Андрей Геласимов, автор двух повестей и одного романа, полюбился многим. Мне известна пока только одна ругательная характеристика его прозы , библиография, какой не удостаивались многие из тех, кто был впервые замечен в литературе более двух лет назад, и великое множество разнообразных славословий.

Самое курьезное из них утверждает, что

"Андрей Геласимов - вот самое замечательное явление в нашей литературе последней пары лет. Стилистическая свежесть его письма искупает все. Люди, которые пытаются разобраться в частенько искусственных, коммерчески просчитанных сюжетных ходах Андрея, не понимают главного. Опять ищут привычный урюк. Не в этом дело. Можно писать о чем угодно. Шведские спички тому пример. Суть литературы не в глубине идеи. При таком подходе тема вообще закрыта. Бери Экклезиаст и упивайся. Все уже сказано и хорошо. Шинель на вешалке.

Задача у сочинителя только одна - звук. Прекрасный новый стиль. Очень жаль, что он не пошел под академические блины".

Что ж, попробуем считать Геласимова представителем литературного бельканто, производителем сладостного нового звука:

"23 марта 1995 года.

Интересно, сколько стоит хороший автомат? Мне бы в хорошей школе он пригодился. Ненавижу девчонок. Тупые дуры. Распустят волосы и сидят. Каким надо быть дураком, чтобы в них влюбиться? Воображают фиг знает что.

Дома тоже автомат бы не помешал. Опять орали всю ночь. Они что, плохо слышат друг друга?

24 марта 1995 года.

В школу приходил тренер по теннису. Сказал, что я, конечно, могу не ходить, но денег он не вернет. Козел. Я спросил, не научит ли он меня играть на пианино.

Берешь автомат и стреляешь ему в лоб. Одиночным выстрелом.

25 марта 1995 года.

Антон Стрельников сказал, что влюбился в новую училку по истории. Лучше бы он крысиного яду наелся. Такая же тупая, как все.

Переводишь автомат на стрельбу очередями и начинаешь их всех поливать. Привет вам от Папы Карло".

Эти фиоритуры - из рассказа "Нежный возраст", вошедшего сначала в дебютную книгу Геласимова "Фокс Малдер похож на свинью", а потом, совершенно без изменений, - в одну из глав романа "Год обмана", который Андрей Немзер с аппетитом пересказал, дважды употребив в пересказе эпитет "трогательный" и однажды, в самом конце, - "добрый"; но настаивая, тем не менее, на том, что ближайший жанровый аналог "Года обмана" - плутовской роман. А мне все-таки кажется, что жанровое зерно прозы Андрея Геласимова - святочный рассказ, и не случайно кульминационная сцена романа происходит на даче в новогоднюю ночь.

Стремительное восхождение Геласимова на наш Олимп Андрею Немзеру напоминает об Алексее Слаповском, а мне - о Леониде Андрееве, которого сделали знаменитым три рассказа: "Баргамот и Гараська", "Петька на даче" и "Ангелочек". Этот "ангелочек" - хулиган Сашка, которого богатые люди позвали на елку. Конфликт между плохим мальчиком и добрыми богачами нарастает - но вдруг Сашка видит на елке воскового ангелочка и хочет, чтобы ему подарили эту игрушку. И ведет себя хорошо. И тут происходит чудо: всем становится видно, что хитрый Сашка, изображающий кротость, и елочный ангелочек - на одно лицо.

Ср.: "Люди врут для того, чтобы окружающие не увидели их тайной целомудренности, душевной чистоты, жажды (геласимовское слово!) идеала. Принято быть злыми, холодными, "крутыми". Не любить ближнего, как самого себя. (Сережино тинэйджерское отвращение к себе растет из его одиночества и неприязни к ближним. Но нечто подобное испытывает и его - во многом виноватый, но, как выясняется, вовсе не монструозный - папенька-олигарх.)" (Андрей Немзер).

Еще Андрей Немзер пишет, что Геласимов не боится показаться легковесным. Вот как раз-таки боится. Поэтому усиленно "утяжеляется": берет, например, в героини рассказа девочку старшего школьного возраста, у которой умерла мама, друг упал с высоты и стал дебилом, а ребенок получил родовую травму, потому что слишком рано она его родила, таз был слишком узкий; а виновник всех этих несчастий оказался чуть ли не единственным настоящим негодяем из всех геласимовских героев - большинство его злодеев, как в детской сказке, благородные и добрые внутри. Девочке с ее ребенком нечего есть, а она еще и друга-дебила все время берет к себе, потому что у него родители алкоголики. Нагромождение этих кошмаров, изложенное геласимовским сказом - а он всегда говорит голосами героев, - оставляет по себе легкое чувство печали... Представляю тот же сюжет у Олега Павлова.

"Балластным" героем повести "Жажда" Геласимов делает бывшего афганца с обожженным лицом; соседка, мать-одиночка, то и дело зовет его попугать сынишку, который разбросал игрушки и не хочет идти спать:

"Он смотрит на меня и молчит. Только глаза у него стали - по блюдцу.

- Давай, собирайся, - говорю я. - Раз не хочешь слушаться маму - будешь жить со мной. Можешь взять только одну игрушку.

Тот молчит, и рот у него открывается очень сильно.

- Какую с собой возьмем? Машину или вот этого мужика? Это кто у тебя тут? Супермен, что ли? Давай, бери с собой супермена.

Он переводит глаза на Ольгу и шепчет:

- Я буду спать. Мама, я сам спать сейчас лягу".

Это начало повести. А вот конец:

"Он стянул с себя штаны и рубашку и быстро нырнул в постель.

- А ну-ка хватит вертеться, - сказал я через минуту. - Чего ты там хихикаешь?

Из-под одеяла появился один глаз. Потом другой. Темные, как две сливы.

- А я знаю.

- Что ты знаешь?

- Знаю-знаю.

- Да что ты там знаешь?

- Что ты не страшный, это у тебя просто такое лицо.

- Так, ну-ка быстро спать! А то позову... позову твою маму".

Конец повести намекает на то, что Константин все-таки останется пить чай у Ольги, а не уйдет к себе пить водку, и все у них, наверно, будет хорошо: она притерпится к его увечью, он спасет ее от одиночества и воспитает ее сына... Автору, слава богу, хватает такта недоговорить такие вещи: я не верю - ну, так он и не наврал.

С прорисовкой героев здесь немного неладно: главный герой получается самым размытым, пластически невыразительным. Геласимов показывает героя изнутри, через его собственную речь, а психология героя оказывается плоской, будто он увиден извне, к концу рассказа или романа его внутренняя речь надоедает, как нудеж зануды. Эпизодические же герои, обрисованные несколькими штрихами, напротив, выходят здорово: в романе лучше всех получилась дура, подруга главной героини, приглашенная на елку и на дачу. Сама же героиня неживая, сходство с Одри Хепберн - единственная внятная характеристика, задерживающаяся в сознании читателя, - только усугубляет ощущение застылости ее черт.

Геласимов пишет короткими предложениями, напоминающими то о рубленой фразе 20-х, то о хемингуэевских диалогах с подтекстом, то о довлатовских иронично акцентированных точках. Облегчает читателю жизнь, заодно рисуя образ главного героя - он у него всегда из тех, кто не прошел школьного курса литературы. Самый умный из второстепенных геласимовских героев - Сережа, из "Нежного возраста" плавно перешедший в роман, - взят в том состоянии, когда возрастные особенности заставляют его говорить той же рубленой фразой, что и остальные герои.

У этого писателя большое драматургическое и киносценарное будущее, поэтому в литературе он пробудет, скорее всего, недолго, уйдет в сериальный бизнес. Я даже нишу для него там вижу: он сочинит что-то вроде французского юношеского сериала "Элен и ребята", но на наш криминальноватый лад, - основу повествования у него составляют сценки.

Лучше всего ему удаются комические сценки без всякой интеллектуальной нагрузки. Профан, наблюдающий, как студенты театрального училища репетируют дипломный "Вишневый сад" на даче героини и принимающий их реплики за вялый треп уставших к вечеру людей, не так комичен, как один из этих студентов, рафинированный московский мальчик, пытающийся вскочить на коня, - героиня увлекается конным спортом и время от времени подначивает кого-то из своих друзей проехаться верхом.

Конь, которого ему выделили коварные обитатели конюшни, сразу отказался признавать его право сидеть у себя на спине. Я его вполне понимаю. Когда какой-то длинноволосый татарин захочет усесться тебе на шею, практически на самую голову, тут поневоле возникнут некоторые сомнения. Так или иначе, животное крутилось на месте, косило глазами, хрипело и вообще всячески проявляло свое неодобрение. С первого взгляда было видно, насколько ему не по душе вся эта затея. Наивный Рамиль полагал, что это сейчас пройдет, и что лошадь привыкнет к нему, и все такое. Но я-то знал, что его ожидает. Повадки местных зверей были мне знакомы.

Тем не менее упрямый татарин продолжал прыгать на одной ноге вокруг жеребца, пытаясь в то же время как можно выше поднять вторую ногу. Иногда ему удавалось занести ее над собственной головой, но это продолжалось буквально доли секунды, которых явно не хватало для того, чтобы оказаться в седле. Во всяком случае, конь не находил эти попытка вполне убедительными. (...)

Наконец каким-то чудом Рамилю удалось удержаться наверху. Конь на мгновение застыл, изумленный своим поражением. Мы затаили дыхание, а Рамиль торжествующе посмотрел на нас с высоты таким взглядом, что у меня мурашки побежали по коже. Чингисхан во время Полтавской битвы. В этот момент конь, очевидно, опомнился и сделал неуловимое движение вбок, как будто собирался завалиться на спину. Рамиль неловко взмахнул руками и начал сползать влево, скрываясь от наших глаз за коричневым крупом. Последнее, что мы увидели, был его взгляд. Это был взгляд злого, но очень растерянного человека.

В конце концов мы решили не оставлять товарища в беде, тем более, что он явно не собирался сдаваться. Мы подняли его на ноги, стряхнули с него снег и пообещали, что будем держать проклятого зверя с двух сторон, пока Рамиль не сядет ему на спину, как он того хотел. Пока мы вели все эти переговоры, конь внимательно смотрел на нас большими блестящими глазами, очевидно догадываясь, что мы готовим ему новую пакость. (...)

Короче, мы обманным путем подкрались к жеребцу с двух сторон и прихватили его за те веревочки, которые торчат у него изо рта. Теперь он уже не мог крутить башкой так, как прежде.

Правда, в его распоряжении все еще оставалась задняя часть. (...) И вот тут он решил не давать нам спуску. (...) С какой бы стороны ни подбирался к нему татарин, перед ним каждый раз оказывалась конская задница с парой таких крепких ног, что ими с одного раза можно было ухлопать взвод конкретных десантников, а не то что какого-то одного субтильного артиста с длинными волосами.

Тем не менее природа взяла свое. Поколения кочевников, дремлющие в крови этого бешеного Рамиля, восстали от сна. Его лицо исказилось ужасной гримасой. Он отбежал от коня метров на пять, подхватил целую пригоршню снега, сунул ее себе за пазуху и завизжал, как будто кто-то резал его ножом. Конь заметно насторожился, но для него все уже было кончено. Рамиль пригнулся к земле и побежал к нему странными прыгающими шагами. Я никогда в жизни до этого не видел, чтобы кто-нибудь передвигался по земле таким образом. Когда до цели оставался один шаг, Рамиль как ракета взвился высоко в воздух. Впрочем, скорее, он даже взвился не как ракета, а как комета, потому что его волосы, словно ионный хвост, черной лентой развевались у него за спиной (...)

Пока Рамиль находился в воздухе, наш бедный конь стоял смирно, не ожидая никакого подвоха. Однако как только татарин дикой кошкой опустился к нему на спину, он встал на задние ноги, легко оторвав нас с удивленным Репой от земли. (...) Повисев секунду над заснеженным полем, мы оба отпустили рассерженное животное. (...) Передние копыта словно две молнии просвистели над нашими головами.

В следующее мгновение освободившийся конь сделал головокружительный прыжок, пытаясь избавиться от уцепившегося за его гриву Рамиля. Однако татарина теперь уже было не испугать. Кровь забурлила в нем, не оставляя места нормальному человеческом страху. Он что-то кричал диким голосом и колотил лошадь по голове. В конце концов конь захрипел и перепрыгнул через невысокий забор. Взбрасывая задними ногами, он помчался в сторону дальнего леса. Минуту спустя до нас долетел затихающий крик Рамиля. Лично мне он напомнил прощальную песню улетающих журавлей".

Теперь вы верите, что мне симпатичен этот писатель? Совсем не лень было все это набирать.

Очень надеюсь, что он преодолеет шероховатости стиля (не все лакуны в цитируемом отрывке поставлены ради сокращения), легковесность и пагубное пристрастие к исключительно несчастным героям - и действительно войдет в пантеон первоклассных современных прозаиков.

Пока же мне кажется, что мы, критики, на слова ужасные, добрые внутри, соскучились по юношеской литературе так, что готовы дать от щедрот своих невиданную фору едва вылупившемуся писателю: лезть в Интернет в поисках явно недостающей ему библиографии, как будто публикация в каких-нибудь "Тенетах" может додать ему недостающий вес; ставить в шорт-лист премии Аполлона Григорьева...