Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Живые и мертвые
Дата публикации:  16 Мая 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Сейчас писать о премиях хороший тон. Но пишут в основном об авторах и произведениях. И только краешком касаются премии (этой!) как явления. Почему Вишневецкая, или Павлов, или кто угодно - это уже вопрос к жюри. Пишут не о литературной жизни, частью которой является премия, а о литературе, о состоянии которой сигнализирует премия. Премия и интересует как сигнал.

Меня же интересует литературная жизнь, которую премия (много премий, и не только они) должна организовать, устроить. Да она и устраивает, но противоположным образом, чем должна. Современная русская премия вносит в литературную жизнь беспокойство.

Помню, молодой литератор с пафосом воскликнул: "Вот, я всегда говорил, что литература для нас всех домашнее дело". Молодой человек преувеличивал. Литература мне не жена, не любовница, она - только область, где я существую, часть моего времени. Но оттого, что время моего литературного существования значительно, я вправе выдвигать требование комфорта для него.

Комфорт же приносят не ожидание наград или их получение - себе или близким. И беспокойство, тревога, фрустрация происходят не от чувства обойденности. Комфорт возникает так же не из удовлетворенного чувства справедливости.

Совпадение вкусов - чудо и случайность. Я могу (да и должен) быть не согласен с присуждением этой премии этому человеку, но я должен ощущать разумность присуждения. Разумность - в смысле моей способности понять.

Эта разумность того, что я наблюдаю со стороны, и приносит успокоенность, удовлетворение, то, что я называю комфортом. Разумно (я понимаю, почему так), говорю я себе, довольный самим осуществлением разумности, еще одному подтверждению разумности окружающего.

Жан Жене считал, что произведение искусства (но то же можно отнести и к любому действию) предназначено для мертвецов и к ним обращено. Согласие с волей и интересами мертвых есть основа комфорта и успокоенности. (В этом смысл всякого завещания.) Почему Андрей Белый (вариант: Аполлон Григорьев) - вопрос более важный, чем "почему Вишневецкая и т.д.?".

В вопросе критика (читателя), почему тому-то - более общий упрек в случайности. Но случайность всякого нашего литературного награждения - лишь производная случайности имени. Почему Аполлон Григорьев? Неслучайным присуждение премии, имя которой случайно, быть не может.

Представьте, как бы Белый отнесся к творчеству Лимонова? Скорее всего, не посчитал бы это литературой. Я не люблю Белого и нежно отношусь к Лимонову, но это не значит, что я склонен танцевать и испражняться на могиле первого в честь второго. Уважения, уважения! - это порука спокойствия и комфорта.

Белый и Григорьев были и поэтами, и критиками-теоретиками. А оттого контраст между их взятыми напрокат именами и именами лауреатов только сильнее. Оба относились чрезвычайно сознательно к тому, что делали, оба стилистически ограничены в творчестве. Но их имена никак ни жанром, ни ассоциируемым с ними стилем не задают круг произведений, из которых выбирают победителей.

Любое название произведения (а премия - акция, любимый жанр XX века) предполагает пафос, стилистическую отсылку, очерчивание материала. Но от премии Андрея Белого/Аполлона Григорьева не известно, что ожидать, или можно ожидать всего. Это и есть воплощенное беспокойство. По сути, отказ от имени.

Его предел - в премии Белкина. Несуществующий персонаж окрашивает ее в тона ирреальности. Порог ожидания то ли отодвигается в никуда, то ли вплотную приближается к зрителю. В обоих случаях зрение мучают.

Все помнят, как критик связал политические мотивы Нобелевской литературной премии с изобретением динамита. Ирония ассоциации не размывает естественного для всякого наблюдателя стремления прочитать премию. Премия, которая не читается, превращается в травму.

Неожиданно для себя я оказался в номинаторах премии Национальный бестселлер. Почему я? - это все равно как "почему Вишневецкая?" Случайность имени (номинатора, выбранного автора) - производное от случайности имени премии. То есть и тут как с Белым или Григорьевым. А могло быть по-другому.

Я читал не всех авторов (о рукописях и не говорю). Но само сочетание имен Крусанова и Быкова-романиста, как в прошлую номинацию - Денежкиной и Проханова, двух полуфиналистов, ставит вопрос: что же такое бестселлер. Вопрос естественный, и с него должно было все начаться. Не началось. Премия существует, а термин, давший ей название, не определен. То есть это знакомый нам отказ от имени. Наши премии безымянны, так имя - это традиционно определение предмета.

Имена Проханова и Денежкиной, чуть меньше - Быкова и Крусанова - взаимоисключающие, как ни подходи: и если бестселлер - то, что хорошо покупается (покупать этих авторов будут разные читатели), и если - лучшее литературное произведение (с забвением второго корня). За всеми этими выборами (в писатели) стоит "кого, кого, ну, кого же?" - напряженное, торопливое и равнодушное. Ей богу, Пушкин, все равно кого.

Ан, нет. В шорт-лист не вошли две книги (намеренно пропускаю своего автора), которые стали - стали, стали! - серьезным литературным явлением: "Кулинар Гуров" Бражникова и "Избранник" Мейлахса, книги столь же несовместимые. Но чем одна несовместимость предпочтительнее другой? Случайность? Я чувствую беспокойство, оно мною овладевает.

А ведь нацбест - единственная премия, которая предполагает возможность разумности. Название очерчивает пространство: выбора - для номинаторов, жюри; ожидания или предсказания - для постороннего наблюдателя. С этой прозрачностью пространства я связываю успокоенность, комфорт и надежность, которые может вносить премия в литературную жизнь.

Эта прозрачность пространства мало замутняется неопределенностью понятий: бестселлер, национальный. Можно спорить: что это такое? - об обоих словах. Но спор до известной степени лицемерен. Мы интуитивно понимаем это "что" в обоих случаях. Другое дело, что это "что" ограничено: социально, профессионально, образовательно, генерационно... (можно набирать подряд эти социальные определители, вплоть до "кулуарно").

Нацбест должен был бы либо заниматься действительно массовой литературой (и тогда выбор - между Донцовой и Дашковой; я - за Дашкову)... Либо исходить из интересов (буквально: в чем она заинтересована) стилистической партии. То есть не столько прогнозировать (рукопись) или отражать успех книги, сколько его формировать. Пафос: это читать хорошо, это тебя хорошо характеризует (как с прокладками или средством от пота; а что тут такого?). нацбест должен был бы создавать представление о преимущественном стиле.

Однако же это представление стиля должно на чем-то основываться. Стиль должен быть необходим (дураку-читателю, который не подозревает о собственных потребностях). Интересы национального чтения и различны, и меняются. От читательского места и времени зависит потребность в героическом или в повседневном. Современного немца могут очаровать мелкие, милые сердцу детали окружающей жизни. Кто их изобразит, тот и выиграл. А есть они у нас?

Сам национальный пафос, пристрастие к нему или, напротив, отталкивание национально (то есть и исторически) определены. То же самое с динамичностью или замедленностью, расслабленностью сюжета. Возьмите знаменитую категорию "женского чтения". Читательницу в одном хронотопе привлекут кипящие страсти, в другом - разнеживающие, тягучее, успокаивающее повествование.

То же с типом любимого героя: такой, как я, или подавляющая личность завоевателя: не-я, но делающий, что я бы хотел. Повторение за мной, от чего я и получаю удовольствие, или реализация невозможных желаний (удовольствие).

С пафосом коллективности или отъединенности.

С такой внутристилистической частностью, как разработанность, детализированность описания (интерьер, пейзаж) или их обобщенное, назывное присутствие как нечленимых масс. Вероятно, "любовь к детали" в художественном произведение (у читателя, писателя) - производная от любви к окружающим мелочам.

Я дважды в поп-издательствах (а издатель - читатель хотя бы названий), ничего общего не имеющих между собой ни в масштабе оборота, ни в выпускаемой продукции, сталкивался с почти ненавистью к фэнтези. Не странно ли? Бедным критикам-интеллектуалам кажется: это все поп-жанр, как детектив.

Фэнтези самим своим хронотопом отрицает существование бизнесмена (а издатель - бизнесмен) как деятеля, серьезность его (их) деятельности. Фэнтези любят за то, что там рисуется место, где их нет, как в том анекдоте. Простить это трудно. Тут можно от обиды и выгоду забыть.

У издателя самой бросовой, примитивной литературы (поговорите!) обязателен пафос литературы "о нашей жизни". Да оттого, что такая литература, о чем бы ни была, самим фактом ориентации "на жизнь" (детектив, боевик - просто ее романтизация) утверждает значительность "жизни", и значит, деловых усилий в ней. Реализм, самый разоблачительный, - всегда ода в честь деловых людей.

Востребованность того или иного соотношения реального и фантазийного обусловлено национально-историческим состоянием читателя. Но только принцип реальности и может сделать сегодня произведение нескучным. Фантазийность же, никогда не бывший, в том числе в истории, мир - другая необходимая сторона нескучной сейчас книги. Эта реальная фантазия начинается с языка - героя, автора: на таком не говорят, но, должно быть (я - читатель - предполагаю), говорили (имена, термины, географические названия). Страсть к экзотике - это всегда мечта о перемещении отсюда.

В угадке будущего бума вокруг книги - кажется, смысл премии нацбеста, которую хотят превратить в род литературного казино или тотализатора. В "Литературной газете", помнится, небезвестный критик закончил свой рекламный монолог: "Делайте ставки, господа!" Это не вполне приятное разжигание азарта соответствует моему представлению о беспокойстве, которое вносит в "литературную жизнь" премия. Но... А нет ли тут противоречия? Если уж превращать премию в азартную игру, то надо быть последовательным.

На "Национальный бестселлер" можно выдвигать как по изданной книге, так и по рукописи. И тут она не отличается от других премий. Я думаю, эта общая двусмысленность премий разрушает возможную специфику "бестселлера", отрицает ее едва обозначенные преимущества. Премию "Национальный бестселлер" я бы мыслил как кампанию.

Одни номинаторы отражают (так думают) существующее положение (выдвигают книги), другие пытаются угадать то, которое будет существовать (рукописи)... Да это же две премии. Я думаю, что "Национальный бестселлер" должен иметь дело только с рукописями.

На нацбест номинатор может предложить одно название (имя). Тут удобство манипулирования: деньгами, именами (остановим разыгравшуюся фантазию) или теоретическое предположение: бестселлер должен быть один (угадай-ка)?

Разумеется, бестселлеров много не бывает. Но их всегда некоторое количество, я могу пытаться угадать список. В моей голове некоторое количество популярных в будущем произведений, проект рынка. Это интереснее: несколько (много, по количеству номинаторов) моделей популярности.

Конечно, море надо ограничить (тут дай волю!), но не остановить же. Пусть чуть выплескивается. Скажем, до трех-четырех авторов-произведений. По трем-четырем именам модель можно восстановить.

Этот вопрос о количестве имен имеет дальние последствия. Необходимость назвать только одного вносит судорожность. (Я опять возвращаюсь к "счастью назвать", а какое тут счастье, если судорожность?) Кого, кого, кого? Вариант: все равно кого - если несерьезно.

Члены жюри. Это благородные люди, самоотверженно преданные литературе, наделенные абсолютным вкусом (есть такой?) и глубоко знающие современного читателя и книжный рынок. Однако все-таки в этой очень точной характеристике есть слово, которое может и затеряться, привычное: люди. И номинаторы - люди. Одни люди пытаются обдурить других... Ай! Я увлекся.

И члены жюри все-все читают, что им дают. И дают-то все, и читают с карандашом и выписками. Но люди ошибаются и скучают - два их бесспорные качества, остальные проблематичны.

Не дочитать роман или, не увлекшись сразу, читать бегло - не знаю, простительное ли, но понятное поведение. И члены жюри (как и номинаторы) - профессионалы. Насколько способны отождествиться с читателем непрофессиональным? Так ли знают, что ему понравится ("бестселлер")?

Я думаю, что номинатор - это адвокат предложенной им модели популярности. И в этой его защитительной деятельности (за нее могут и деньги платить, номинатор на окладе, размечтался!) сохраняет и долговременную связь с выбранным автором (авторами), и ответственность за выбор. А не то что: назвал и забыл, потом узнал, что угадал. Пришел в кассу.

Премия - это процесс и кампания. Конечно, презентации, вечера победителей... - обычная практика. Но и весь период от публикации списка и до объявления Единственного должны проходить встречи с выдвинутыми на премии (так же постоянно, как в театральный или музыкальный конкурс), чтения их.

А представляют выступающих, конечно, их номинаторы. От них многое зависит. Они сами должны увлечь, объяснить. Кого? Публику. В любом количестве публика - реальность. Ее реакции реальны. Слово и обоснование номинатора - реальность. Представитель жюри в зале. Он слушает. Реакции, объяснения. Он понимает, почему выдвинуто (проект) и что нравится.

Тут все важно, и все, конечно, зыбко. Само то, сможет ли писатель представить себя, интересно. Что он выберет для чтения? Хороший роман можно загубить, прочитав плохо или "не то", случайное для него. Но загубит-то сам автор (или его адвокат), а не невнимательный читатель. Сама эта способность "правильно выбрать" характеризует читающего, его Фигуру Автора Будущего Бестселлера.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Дмитрий Бак, Майские тезисы /15.05/
Большой разговор о соотношении и взаимодействии сетевой и "бумажной" критики назрел давно. Попробую сформулировать несколько тезисов в ответ на вопросы, сформулированные редакцией "Круга чтения".
Сергей Кузнецов, В гостях у крокодила /15.05/
Старое и новое. Выпуск 10. Мне всегда хотелось увидеть детскую сказку, написанную человеком, страдающим тяжелой депрессией и мизантропией.
Евгений Яблоков, Михаил Булгаков в переломном возрасте /15.05/
Очередная - 112-я - годовщина со дня рождения Михаила Булгакова подошла вся овеянная свистопляской вокруг памятника писателю на Патриарших.
Аркадий Драгомощенко, Издатели /14.05/
Филолог. Издатель. В машине не курит. Предпочитает водку. Дистанция между абсолютным слухом другого и резким суждением необозрима.
Ольга Рогинская, Культура вопрошания /14.05/
Уметь задавать вопросы - едва ли не главное жизненное умение, которое ребенок может вынести с уроков литературы, да и, наверное, вообще из школы.
предыдущая в начало следующая
Олег Дарк
Олег
ДАРК

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100