг Маяковского был первым, кто поддержал Кассиля. "Новый ЛЕФ" - с подачи Маяковского и Брика - опубликовал первые главы повести "Кондуит" (литературный дебют журналиста Кассиля) - как образец "литературы факта", любимой "новолефовской" концепции. Но очень скоро "Кондуит" влился в "Швамбранию" - и повесть оказалась гораздо ближе к "литературе вымысла". (Кассиль вскоре с ЛЕФом разошелся - уже следующие главы "Кондуита" отдал в "Пионер" - но от раннего "лефовства" своего не открещивался, некоторые письма даже иронически подписывал "ЛЕФ Кассиль".)

Повесть Кассиля, похоже, образовала пару с повестью Пантелеева и Белых "Республика ШКИД" - другой любимой книгой советских детей. Они хорошо дополняли друг друга, блестяще и убедительно рассказывая о том, как плохая монархия Швамбрания рухнула до основанья, а затем на ее развалинах возникла хорошая республика ШКИД. Революция освободила детей старого мира от фантазий, а потом быстренько организовала счастливое детство новым детям нового мира - беспризорникам. Удивительно, что к автору первой книжки жизнь была вполне благосклонна, во всяком случае, на первых порах (благополучное детство, и родителей впоследствии не репрессировали). А одного из авторов второй книжки, Алексея Еремеева (Леонида Пантелеева), революция сделала беспризорником - ему потом всю жизнь приходилось скрывать свое дворянское происхождение и даже придумать себе биографию - в якобы автобиографической повести "Ленька Пантелеев". Поразительно, с какой готовностью один писатель согласился отказаться от своего счастливого прошлого; с каким упоением другой поддержал легенду, выгодную новому порядку.

Оська, один из главных героев "Швамбрании", очень любил комиссара Чубарькова, который сначала занял их дом, а потом и вынудил семью врача съехать в другое место. Настолько любил, что даже его спас - отдал ослабевшему после тифа комиссару свой паек сахара.

Реального Иосифа Абрамовича Кассиля (объявленного врагом народа и троцкистом) расстреляли коллеги комиссара Чубарькова в 37-м - и каково потом было жить с этой мыслью его отцу (которого не тронули, и даже потом орденом наградили). Кстати, он, поселковый доктор (и один из самых симпатичных "взрослых" персонажей "Кондуита и Швамбрании"), во время гражданской войны сам оказался на фронте - ездил спасать от тифа чубарьковских товарищей. И ужасно представить, какие ассоциации должны были вызывать у Абрама Григорьевича названия повестей его знаменитого сына - "Черемыш, брат героя" (написана в 1938-м, всего через год после гибели Оськи) или "Улица младшего сына" (1949, в соавторстве с М.Поляновским, удостоена Гос. премии СССР в 1951-м). Иосиф, талантливый литератор и ученый, был младшим в семье. Когда его арестовали, ему было 30. Жена его была арестована и сослана. Лев Кассиль - тогда уже влиятельный писатель, редактор детского журнала, сотрудник "Известий", пытался хлопотать за брата, даже добился встречи с Вышинским - но ничто не помогло. Он и сам был под подозрением - правда, отделался малой кровью: не был арестован и даже не был исключен из Союза писателей, лишь потерял должность редактора журнала "Мурзилка".

Видимо, тень Оськиной судьбы легла и на книгу об Оське. И при такой тесной связи так, наверное, и должно было случиться - сам Кассиль писал: "Ведь я и Оська в "Швамбрании" это - ироническая реминисценция Дон Кихота и Санчо Пансы. (Поймут ли это?)." В 1937 году, в год Оськиной гибели, книга в последний раз вышла отдельным изданием (а со времени первого издания прошло всего несколько лет) - и следующее отдельное издание вышло только в 57-м, в эпоху "оттепели". Кассиль еще раз возвращался к повести, доработал ее в 1955-м, после так называемой кампании по борьбе с космополитизмом (тогда досталось и ему - одна из рецензий на "Кондуит и Швамбранию" конца 40-х называлась "Это не нужно детям").

Когда-то Кассиль решил для себя (во всяком случае, думал так), что с прошлым он распрощался смеясь, решительно и навсегда - финалом "Кондуита и Швамбрании" ("Все швамбраны погибли, как гоголь-моголь", - сказал Оська). Кассиль хотел поверить - во всяком случае, очень старался - что социалистическое завтра будет прекраснее, чем швамбранское вчера. (Как он потом написал об одном стихотворении Симонова, "мне это показалось сильным и страстным самозаклинанием".) И все-таки что-то беспокоило его, особенно в конце жизни (это видно по дневниковым записям), какая-то мысль или, может быть, давняя вина, в которой он сам не решался себе признаться. "И зыбко под ногами, утло в душе, и обтекают меня берега, мимо которых я сейчас живу и работаю" (Дневник, 1963).

И еще, там же: "Талант - это дар удивлять правдой". Повесть "Кондуит и Швамбрания" как раз говорит еще и о том, что талант - это дар удивлять вымыслом. Но вот какую вещь хотелось бы понять: что же именно Кассиль - несомненно талантливый советский писатель - считал правдой о своем времени? И что считал вымыслом?

В дневнике 1962-го года есть такая запись: "Эренбург в # 4 "Нового мира" подсчитал, что из 700 участников Первого съезда писателей в живых сегодня немногим больше полусотни... И раз уж выпало нам уцелеть под огнем - надо быть во всем достойными памяти погибших и удела, доставшегося нам, немногим". Как странно, что это дневниковые записи. До какой степени надо было бояться, чтоб так лгать - даже самому себе! Как должна быть велика фразеологическая лживость - или человеческая глухота? - чтоб подменять гулаговскую терминологию "деньпобедным" официозом - и делать вид, что именно так он и думает!

Кассиль был одним из первых обитателей переделкинских дач (писательский городок Переделкино построили в начале 30-х), и практически на его глазах арестовывали соседей - Льва Каменева, Исаака Бабеля, Бориса Пильняка. Интересно, имел ли он в виду и их тоже, когда писал о "памяти погибших"?

Вот еще - запись из Дневника, год 1968: "Человек посетил Космос! Началась вторая космическая эра. Как мне радостно сегодня, что я дожил до этого дня. И как больно вспоминаются все дорогие, не дожившие с нами до сегодня". Опять дежурная победная риторика - и опять непонятно: среди тех, кто "больно вспомнился", был ли и Оська, "не доживший до сегодня"?

Еще запись, год 1951: "Случайно перехваченный моим приемником радиотелефонный разговор какого-то лейтенанта с полковником, а потом с женой - о заболевшем скарлатиной ребенке. Чужая беда прошла через мою комнату, несясь из конца в конец страны, и тяжело меня разбередила. Так никогда и не узнаю я, выжил ли ребенок того для меня безымянного лейтенанта". Как трогательно, не правда ли, - и мы никогда не узнаем, как прошла не чужая, а своя беда "через его комнату": ведь у Оськи была, судя по "Кондуиту и Швамбрании", еще и маленькая дочь. Выжила ли она? Уехала ли с матерью в ссылку или ей разрешили остаться в Покровском, у дедушки и бабушки? Ничего про нее не известно. И неизвестно даже, беспокоился ли Лев Абрамович о своей осиротевшей племяннице - или только о заболевшей дочке безымянного лейтенанта?

Аркадий Райкин, друживший с Кассилем, в своих воспоминаниях писал: "Я всегда глубоко чтил таких людей, которые, как Ахматова, отличались высочайшей степенью внутреннего противостояния обыденности". И добавлял, что с такими людьми было чрезвычайно трудно находить общий язык, потому что "злободневность их мало интересовала". А вот легко было как раз с Кассилем - "Кто меня понимал в этом смысле предельно, так это Лев Абрамович Кассиль".

Похоже, что тут "обыденность" является эвфемизмом чего-то другого. Видимо, Кассиля сумели сильно испугать тогда, в 30-е, и эта раздавленность осталась в нем до конца. Иначе чем объяснить, что он потом, в 50-е, стал писать такие бездарные и верноподданнические вещи, как "Про жизнь совсем хорошую" (некоторые его читатели, которые были тогда детьми, вспоминают, как Лев Абрамович читал по радио омерзительным сахаринным голосом это свое сочинение - коммунистический катехизис для писающихся молодых людей от двух до пяти). Собрание сочинений Кассиля состоит из пяти томов, и, наверное, еще столько же можно составить из журнальных и газетных публикаций, выступлений, статей. Но по сути случилось то, чего Кассиль всегда боялся (и об этом много писал в дневнике): он так и остался автором одной книги.

Что все-таки произошло с ним? Сначала испугали, надавили, но все же оставили живым, а потом даже сделали хвалимым. Кассиль стал "назначенным евреем" советской детской литературы, как Эренбург - взрослой, как Райкин - советской сатиры.

Но было и еще что-то. Он потом как будто чувствовал какую-то подспудную вину перед прошлым, и все время испытывал потребность оправдаться (перед кем только?) - вот и в его поздних вещах есть какая-то скрытая монархическая ностальгия - какую повесть ни возьми: "Будьте готовы, Ваше Высочество!", "За честь шахматной короны", "Ход Белой Королевы"... Он словно просил прощения за то, что когда-то так нехорошо обошелся с Черной королевой, хранительницей Великой Тайны Швамбрании - ей в книге уготовано бесславно окончить свои дни и быть выброшенной из своего "дворца" - ракушечного грота - суровой рукой новых хозяев жизни. А сам "дворец" превращен в пепельницу - комиссары сбрасывают туда пепел и раздавливают окурки. И то, что эти, поздние, сочинения посвящены шахматам, ассоциацию только усиливают: ведь швамбранская Черная королева - шахматная фигура.

По письмам видно, что еще раньше, в 30-е, одолевали его сомнения по поводу правильности главной идеи "Швамбрании" и выбранного для нее тона:

"Иногда я готов упрекнуть себя в том, что порекомендовал книгу. Все, даже лирические по содержанию места имеют у меня насмешливые, издевательски заземленные концовки. Или я не способен дать теплоту и нежную проникновенность, лирическую трепетность воспоминаний? ...Конечно, можно было сделать книгу несравненно более задушевной. Я, может быть, ошибочно, но, во всяком случае, умышленно подхолодил повествование. Я мог бы показать Швамбранию чудесной, сказочно яркой и томительно-несбыточной, эдакой страной обетованной. Я бы в легкой дымке подсознательного мог дать пастельные нюансы, воздушные переливы и хрупкие, невесомые фантомы моего детства. Но что бы получилось? Любование и воспевание такого детства. А отсюда протест, как бы он ни был завуалирован, протест против сил, разрушивших эту обаятельную систему. ... Но тогда книга бы обернулась против ее внутренней темы и установки.

...Весь стилевой антураж я пропитал идеей вещи. Оттого-то сквозь самые лирические места сквозит расхолаживающая усмешка. Но это не относится к материалу о революции: там я старался оживить его улыбкой, взволнованной и ласковой.

Книга жестока, но не по тону ее, а по тому безжалостному, скупому отбору воспоминаний, который произведен в ней, и потому что лирика в ней ущерблена, а направленность и усмешка повсеместны. Этого требовало задание, выбранный социальный упор вещи. До сих пор для меня это было бесспорным. Сейчас я стал сомневаться..."

Тайное швамбранство сквозит в этих сомнениях. Понимал ли сам Кассиль, что книга стала безусловной удачей как раз потому, что многое в ней "обернулось против ее внутренней темы и установки", потому, что, как сказал Кассиль по другому поводу, - в ней есть "маленькое чудо сбывающейся мечты о радостном детстве"...

"У-ра, у-ра! - закричали
Тут швамбраны все.
У-ра, у-ра!" - и упали...
Туба-риба-се!
Но никто совсем не умер,
Они все спаслись,
Всех они вдруг победили
И поднялись ввысь".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Николай Востриков, Лохотрон /26.03/
Лохотрон "Дарья Донцова" существует по своим законам. Входишь, допустим, в метро - примерно через одного сидящего переодетые в простой народ агенты невидимого фронта "читают" Донцову.
Станислав Львовский, Прямая речь /25.03/
Чтение по губам. Выпуск 4. Мы ходим за всеми и записываем все. Или, по крайней мере, многое за многими. На самом деле, мы делаем это, чтобы не так хотелось курить. Чтобы занять руки. У нас блокнотик и черная ручка. Всегда.
Олег Дарк, Очарование русской неэротичности /24.03/
Говорили (и говорят), что русская повседневная речь - а литература ее только воплощает и утверждает - не приспособлена для описания любовных чувств и действий. Отсюда выводилось известное целомудрие русской литературы как ее внутреннее, языковое качество.
Анна Кузнецова, А.А.К. (опыт радости за другого) /24.03/
Водяные знаки. Выпуск 2. В этом году всем, кто следил за публикациями Вишневецкой, стало, наконец, понятно, что она делает.
Михаил Эпштейн, Дар слова. Выпуск 19 /24.03/
Недо (продолжение). Между западным "до" и восточным "не". Недо как тип цивилизации и как религиозное миросозерцание. "Надо" и "не то". Порыв - обрыв - надрыв у Ф.Достоевского и В.Высоцкого. Недо и теология.
предыдущая в начало следующая
Ольга Канунникова
Ольга
КАНУННИКОВА

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100