Часть 2

Часть 1

В книге Линор Горалик "Не местные" (М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2003. Библиотека молодой литературы, вып.22) есть "фрагмент", в котором происходит своеобразное столкновение культур. Еврейская девушка любит русского молодца. Что касается его, то он неизвестно: любит или нет. Но больше, кажется, бродит. Отсутствие - тут главная примета русского.

"Под шагами его осиновые ветки ломаются с хрустом, как татарские широкие кости, под когтями его гниют куски тевтонского мяса, он дышит медом и васильками, воздухом вымерзшего до мхов февральского леса и вялым дымом охотничьих костров на сентябрьских полянах <...> Он наклоняется ко мне, а я отстраняюсь в тоске и скорби и говорю ему: "Нехорошо опаздывать, что ж такое, я ведь в ожидании тебя ноги свои омыла и тело свое выкрасила хною, а брови насурьмила в два полумесяца, я ведь надела на себя одежды из арабского шелка, золотые браслеты с бирюзою и серьги <...> и я ведь прождала тебя до самого утра, тебя, такого подонка, а ты ходил по берегам Енисея, ловил осетров и нерпу, спиртом "Рояль" полировал свой тяжелый ужин, хватал за бока пахнущих печью и хлевом сарафанных баб под Подольском, маршировал по Красной площади, читал Пушкина, горел в танке, - и все просрал, просрал мою сладостную любовь и мой острый профиль, оливковые глаза и гортанный голос, смуглую кожу и странный язык йом-кипуровых плачей, - ничего этого теперь не будет тебе, неразборчивый дурень, иди, плещись в своей Волге, с рогатиной ходи на медведя <...> оставайся диким и неприкаянным, вечно порабощенным и вечно пьяным, разбивающим себе лоб, когда тебя посылают молиться твоему непристойно юному богу...".

"Фрагмент" отчасти стилизован под "Песнь песней" Соломонову, с сохранением инородной (иного рода) принадлежности адресата. Но в "Песни", как известно, - два чередующихся голоса, оба певца уравнены, меняются ролью адресата, а у Горалик русский молодец сам себя лишил голоса, отказываясь присутствовать и голосом тоже. Он молчит. Это молчаливый соблазнитель. Читателю трудно избавиться от искушения представить, что бы тот сказал в ответ.

В русском молодце у Горалик, кажется, никакой женственности нет (если не считать запаха меда, почти перенесенного "из Соломона", там - женскую примету, здесь - соседствующий, и значит, смешиваясь, отчасти меняется, с разбойниче-охотничьими - мяса и костра). Напротив, подчеркивается мужественная героичность. Тут именно любовь/раздражение девушки к юноше-герою. Однако отметим "непристойно юного бога" (причем речь о нем заводится так, как будто юный бог только у русских)... Откуда непристойность?

Юность консервируется (и тем приобретает мучительную привлекательность) и в этом боге, и в поклоняющемся ему герое. Вечная юность сама по себе непристойна с точки зрения истории и времени. И эта юность, которая становится главной приметой уже героя, переносится на него, традиционно ассоциируется с тем половым неразличением, о котором говорилось в связи с восприятием русскости у Брандеса. Половая обратимость парадоксальна в герое (зд. в архаическом, эпическом смысле). Сочетание героического с половой размытостью двусмысленно, то есть непристойно. Таким двусмысленно женственным героем в античности был Тесей (его и принимали за женщину; в ответ он переворачивал телеги).

Вечное отсутствие героя - также следствие его юности, проявление особого безразличия. Для него гетеросексуальное как бы еще не раскрылось, он не вполне его знает и предпочитает юношеские блестящие игры (парад, охоту, войну). Он может позволить себя любить, но не вполне знает, зачем это надо. Сексуальное безразличие - вид неразборчивости (или принимает ее вид): "неразборчивый дурень". У русского юноши не то что смешение понятий и представлений: что хорошо, плохо, лучше, хуже и проч., - а он не знает, что надо вообще сравнивать и оценивать. Для него точно не родилось еще противопоставление как способ восприятия. Юношеские игры для него все равны, и их объединяющие привлекательные качества - подвижность, шум, массовость, разнообразие жестикуляции.

Фокусом русского характера у молодой писательницы и сто с лишним назад - у Брандеса становится "неразборчивость". "Предательство" и "ненадежность" (Брандес) - только другие ее имена. В обоих случаях имеется в виду наивное, почти безотчетное коварство. (Не могу избежать в связи с темой "ненадежности-предательства" восточно-степных ассоциаций: что-то монгольско-татарское... Маленький, легкий вертлявый монгольский всадник - образ вполне женственный.) Брандес в своем эссе о Тургеневе удивлялся, с какими подлецами тот мило переписывался и одновременно как резко отзывался о своих друзьях.

В "песни" Горалик есть одно почти парадоксальное соседство: "дикий/неприкаянный" (практически единое качество) и "вечно порабощенный". Дикость-неприкаянность естественно ассоциировать с волей, свободой, в пределе - неуправляемостью. Но это очень естественное, скороговоркой, как само собой разумеющееся следование у Горалик "дикости" (неприрученности) и "порабощенности" (будто бы что-то обратное) свидетельствует: для автора не только нет противоречия, но одно предполагает другое и даже им и является.

На самом деле здесь почти тривиальная обратимость своеволия, которое у Горалик разрастается до эпической вездесущности, и невольности. Само это разбухание своеволия невольно. Следующее затем "пьяный" (вечно, как вечно юный) - не слишком необходимый ключ к образу. Пьяный - это и есть воплощение повседневной диалектики своеволия и невольности. Пьяный не владеет собой, но одновременно и одинаково привязан ко всему окружающему, равномерно его любит. То есть, по Толстому, не любит ничего. Это и есть та самая "неразборчивость" как фокус русского характера: неразборчивость, или неразличение.

Русская неразборчивость - разумеется, вид холодности. И, как всякая холодность, она-то и гипнотизирует, и томит, и чарует. То есть именно холодность традиционно и привлекает, - тем более что является не свободным выбором и тактикой, а непреднамеренна. Эта непреднамеренная холодность - производная особой, почти насильственной изменчивости и капризности превращений - женская по происхождению, с точки зрения традиционной интерпретации, Герой сам не знает, что с ним сделается (он сделает) в следующий момент. Такое мелкое мерцание воли непременно в наблюдателе вызывает образ подчиненности (ср. поиск Тургеневым "властительницы" у Брандеса,)

А тогда получается (это не я говорю - воспроизводящийся взгляд "со стороны"), что знаменитый по литературе и философии русский поиск, с его непоследовательностью, противоречиями и "бросками" из стороны в сторону, которые всегда отличат Печорина от его литературного образца Жульена Сореля, происходят не от недостаточности одного какого-то направления движения или надрывности эксперимента с собой, а от невольности, невменяемости движений. И это очарование невменяемости традиционно выигрывает в споре за обладание с любым упорством и ответственностью пристрастий.

• Часть 1