Жена Сальвадора Дали мечтала, чтобы продукция ее мужа продавалась на всех прилавках. Муж Дарьи Донцовой, покупая зажигалки, сигареты, презервативы и прочую тысячу мелочей, должен испытывать чувство, о котором мечтала Гала. "Не удивляйтесь, что я, Дарья Донцова ("Это я, Эдичка!" - Н.В.), написала кулинарную книгу", - кураж приготовления бестселлера заставил звезду огласить "за предоставленные рецепты" имена своих литературных негров - нечто новое в жанре, раньше она их скрывала. Но оставим "Кулинарную книгу" (исповедь) на десерт, для начала отведав готовой продукции. Отметим лишь, с какой приятностию, с размахом и по-нашенски выведено на обложке: "ЛЕНТЯЙКА" ("Кулинарная книга лентяйки". - М., Эксмо, 2003). На десерт, на десерт, сладкое - на десерт...

В общественных местах нечистоплотные граждане часто лепят жвачку то там, то сям. Лепота. Жвачка Донцовой лепится к чему угодно. Если бы у писателя было лицо, им можно было бы ударить в грязь, но здесь-то - джекпот, с миру по грошику. Названия "книг" - как заголовки народной газеты "МК": "Дантисты тоже плачут", "Привидение в кроссовках", "Улыбка 45 калибра", "Маникюр для покойника", "Прогноз гадостей на завтра"... Попробуй оторвать прилепившийся, как жвачка, глаз от иронических метафор!

"Чудеса в кастрюльке". (М., Эксмо, серия "Иронический детектив", 2003). Идеальных преступлений нет, поэтому нет смысла писать идеальные детективы. Тогда как ирония повсеместна, сколько ее ни вырабатывай - все мало. Пластмассовый скелет, эдакое дада в шкафу, как "Зази в метро", это так мило. "Из любой свиньи можно получить кусок ветчины". Цитата. Уже на 6-й странице появилось ироническое слово "жопа", а на 11-й детективное "пиар"! Приготовил зубы для "скальства": заочник Литинститута, подрабатывающий во время сессии литературным негром, пожалуй, сформулирует подобную прозу: "Ум отказывался верить в этот кошмар". Так перед глазами и становится свежий "ум", у которого руки в брюки, а он плюет и растирает. "Но внезапная смерть даже чужого ребенка должна заставить любую женщину хотя бы вздрогнуть". Перед глазами становится свежая женщина, вздрагивающая на осеннем ветру...

Кругом еда, еда, еда - предвестница будущего кулинарного шедевра. Хемингуэй все напитки описывал - а здесь в каждом абзаце сковородка, тарелка, ложка... Жратвы так много, что слюнотечение не прекращается до последней страницы, выбравшись из подземки, я тут же звякнул домой: что на ужин? Уверен, что негр, который это писал, не ел неделю и зарабатывал под лэйблом "Донцова" именно на хлеб... Причем, экзамен у него назавтра был по Достоевскому: "Если каждый из нас пригреет брошенную собаку, утешит обиженного ребенка или поможет одинокому старику..." (с. 346). На вкус это "чудо в кастрюльке" напоминает отвар из веника.

Сюжет: Ляля и Ниночка рождаются в один день (это из Дюма). Ясное дело, мамы дочек переплелись в судьбе героя, как добро и зло. Деньги делают грязное дело, см. любой хороший роман. "Ладно, гони пятьдесят тысяч долларов, и разбежимся" (с. 328).

Он пришел к ней с джентльменским набором, а у нее младенец Ниночка кричал, как в рассказе Чехова "Спать хочется". Я его утихомирю - и таблетку снотворного в ротик. А дите нечаянно подохло. И началась кутерьма. Лапушка-котик-автор делает все, чтобы мы не любили зло. "Она устала носить в себе жуткую тайну, и слезы полились у нее потоком".

А Светка была подлой, дала Виоле Таракановой (нашей мисс Марпл) отравленную чашку чаю. "Она недоумевающе глянула на меня, и в ту же минуту комната наполнилась мужчинами. Света кинулась к столику и попыталась сбросить на пол чашку (конечно, яд - Н.В.), но была поймана милиционерами". Дюжина милицанеров ловит Свету - наверное, волосы у нее растрепались... Описание природы из повести Пушкина "Метель": "на улице мороз, ветер, вьюга". И кокетливое, двусмысленное последнее слово в романе: "Конец" (с. 348).

Сосудистая реакция у меня никуда не годится, фигурка тщедушная (надо же немного о себе, любимом, как иронично вслед за Эдичкой принято выражаться сегодня) - но я могу улыбаться, как голодный крокодил. Иронический детектив поспособствовал. Своя кровь не вода, а взялся за иронический детектив - не говори, что не дюж: "жрать", "срать", что там еще имеется"? (С. 181)

"Маникюр для покойника" (М., Эксмо, серия "Иронический детектив", 2003). Арфистка Ефросинья не любит арфу, мужа и уродлива до беспредела. Зато она добрая, дурашливая и простая, как героиня Эльдара Рязанова. В преступной среде оказывается совершенно случайно: ей муж изменил. Она идет топиться, вешаться, травиться, страшно - но надо... И тут, как бог из машины, является сама машина. Сбившая арфистку будущая подруга Катя - тот самый криминальный элемент, которого недоставало в жизни Фроси. Приходите завтра - дорасскажу.

Фрося, Ольга, Катя - все зачитываются Марининой и Дашковой, а чтива все мало и мало, его нужно больше и больше. Мы, фефелы от литературы, все бежали из "Белых столбов", живем не по указке партии... "Если не найду документы, Катю попросту убьют, и я должна стать матерью Сереже, Кирюше, Юле, трем собакам (пошла ирония - Н.В.), двум кошкам, хомякам и (добавлен юмор - Н.В.) жабе Гертруде". Есть в повести и человек (какая повесть сегодня без трахальщика?!), который "трахал все, что шевелится". Летят годы, тайны раскрываются - но есть и кульминационные моменты. Костя стреляет Славе в лицо, потом отрубает ему руки, чтобы по отпечаткам пальцев не опознали. (Страшно? То-то! Детектив все-таки.) Всем в этой истории пришлось тяжело. Собаки толстеют, кошки наглеют, хомяки делают запасы на зиму, жаба Гертруда впала в спячку.

"В метро (реверанс знаковому читателю - Н.В.) я вновь села на скамеечку и перевела дух"... Метро. Как много в этом звуке! Все мы дети подземелья. В метро нет контролеров, и можно расслабиться: хорошо, тесно, тепло, как в крематории. "Я невольно принюхалась: "Коко Шанель" (а где "# 5" ? - Н.В.).

Котик-зайчик-пусик-автор жалеет нас, когда "преступники уже готовы были праздновать победу". Костя убивает женщину острозаточенным (какое кулинарное определение!) ножом и уходит, никем не замеченный (с. 344), но "убить человека нелегко, во всяком случае, для простого обывателя". А кушать хочется всегда, поэтому - "секрет. Сначала берем пакет, самый обычный, расстилаем на столе. Открываем пачки с отечественным печеньем (то ли из патриотизма - Н.В.) Нужно всего двадцать четыре штуки и еще две пачки творога и какао. На пакет выложить двенадцать печеньиц - три в ширину и четыре в длину. Причем не забудьте каждое обмакнуть в блюдечко с чаем, вообще, полагается вымочить бисквитики в вине, но и заварка подойдет. Так, в первую пачку творога добавим сахар по вкусу и размажем смесь по печенюшкам..." (с. 213). И приблизимся вплотную к итоговому труду знакового автора, возможно, и пельменей "Дарья".

"Кулинарная книга лентяйки" - одна из красивейших книг России. Дорогая - меньше чем за сто рублей не встретишь. Карманный формат и мягкая обложка - это потом, когда основные купоны будут сострижены, а пока первые места в различных рейтингах за Дарьей - кошельтесь, милыя! Следующий бестселлер, уверен, на подходе: "Модная книга Дарьи Донцовой". На очереди: "Спортивные аксессуары Дарьи Донцовой", "Моющие средства Дарьи Донцовой", "Сад и огород Дарьи Донцовой"...

Дамочка в розовом свитере с мопсом под мышкой занесла половник над эмалированным ковшом в цветочек с каким-то живописным варевом. А по разлитому вокруг ее утопшей талии желе топчутся в незашнурованных ботинках девицы легкого поведения - и не тонут! Болото это не для всех, но... "Оно вам надо быть похожей на тощую синюю курицу?" У тех, кто сохранил стройность тела и тонкую талию до старости, "проблемы с волосами, зубами и цветом лица" (с. 280). На вилку нанизана пуля. Приятного аппетита!

"...Я теперь с гордостью называю себя "посол русской кухни" (с.40). Посол, вероятно, от слова "солить" - лейбловая ирония и тут не дремлет.

Россия шла к этой книге с 1917 года. Во-первых, как читающая. Во-вторых, как немытая (Лермонтов). Никто не усомнится, что это подлиная Дарья Донцова, здесь не нужно факта обнаружения "рукописей Шолохова", рецепты не украдены, перед нами, несомненно, автор. Здесь и супы, и каши, и запеканки! Блюд из яиц - 18! Блинчики-оладушки-куличики! "Граждане, завтра по первому каналу центральное телевидение будет показывать кусок сыра"... Из готового супа надо обязательно вынуть лавровый лист. Как его обнаружить в бульоне, где вместо капусты старая тряпка? Кстати, парижанки не стесняются под брюки нацепить "поехавшие" колготки, а мы все в комплексах. "Если в твоем холодильнике имеется банан, селедка и яйцо, смело соединяй их вместе", в лучших традициях Козьмы Пруткова. Упомянута и "моча молодого поросенка" (с. 265). Другие литературные истоки - Носов, Драгунский, Оруэлл. Два столпа, на которых держатся литература и пельмени, нерушимы: тесто и фарш! Трупов, диалогов и соитий между варениками и яйцами нет. Но в суггестивности тексту и здесь не откажешь: коктейль нужно смешивать в "жбане" "длинной ложкой". Пиццу принес ветер перестройки, кто не помнит Михаила Сергеевича в главной роли?!

Не обошлось и здесь без недостатков: к сожалению, изредка книга отдает национал-шовинизмом: "Есть блюдо, которое волшебным образом получается у русских мужчин и женщин" (с. 221). Но бестселлеры не судят.

"На рынке действует закон "не обманешь - не продашь"" (С. 14). Ван Гог бахвалился, что пишет картину быстрее, чем жарится яичница. При этом дурень не продал ни одной картины. Но скорость зауважали - потом, уже без него. "Следите за скоростью моей души", - любил говаривать Сартр. Душа стала спидометрической - не от "СПИД", от "спидометр". Лапочка-зайка-писатель заканчивает романчик раньше, чем вскипает кофе.

Лохотрон "Дарья Донцова" существует по своим законам. Входишь, допустим, в метро - примерно через одного сидящего переодетые в простой народ агенты невидимого фронта "читают" Донцову. Входишь в троллейбус - то же самое. Идешь по ГУМу - из карманов женских курточек торчат уголки с обрывком легко восстановимой фразы "...ский детектив".

Ясно, что стивены кинги не должны гоняться за утраченным временем. И это есть хорошо. Но должно же быть у народа некое "социальное смущение" при чьем-то беззастенчивом поведении? Я присоединился к "агентам" с исследовательским пафосом, но откуда было окружающим об этом знать? Моя рука, держащая "книгу", дернулась за спину, когда вагон метро выехал на дневной свет станции "Измайловская". Окружающие граждане устало и равнодушно шатались под стук колес, и никому не было дела до моей безнравственности.

Зачем гражданское население (народ) научилось читать? Ответ дает издательство-монстр: чтобы мять в руках этот пипифакс. Один из первых рулонных романов был написан в Бастилии: "120 дней Содома". Как учил Гуссерль, все феноменально в этом самом феноменологическом из миров. Зачем нужны слова, если ими колотят гвозди? Чтобы их созерцать. Слова. Гвозди. Действие. А может быть, литературной даме просто хочется в парламент?