|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
Одновременное Водяные знаки. Выпуск 12 Дата публикации: 2 Июня 2003 получить по E-mail версия для печати Когда стало ясно, что все новейшие формы искусства повторяют, слегка изменяя, эквивалентную основу, уже проявлявшуюся в истории? Когда Винкельман взял Древнюю Грецию за образец и построил историю искусства на принципе приближения к образцу и отдаления от образца? Или когда Коллингвуд подметил сходство приемов авангардной живописи начала ХХ века и древнейшего наскального рисунка? А может, когда Веселовский, возражая Карееву на его романтическую поправку о значении субъективного момента к общей теории эволюции, доказывал, что творческая личность не теряет, а находит себя в поэтическом предании? Насыщение историей опасно, оно отнимает у людей их собственную жизнь, делая их преждевременно старыми, - предупреждал Ницше в то же самое время, когда Веселовский создавал историю литературы. История литературы так же опасна - она поглощает энергию заблуждения. Зная, что все уже написано, ничего написать нельзя - а люди пишут, по невежеству ли, по убеждению ли, что в каждое новое время все написанное прежде не имеет значения. Почему-то важно, чтобы вечные смыслы переживал их современный свидетель - живой, сейчас живущий человек, - добывая их из настроений и реалий своего дня:
Транспорт - когда ничего еще нет, Ведь предъявитель иного лица - Или троллейбус - на привязи бык - .......................................................... Стиль и технику свидетель подберет из арсенала искусства, из поэтического предания, интуитивно или сознательно соединяя, как в вышеприведенных строфах, образ клона и древние аллитерации. На неведомой прежде детали круг размыкается - "Спираль - одухотворение круга. В ней, раздвинувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным" (В.Набоков. "Другие берега"). Четыре книжки поэтической серии издательства ОГИ, подписанные в печать в один день, демонстрируют одновременное сосуществование в этом дне нескольких традиций разной давности возникновения. Лирический герой книги Ивана Волкова "Продолжение" - это вторая книга поэта - переживает романтическую неразрывность любви и смерти в характерных юношеских стихах ("ваши стихи характерны"), пока, уже перевалив за середину книги, не переходит, не меняя темы, к взрослому переживанию жизни и боли в семи подряд (начиная со страницы 47) глубоких и сильных стихотворениях, иногда несколько прямолинейных: ..................................................... Или:
Видно с горы, как на пристани гасится свет. ("Плес") Алексей Прокопьев в книге "Снежная Троя" много и интересно работает с жанром баллады. Уже после того, как Леноре ничего не снится, его Леноре снится страшный сон: замерзший удмурт под сосной в снежном лесу (Белка, милая, ле-ле-ле), фигуристка на мертвецком льду... Снится ему и история, которой не было: в который раз высокая болезнь поэзии выдает этот бред - Троянский эпос - да с какими родными деталями! ............................................................ Волк с головой покойника, частное и целое, большое криворотое горе, царь и хор, набитые ватою чайки, свисающие с причала, морок неумный, восторг неуемный... Снится, опять все снится. А потом болит и переживается в интимной лирике барочная кальдероновская константа "жизнь есть сон":
Разбивается сердце. Осколками вазы Но к стыду, в наказанье, за слух и за зренье, ("Лунатик") Баллада в начале ХХ века дала развилку от гумилевской экзотики: к прозаической "романности" ("заземлению" сюжетного начала с разделением на главы-стихи) у Ахматовой и "скорости голой" у Тихонова. Алексей Прокопьев возвращает балладе экзотически-фольклорное начало, уходя от сюжетной логики с ее "голостью" и "скоростью", загоняя в условия жанра, как в тесную клетку, пастернаковский модернистский прием - получается неожиданно. Зерно сюжета схватывается на слух: поэт выставляет музыкальное начало ловушкой на смыл, улавливая звуковую картинку: .................................... Сюжет развертывается из внутренней формы нескольких сближенных звучанием, но конфликтующих в логосе слов и остается не до конца разделенным на ствол, ветви, листья, так как композиция замыкается жанровым заданием - а не размыкается, как у Пастернака, в открытый мир. Вырастает что-то эффектное, реликтовое, похожее на гриб, впечатляющее странностью. Звуковая картинка бывает нежесткой, легко перетекает в другую, прием то наполняет и напрягает жанровые границы, то отпускается на волю и лепит свои формы, то осмысливается как универсалия:
Мой горестный день. Кем я только за жизнь свою не был - Ведь это не блажь - постоянно пить свет из миражей, ("Метаморфозы") Зависимость от Пастернака, действительно сильная (даже вот этот блеск колесных спиц отсылает к первоисточнику), специально подчеркивается в "философических" заглавиях стихов - что еще делать с тем, чего нельзя скрыть? "Метаморфозы" и фольклор дают ложную отсылку к Заболоцкому - но логика развития стиха не дает обмануться. Самобытной фонетику, ставшую семантикой Алексея Прокопьева делает мироощущение, прямо противоположное пастернаковскому: трагическое, мистико-романтическое, "ночное". Анна Глазова ("Пусть и вода") занимается расширением нашей художественной впечатлительности, попутно возрождая символистскую болезнь поэтического языка - вычурность и невнятность. Однако в новых "тропических фантазиях на берегах Яузы" нет "сочетания декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством" (В.Ходасевич). Нет "пряной смеси", "острого излома" и "режущего диссонанса", ср.:
Фиолетовые руки *** в фиолетовом вечере (Анна Глазова) Вычурное у Глазовой культурно и скучно, если Брюсов расписывает лапчатые тени пальм-латаний в полутемной комнате своего дома, то Глазова пытается раскрасить написанное, например, гогеновскими красками. Иногда получается эффектно, иногда даже правдиво - когда касается первичной чувственной реальности. Вот это, по-моему, о поэте и поэзии, что-то вроде "Exegi monumentum":
("waste land") Эта выползшая сущность и похожие на нее инфузориеобразные существа в трусах и без, которыми пересыпана книга, кажутся самым выразительным здесь, приближая образность Глазовой к космосу художника Миро. У книги Леонида Виноградова "Потешные стихи" есть редактор - И.Ахметьев. В технику конкретизма Виноградов подпускает точной рифмы - уже комический эффект - и специального веселья:
Когда веселья нет, то точная рифма дает эффект жестокого романсового перебора, противоречащего семантике приема:
Картины природы у Леонида Виноградова привязаны к писательским именам, чем Тургеневу, Тютчеву, Огареву и др. придается что-то вроде статуса литературных помещиков:
Или: Трава и ветер. Или: Вербует верба воробьев Шумят березы у краев: И плачет пьяный Огарев, Чистая лирика, без всякой потехи - как в двух первых строфах предыдущего стихотворения - у Леонида Виноградова трагична и точна:
Или: Я - червячок. Или: Меня как будто кто-то удит. Или: Я - паучок. Я паутинку тку Мое любимое: Вороны как хлопья поставить закладку написать отзыв
|
kuznecova@znamlit.ru URL |
|
||