Так получилось, что мое знакомство с шорт-листом "Национального бестселлера" началось с романа Владимира Яременко-Толстого "Мой-мой". И чем дальше я его читал, тем яснее складывался у меня в уме покаянный зачин будущей статьи: мол, простите, люди добрые, за то, что хаял Букера, Аполлон-Григорьева тож, недооценивал живых классиков, и - да здравствует мейнстрим!

Однако, ознакомившись с остальными претендентами на Нацбест, я решил с покаянием повременить. Потому что увидел: шорт-лист как шорт-лист, ничего экстраординарного, графомания и среднекачественная беллетристика перемешаны во вполне приемлемых пропорциях. А Яременко-Толстой... так что ж Яременко-Толстой - среди претендентов на прочие премии тоже то Фаина Гримберг с "Мавкой" мелькнет, то "Лечение электричеством" Вадима Месяца появится.

Впрочем, справедливости ради, отметим, что ничего подобного Яременко-Толстому на все наши ругмя ругаемые премии никогда не выдвигалось. Его текст бездарен абсолютно, по любым критериям - автор не умеет строить сюжет, беспомощен в композиции и дурно пишет по-русски. Единственное достоинство Яременко-Толстого в том, что он обогатил литературный язык словом "неебабельный" - заслуга очевидная, но для амнистии недостаточная.

Среди многочисленных недостатков "Мой-мой" прежде всего бросается в глаза его объем. Героиня романа, горячая финская женщина Пия, предупреждала автора-героя, чтобы он не писал "очень толстую книгу" - "страниц 150-200 вполне хватит". Но "прямой потомок великого русского писателя графа Льва Николаевича Толстого" подругу не послушал и означенный объем превысил в несколько раз. Еще бы, ведь он создавал "энциклопедию русской жизни в период с 13 марта по 21 июня 2001 года" - "немногим больше трех месяцев, которые надо компактно вместить между первой и последней страницей".

Написана эта энциклопедия каким-то совершенно невероятным языком, напоминающим фразы из дурного разговорника. Непревзойденной вершиной стилистического мастерства автора остается выражение "год назад я проучилась там год в университете"; впрочем, и все остальное не многим хуже: "Конечно же, ему приходилось влюбляться на несколько дней или недель или же привыкать к сожительству с какой-нибудь женщиной, но настоящей, глубокой и сильной любви узнать ему было более не суждено".

Автор постоянно подчеркивает автобиографическую основу своей книги, снабженной подзаголовком "роман без вранья". Героя, как и автора, зовут Владимир Яременко-Толстой, он тоже занимается перформансами и эксгибиционизмом (я думал, это все еще болезнь, ан, это уже жанр) и профессорствует в Венском университете. Суть сюжета в следующем: Яременко-Толстой возвращается на несколько месяцев из Вены в Петербург, где влюбляется в сотрудницу финского консульства Пию Линдгрен. Роман их развивается на фоне питерской богемной тусовки, жизнь которой - сейшны, съемки, съемы - описана сколь подробно, столь и отталкивающе. Владимир подбирает натурщиц для очередного проекта, попутно трахая все, что движется. Пия, которую влюбленный герой сравнивает то со свиньей, то с коровой, беспробудно пьянствует. Жизнь бьет ключом. В конце концов женщина-дипломат оказывается ведьмой и пытается погубить Владимира, пронзая его тряпичную куклу зубочисткой. Владимир выживает с помощью своей мамы, живущей в Сибири и на досуге пробавляющейся камланием, и пишет роман о своей "душераздирающей сексуальной драме".

К самым трогательным местам романа, кроме уже отмеченных фрагментов, следует отнести размышления автора о необходимости канонизации "бескомпромиссного искателя правды и натурала" Распутина, убитого "гнусным и завистливым гомосексуалистом Юсуповым": "Говорят, что эту баню любил посещать Григорий Распутин. Он приводил сюда женщин и устраивал длительные оргии с мадерой и водкой... Он вел подвижническую жизнь и принял мученическую смерть. Быть причисленным к лику святых он, несомненно, достоин". Но особенно хороши детские воспоминания героя об "интимной близости" с оленихой: "Во время ее оргазмов мне удавалось получать невербальные знания-образы, впоследствии сформировавшие меня как личность. Это было сладкое необъяснимое чувство, смешанное с почти паническим страхом, что Майя может лягнуть меня копытом".

Другого претендента на Нацбест, Вячеслава Дегтева, судя по всему, сформировал как личность Александр Проханов, а не сибирская олениха. Рассказы из его сборника "Крест" - по сути просто слабо беллетризованные байки из газеты "Завтра". Пафосные и напичканные псевдоправославной символикой новеллы Дегтева о суперменах снабжены восторженным предисловием Владимира Бондаренко - приговор, обжалованию не подлежащий. Естественно, пишет Дегтев на уровне "Седой подполковник выслушал и прослезился", а о сюжетах и говорить нечего.

Законченным образчиком патриотического кича, с цитированием молитв, с пересказом популярных брошюрок по йоге, с Брюсом Ли и пр., является рассказ Дегтева "Крестный отец". Сюжет рассказа отчетливо отдает самопародией, но на самом деле, конечно, автор здесь предельно серьезен, просто у профессиональных патриотов всегда было плоховато с чувством юмора.

Итак, в Россию приезжает чемпион мира по боям без правил бразилец Рикардо Марана. Само собой, он хочет не только выиграть очередной турнир, но и унизить Россию и русских. Победив всех соперников, Рикардо утверждает, что в России не найдется человека, способного продержаться против него на ринге пятнадцать минут. Он бросает вызов стране, ставя на кон весь свой выигрыш. На бой с Рикардо выходит беженец из Таджикистана, повоевавший в Чечне, а теперь собирающий деньги на нужды друзей-инвалидов. Зовут бойца Пересвет (для довершения картины добавлю, что в рассказе фигурирует еще и ветеранская колония под названием "Коловрат"). Естественно, Пересвет за полминуты с Рикардо разбирается, после чего бразилец, пролежав предварительно пару недель в больнице, "неожиданно для мировой спортивной общественности крестился в Православную Веру с именем Иоанн". Пересвет стал восприемником экс-чемпиона. Салют и да здравствует!

Примерно на том же уровне исполнен роман Сергея Коровина "Прощание с телом". Отметим, что Коровин редактировал роман Яременко-Толстого; он же оказывается одним из персонажей романа Павла Крусанова "Бом-бом", о котором речь ниже. Все это придает Нацбесту оттенок милого питерского междусобойчика, вполне, впрочем, сочетающегося с юбилейными торжествами.

Написан роман Коровина очень просто - секс пополам с рыбной ловлей. Все это дополнено пародией на психоанализ, введенной в качестве обрамляющей новеллы. Язык "Прощания с телом" может показаться нормальным только на фоне Яременко-Толстого. Особенно сильны эротические описания, все эти "ангельские титечки" и "восхитительные пипочки".

История крутится вокруг несостоявшегося выпуска неким питерским издательством "Сатанинских стихов" (в тексте романа - "Чертовы вирши") Салмана Рушди. Все причастные к этому проекту люди гибнут один за другим; уцелевшие скрываются в поселке на русско-эстонской границе. Там и происходит основное действие.

Детективная составляющая романа Коровина очень слаба, энергетика и напряжение триллера отсутствуют начисто, любовная линия выписана однообразно и пошло. Смысл существования "Прощания с телом" по прочтении романа остается не вполне ясным.

Искренне надеюсь, что ни Коровин, ни Дегтев, ни Яременко-Толстой шансов на получение какой бы то ни было премии, даже такой загадочной, как "Национальный бестселлер", не имеют. Победитель, судя по всему, будет выбираться из другой тройки: Дмитрий Быков, Павел Крусанов, Гаррос-Евдокимов.

Роман Гаррос-Евдокимова (точнее, Гарроса-Евдокимова - за двойной "фамилией" скрываются рижские журналисты Александр Гаррос и Алексей Евдокимов) "[Голово]ломка" представляет собой нечто вроде письменной версии компьютерной игры "Head Crusher". Эстетика романа представляет собой откровенный микс из модных книг, фильмов и компьютерных стрелялок. Тут и "Обитель зла", и "Брат", и "Матрица", и "Бойцовский клуб", и Крахт, и Пелевин, и Брет Истон Эллис, и Гибсон, и многое другое.

Сотрудник пресс-службы крупного латвийского банка Вадим Аплетаев, развлекающийся виртуальным изничтожением своих боссов, неожиданно для самого себя становится суперменом, крошащим и расчленяющим самых разнообразных негодяев, от непосредственного начальства до местного премьер-министра. Все это подается в стилистике то ли компьютерной игры, то ли молодежного глянца (что, впрочем, почти одно и то же). Для окончательной виртуализации романного пространства автор (авторы?) предлагает (предлагают?) читателю несколько финалов на выбор.

"[Голово]ломка" сделана достаточно крепко - динамичный, хотя, как и положено компьютерной игрушке, однообразный сюжет, уверенный, без срывов стиль (чувствуется рука, набитая на газетных колонках). У нее есть все шансы стать бестселлером для менеджеров среднего звена, видящих сны о собственной крутости.

Откровенно людоедский "мессидж" и даже подробно прописанные сцены ликвидаций и последующих расчленений не должны вводить в заблуждение - на самом деле перед нами образчик литературы не кровожадной, а, скорее, компенсационной (в психоаналитическом смысле). Некогда широкие офис-массы покорила Масяня с легендарной фразой "Ты кто? Директор? Пошел в жопу, директор. Не до тебя сейчас". В этом плане роман рижских журналистов представляет собой нечто вроде брутального варианта питерской интернет-девочки. Это своеобразная замена директорского чучелка, которое в японских фирмах ставят у выхода, дабы каждый желающий мог оттянуться, ударив его ногой или палкой.

Не меньше шансов на итоговую победу и у Павла Крусанова с его очередным романом "Бом-бом". Надо признать, что в отличие от "Укуса ангела", где смешение имперского пафоса и глянцевой мистики производило на редкость комическое впечатление (финальная фраза про псов Гекаты была просто запредельна), "Бом-бом" вполне читабелен. Достигается это за счет современных глав романа, наполненных милыми шуточками а-ля Николай Фоменко и удачно разбавляющих напыщенную серьезность целого.

Главное - не принимать "философию" Крусанова всерьез, не видеть в его книгах актуальной политики, манифестов или еще чего-то в этом роде - тогда его романы можно читать и даже получать от них некоторое удовольствие, не очень высокого разбора, конечно. Черти-убырки, в которых превращаются "новые русские", колокол, в который надо зазвонить, чтобы предотвратить мировые катаклизмы, башни-норы, падшие ангелы, мировая война Добра и Зла, немножко буддизма, немножко околофилософского трепа в ближайшей забегаловке - антураж скорее театрального задника, чем хорошего романа. Впрочем, компот в итоге получается не без занятности, хотя и подпорченный очевидно завышенными претензиями.

Совершенно особняком в шорт-листе стоит новый роман Дмитрия Быкова "Орфография". Текст одного из самых ярких современных литераторов выделяется среди претендентов на Нацбест как свежий ананас на фоне несвежих помидоров (сравнение честно украдено у самого Быкова). В романе много хороших мест: очень удачны гурзуфские главы с бесконечными переворотами, замечательна идея с "темными", хороши, наконец, и сами герои. Даже любовная линия удалась, чего, кажется, в современной прозе и вовсе быть не может.

Но главное достоинство этого романа не в частных удачах. Быкову-писателю удалось не то чтобы преодолеть, но удержать в рамках литературных приличий Быкова-публициста - это и дало Сергею Кузнецову право, сравнивая близкие по проблематике "Орфографию" и квикли, написать, что "интеллектуальный пейзаж романа куда насыщенней, чем пейзаж... быковских статей". Чистая правда. Быкову удалось создать идеологический роман без диктата авторского голоса. В результате получился богатый текст, полный оттенков и внутренних переливов, текст, не только допускающий перечитывание, но и рассчитанный на неоднократное прочтение. Собственно, это и отличает хорошую прозу от посредственной и никакой.

Мешает Быкову, на мой взгляд, только одно: убежденность, что писателю необходимо "наличие собственной исторической или социальной концепции", уверенность, что хороший прозаик - это тот, кто "всерьез размышляет... над особенностями русской истории и над нашим общенациональным будущим". Писать об известных из учебника событиях, строить роман на героях, за которыми стоят вполне определенные и не особо маскируемые прототипы, слишком рискованно - чересчур велико сопротивление материала. В результате автора, как и в "Оправдании", сносит в историческую беллетристику - результат при таком подходе, боюсь, неизбежный.

Несмотря на это, серьезных соперников у "Орфографии" в шорт-листе нет. Что по этому поводу думает жюри - узнаем завтра.