Сегодняшняя рецензия посвящена книге в самом деле новой, но несколько выпадающей из круга рецензируемых книг: это книга не так, чтобы очень модная. Журнал "Афиша" о ней не написал, тираж у нее более чем скромный, и Гугль не находит ни одной рецензии на нее, если не считать огромной статьи Олега Дарка об одном из текстов этой книги. Формальным оправданием моему своеволию может служить то, что это единственная известная мне современная книжка, по поводу которой мне звонили друзья и говорили, что они проплакали весь вечер, читая ее, и хотят где-нибудь купить еще пять экземпляров, чтобы дарить своим знакомым. Когда вам самим последний раз хотелось подарить какую-нибудь книжку кому-нибудь? Это явно стоит рецензии в "Афише".
Да что знакомые! Я сам подарил уже несколько десятков экземпляров - что неудивительно, потому что для меня эта книга, наверное, самое важное из того, что я читал за последний год.
Я, вероятно, пристрастен, потому что знаю автора. Но жанр колонки позволяет мне пристрастность, а читатель может сам составить свое представление о книге: она полностью выложена в сеть, что неудивительно, учитывая сетевую известность автора, журналистки, поэта и прозаика Линор Горалик.

"Зачем мне книга Линор Горалик?, - сказал мой приятель получая от меня в подарок тоненькую черно-белую книжку "Неместные" (Арго-риск, Коломна, 2003), - я ее и на "Гранях" могу почитать". Через несколько дней он позвонил мне сказать, что был неправ: Линор Горалик как прозаик не похожа на себя как журналистку, хотя авторский стиль, конечно, чувствуется и тут, и там. Дальше мы еще скажем об этом.

Первым текстом Линор Горалик, который обратил на себя мое внимание, была миниатюра про хомяка. Я сказал ей тогда, что это напоминает мне Людмилу Петрушевскую и Линор обиделась, сказала, вот, мол, стараешься тут, пишешь, а тебе в ответ - похоже на то, похоже на это. Сейчас я хочу исправиться: тексты Линор написала какая-то другая Петрушевская: работающая по 20 часов в день, запросто разговаривающая с Богом и живущая на амфетаминах. Одним словом, Петрушевская в процессе превращения в Филипа К. Дика. Или Петрушевская в самом тяжелом бэд трипе, сконцентрированном в две тысячи печатных знаков.

Любой, кто работает с ужасом в наше время рискует наткнуться на читательскую усмешку, озвученную в начале прошлого века Львом Толстым: "Пугает, а не страшно". Потому профессионалы ужаса - Стивен Кинг или Клайв Баркер - вынуждены прибегать к удивительным ухищрениям, чтобы исследование ужаса не выглядело вульгарным желанием напугать. В литературе это нелегко; в кино же удается редким гениям.
Линор Горалик демонстрирует иной способ работы с ужасом. Ее тексты - не про ужасное, а про ожидание, предчувствие ужаса. Точнее - про предчувствие мира, в котором ужас является нормой.
Говоря об ужасе, Линор почти всегда избегает возвышенного ужаса, того, что называется sublime. Редкий пример текста такого рода как раз журналистский, не вошедший в книгу - "Мы уйдем из зоопарка". В большинстве ее текстов ужас - маленький ужас бессилия и унижения; готовности принять это бессилие и унижение. Это - бытовой ужас ежедневной действительности.

Как для писателя для Линор большой удачей было то, что пятнадцатилетней девочкой она покинула распадающийся Советский Союз. Здесь важно не только то, что благодаря этому он смогла законсервировать воспоминания советского детства, не дав им размыться в хаосе девяностых. Не живя в России, она избежала двух соблазнов десятилетия: люмпенизации, экономически неизбежной, и нуворишества, выраставшего из желания противопоставить себя люмпенам.
Девяностые годы предоставляли небольшой выбор жителям России: они могли либо опуститься, согласившись на снижение уровня и качества жизни, смирившись с нищенскими зарплатами, старой одеждой и тесной неремонтируемой квартирой; либо выбрать шальной путь богемы, яппи и новых русских, бессознательно противопоставив себя основной массе населения. Иными словами - своему народу.
Удачей Линор было то, что ей не пришлось выбирать. По ее собственному признанию, она стала яппи в восемнадцать лет - но по дороге в офис ей не надо было отгонять от своей машины мальчишек с грязными тряпками и одноногих нищих, попрошайничающих в дорожных пробках. В двадцать пять она переехала в Россию и, тем самым, вернулась в страну своего детства. Москва - идеальный город для нее, не местной; экзистенциальный ужас не смотрит тебе прямо в глаза автоматным дулом, как где-нибудь в Грозном, но пульсирует под тканью светской жизни - непрочной и почти прозрачной по сравнению с другими странами, где тоже есть Интернет, мобильные телефоны и ночные клубы.
(Возможно, это общий признак столиц стран третьего мира. Но в отличие от Боготы или Буэнос-Айреса в Москве говорят по-русски)
Возможно, из-за десятилетнего перерыва у нее хороший глаз на реликты старой эпохи. Она не видит оснований обвинять кого-либо в убожестве и кошмаре окружающей жизни, потому что помнит, что они были всегда. Она не потратила полжизни на то, чтобы научиться видеть Москву богатым европейским городом - и потому может говорить языком людей, никогда не слышавших о Проекте ОГИ, клубах Авторник и Микс. Языком, который я условно называл языком персонажей Петрушевской.

Так, странным образом, тексты Линор Горалик, пропустившей, по ее собственным словам, девяностые годы, оказываются им еще одним свидетельством: благодаря дистанции, она смогла увидеть их убожество и кич не как порождение новой власти, а как продолжение советской жизни и еще одну манифестацию экзистенциального ужаса бытия.

Выше я писал про предчувствие мира, в котором ужас является нормой жизни. Скорее следовало бы сказать - напряженное, исполненное надежды, ожидание такого мира. Так люди ждут откровения, сообщения о том, что они знали и так. Потому что мир ужаса проступает сквозь предметы окружающего нас мира, как кровавое пятно на много раз закрашенной стене дома. Линор Горалик знает, что ужас всегда здесь, повседневность всегда мучительна, каждый день как последний. Войны и чумы она ждет, чтобы наконец-то можно было сказать: "Видите, видите! Я все время чувствовала, что так оно и есть! И теперь мне уже почти не страшно, потому что вот оно, пришло, наконец, и не только внутри меня, а вокруг, и, значит, все правда, все так и есть и, значит, можно об этом говорить".
Она говорит уже сегодня, и то, что она говорит, настолько чудовищно, что непонятно, как можно плакать, читая эту книгу, потому что хочется выть, кричать и резать себя острыми предметами, чтобы то, что скрыто внутри, могло, наконец, выйти наружу, и ад, наконец, распахнул перед нами свои гостеприимные врата.
Я не верю, что кому-то может захотеться подарить такую книгу своим друзьям.

• Предыдущий выпуск