Очередная - 112-я - годовщина со дня рождения Михаила Булгакова подошла вся овеянная свистопляской вокруг памятника писателю на Патриарших. Скандалили долго, но хоть не без пользы: столице нашей Родины теперь, кажется, не угрожают ни монструозный примус, ни бегущий по волнам пруда невнятный Иешуа. В порядке компромисса посадят одного Булгакова на прибрежную скамеечку - и пусть себе сидит.

Нынешняя годовщина - не юбилейная, однако по-своему примечательная. Ибо восемьдесят лет назад зародился замысел самого известного булгаковского произведения. Хотя наиболее ранние из дошедших до нас черновиков "романа о дьяволе" относятся лишь к 1929 г., но исследователи справедливо полагают, что мотивы будущего романа "Мастер и Маргарита" возникли в творчестве писателя на несколько лет раньше. Точнее - именно в 1923 г. Тот год вообще был для Булгакова весьма важным: в каком-то смысле кризисным. Впрочем, 33-му году жизни положено быть переломным - и как раз его отсчет пошел у Булгакова с 15 мая 1923 г. К этому моменту писатель прожил две трети жизни (хотя выяснилось это, конечно, лишь впоследствии).

Немного раньше того дня рождения, 26 апреля 1923 г., исполнилось 10 лет со дня свадьбы Михаила Булгакова и Татьяны Лаппа. Между 1913-м и 1923 г. пролегла целая эпоха: и окончание Булгаковым университета, и его служба земским врачом в Смоленской губернии (1916-1917), и врачебная практика в Киеве в период лихорадочной "смены властей" (то гетман и немцы, то петлюровцы, то красные, то белые), и служба в Белой армии на Кавказе - а потом, после разгрома белых, там же, на Кавказе, служба в советских культурно-просветительных органах, и первые пьесы Булгакова, поставленные во Владикавказе, и попытка покинуть Россию морем... А затем - приезд в Москву в сентябре 1921 г., и бытовая неустроенность, и существование на грани голода, и еще многое.

Как раз в 1923 г. положение стало понемногу выправляться - хотя до благополучия еще далеко. Сам Булгаков, вспоминая свое двухлетней давности появление в Москве, записывает в дневнике: "Многое ли изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и все таким же изнутри. Болен я, кроме всего прочего". Здоровье будущего автора "Мастера и Маргариты" и впрямь оставляет желать лучшего: дали себя знать предыдущие тяжелые годы. Булгаков жалуется и на подагру, и на проблемы с нервами (кстати, в 1919 г. он перенес на фронте контузию). А накануне своего 32-го дня рождения едет в Киев - причем вовсе не из-за стремления прикоснуться к родным местам: в Киеве ему делали хирургическую операцию - удаляли опухоль за левым ухом, по поводу которой он серьезно опасался, не злокачественная ли. Но, слава Богу, обошлось.

В Киев писатель уехал 21 апреля 1923 г. А неделей раньше произошло событие, которое напоминает нам, что в преддверии юбилея собственной свадьбы Булгакову довелось расстроить свадьбу чужую. 15 апреля в приложении к газете "Накануне" Валентин Катаев опубликовал рассказ под названием "Печатный лист о себе" (впоследствии он печатался под заглавием "Зимой"). В нем описаны отношения Катаева с младшей сестрой Булгакова Еленой (Лелей) и с ним самим. Дело происходило в начале 1923 г.; жена Булгакова Т.Лаппа, бывшая свидетельницей событий, потом рассказывала: "Леля приехала в Москву к Наде (Н.Земская - сестра Михаила и Елены Булгаковых. - Е.Я.) <...> Был у нее роман с Катаевым. <...> Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что даже разговаривать перестали".

Рассказ Катаева интересен тем, что в нем дан, пусть и не очень доброжелательный, но все-таки портрет Булгакова: по сравнению с влюбленным героем-романтиком он предстает как занудный проповедник здравого смысла и воплощение мещанского прагматизма. Не случайно и имя этому персонажу дано "никакое" - Иван Иванович (хотя реальное имя жены Булгакова - Тася - оставлено в неприкосновенности). Вот "изображение" Булгакова, выполненное незадолго до его 32-го дня рождения:

"Он гораздо старше меня, он писатель, у него хорошая жена и строгие взгляды на жизнь. Он не любит революции, не любит потрясений, не любит нищеты и героизма. Но у него - синие глаза. Правда, они только вечером синие или когда он сердится. Но они синие с чернильными зрачками. Этого достаточно для того, чтобы я приходил к нему вечером и садился на диван против зеленого абажура лампы, висящей над писательским, письменным столом.
- Иван Иванович. Я люблю вашу сестру.
Он поднимает кверху ножницы, которыми вырезывает из газеты одобрительную о себе рецензию.
- Вы, конечно, шутите?
- Нет, я не шучу. Я ее люблю.
- Увольте меня, пожалуйста, от подобных разговоров. Я не люблю глупых шуток.
- Я люблю вашу сестру. Я не могу без нее жить.
Он, с некоторым любопытством:
- Нет, вы это серьезно?
- Серьезно.
- Да вы что, с ума сошли, что ли?
- Да, сошел. Я люблю вашу сестру. Я на ней женюсь.
Электрический разряд. Грохот и смятение. Вырезка и ножницы падают на стол. Самовар начинает тонко петь. Синие глаза круглеют до отказа. Жестом благородного отца он хватается за голову и начинает бегать по комнате, садясь на встречные стулья.

- Что? Что-о? Что-о-о? Жениться? Вы? На моей сестре? Да вы что, в уме! Тася, дай ему воды. Дайте-ка, я попробую ваш пульс, голубчик, вам, вероятно, нездоровится!
Он немного успокаивается.

- Нет, это даже смешно. До того глупо, что спешно.
- А почему бы и нет?
- Почему? Да вы что - ребенок! Нет, вы это нарочно?
- Серьезно.
- Ах. серьезно? Так я вам скажу тоже серьезно. Вы это бросьте. Бросьте и бросьте. Ах, я, дурак. Как я допустил? Как я мог это допустить? Вот, не угодно ли...
И он начинает опять бегать по комнате, садясь на все стулья. Он не может себе простить этого рокового знакомства. Зачем он позвал меня к себе в сочельник. Ну да. Он один во всем и виноват. Вот здесь, в этом углу стояла елочка, вот тут - на диване сидела она, сестра, приехавшая на праздники, в первый раз, в Москву. Вот там стоял и читал стихи. Затем опера. Гугеноты и скверный состав. Но кто же мог предвидеть несчастье. Боже, боже. Вся вина в много-численных глазах благородного семейства падает исключительно на него.

Он долго всматривается в меня и вдруг опять впадает в отчаяние.

- Что? Жениться? О, Господи! Вы? На ней? Что я наделал, что я наделал! Надеюсь, по крайней мере, что хоть она...
- Она меня любит.
Он падает в кресло.

- У меня нет больше сестры! Делайте, как знаете!

Я даю ему успокоиться. Я, мягко:
- Иван Иванович. Но в чем же дело? Почему? Ради Бога, объясните. Может быть, вы подозреваете меня в каких-нибудь недостойных поступках и тайных пороках? Уверяю вас, что это недоразумение. Я честный и нравственный человек.
- Сохрани Бог. Я уверен в ваших качествах, но говорю вам как друг: бросьте. Ничего из этого не выйдет.
- Я люблю ее.
- Он кисло и жиденько смеется.
- Вы опять свое? Да поймите же: вам нельзя на ней жениться.
- Почему же?
Oн в бессилье машет руками. Он не понимает, как это я не могу постигнуть такой элементарной вещи. Он собирается с силами и начинает объяснять. Ей нужно учиться, у нее университет, книги, профессора. У нее, наконец, жених. У жениха дом. Особняк. Она избалована. Я в ней ошибаюсь. Она пошутила. Наконец - родственники. Что скажут родственники? Она, и вдруг выходит замуж за поэта. За бедняка, за бродягу, за... за..! Он не находит слов. Это нечто чудовищное. Нет, нет! Этого не может быть! Этого не будет! Бросьте, бросьте и бросьте.

Он несколько раз начинает истерически хохотать, несколько раз умолкает и несколько раз ищет спичек; которые у него в руке.

И только серый, домашний глаз его жены внимательно и сочувственно смотрит на меня из-за самовара. Я же упрямо повторяю:
- Я люблю ее.

В сущности, я говорю не ему. Я говорю так, чтобы меня услыхала она за тысячу верст. Кроме того, так забавно, когда он сердится; этот, в сущности, добрый человек и неплохой писатель".

Возвратившись из Киева 10 мая 1923 г., Булгаков записывает в дневнике: "Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом. Преимущественный признак - море пива выпивают в Москве. И я его пью помногу. Да вообще последнее время размотался (непонятно: то ли "поистратился", то ли "распустился". - Е. Я.). Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет. Я выбился из колеи - ничего не писал 1 1/2 месяца".

И Булгаков начинает наверстывать упущенное. Во-первых, возобновляет писание фельетонов в газете "Накануне" (той самой, где появился рассказ Катаева и которой руководил А.Толстой) и в "Гудке"; во-вторых, в течение лета - которое, по его словам, стоит "отвратительное, дождливое и холодное" - пишет повесть "Дьяволиада": по существу, первое свое "фантастическое" произведение с "чертовщиной". Впрочем, писание сочетается с доступными развлечениями. 25 июля Булгаков записывает: "Лето 1923 г. в Москве исключительное. Дня не проходит без того, чтобы не лили дождь и иногда по нескольку раз. В июне было два знаменитых ливня, когда на Неглинном провалилась мостовая и заливало мостовые. Сегодня было нечто подобное - ливень с крупным градом. Жизнь идет по-прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки. Сотрудники "Гудка" пьют много. Сегодня опять пил пиво. Играл на Неглинном на бильярде. "Гудок" два дня как перешел на Солянку во "Дворец труда"".

Переселение редакции "Гудка" стоит отметить особо. Ибо "Дворец труда" - это здание, известное по многим литературным произведениям, и прежде всего - по роману "Двенадцать стульев". Помните там редакцию газеты "Станок" (переиначенный Гудок"), расположенную в некоем здании с непреодолимыми коридорами (у Ильфа и Петрова оно именуется Домом Народов)? В этих самых коридорах Остап Бендер, явившийся потрошить очередной стул, неожиданно встречает напрочь заблудившуюся вдову Грицацуеву: та пытается догнать мимолетного мужа - но тщетно. Однако за несколько лет до "Двенадцати стульев" мотив погони по лабиринтам коридоров возник именно в булгаковской "Дьяволиаде". В соответствии с названием повести, в ней в конце концов становится совершенно непонятно, кто за кем гонится. Главный герой "Дьяволиады", "маленький человек" Коротков, вначале теряет документы, а вслед за ними и имя, запутывается в двойниках, в коридорах, в самом себе, в общей чертовщине и в конце концов бросается с крыши десятиэтажного дома. В общем, "жизнь сумбурная, быстрая, кошмарная".

Тем же летом Булгаков ожидает выхода книжки: в апреле 1923 г., как раз перед отъездом в Киев, он заключил договор на издание в акционерном обществе "Накануне" автобиографической повести "Записки на манжетах". Если бы она и впрямь вышла, то стала бы первой книгой писателя; но издание, увы, не состоялось. А первой (и, между прочим, единственной в СССР при жизни писателя!) более-менее полноценной книгой Булгакова окажется сборник под тем же названием, что и написанная в 1923 г. повесть, - "Дьяволиада" (он увидит свет в 1925 г.).

31 августа Булгаков пишет приятелю - писателю Юрию Слезкину: ""Дьяволиаду" я кончил, но вряд ли она где-нибудь пройдет". И тут же сообщает: "Роман я кончил, но он еще не переписан, лежит грудой, над которой я много думаю". Впоследствии этот роман получит заглавие "Белая гвардия".

Сестру Надежду тоже информирует - с мрачным юмором: "Дорогая Надя, я продал в "Недра" рассказ "Дьяволиада", и доктора нашли, что у меня поражены оба коленные сустава; кроме того, я купил гарнитур мебели шелковый, вполне приличный. <...> Что будет дальше, я не знаю - моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня. Но если я не издохну как собака - мне очень не хотелось бы помереть теперь - я куплю еще ковер". И подпись: "Твой покойный брат Михаил".

Вот это и есть - Михаил Булгаков незадолго до и вскоре после своего 32-го дня рождения. Однако все эти факты, конечно, дают лишь поверхностную картину. В душе автора газетных фельетонов, "Дьяволиады", неизданных "Записок на манжетах" и лежащего "грудой" романа назревают в это время весьма серьезные перемены - ибо количество постепенно переходит в качество. 2 сентября он записывает: "Среди моей хандры и тоски по прошлому иногда, как сейчас, в этой нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома, у меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю". А 6 ноября продолжает: "Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним - писателем".

С этого времени в жизни Михаила Булгакова начинается самый "булгаковский" период.