Маргарита Шарапова - один из тех авторов, которые определяют на сегодняшний день лицо русской прозы. Издательства охотно печатают ее книги, два рассказа писательницы открывают сборник "Время рожать", составленный Виктором Ерофеевым. Тем не менее, Маргарита Шарапова вполне уютно чувствует себя в имидже социального аутсайдера, наделяя им и большинство своих героев, что даже послужило поводом для СМИ заподозрить автора в крайне левых настроениях. И все же те, кто следят за творчеством Шараповой, должны быть периодически готовы к сюрпризам: за сборником "Криминальная жизнь", рисующим самые темные стороны современного бытия, последовали сказки для самых маленьких, опубликованные недавно в "Exlibris".

Екатерина Васильева-Островская: Известно, что вы на протяжении многих лет пытались сдать экзамены в Литературный институт. И даже поступление на сценарное отделение ВГИКа не заставило вас отказаться от этой идеи. Почему вам так важно было попасть именно в это учебное заведение?

Маргарита Шарапова: В Литинститут я поступала около пяти раз и не каждый год. Проходила творческий конкурс и не могла сдать вступительные экзамены. Во ВГИК поступила с первого раза на сценарное отделение. Уже на первом курсе поняла, что кинодраматургия никак не связана с литературой, это конструирование, монтаж, а я прозаик. Для писателя на первом месте работа со словом, любование фразой, попытка непосредственно через слово передать свое восприятие мира. Закончив второй курс ВГИКа предприняла очередную попытку попасть в Литинститут - удалось. Однако ВГИК не бросила, окончила заочно.

Е.В-О.: Те произведения, с которыми вы поступали в Литературный, вы их цените до сих пор? Или же в институте, под влиянием педагогов, понимаешь, что надо писать совершенно по-другому, и полностью меняешь свой стиль?

М.Ш.: Во ВГИКе мои мастера выбивали из меня писателя-прозаика, затем, в Литинституте боролись со сценаристом. Я впитала наставления и тех, и других. Произведения, с которыми я поступала в Литинститут, - это, в сущности, короткометражные сценарии, которые были написаны на 1-2 курсе ВГИКа в качестве отчетных работ. Я их ценю как этап творческого становления.

Е.В-О.: Однако во многих ваших прозаических текстах угадывается близость именно к кинематографическому жанру. Например, четкая, динамичная структура рассказа "Сады" как бы склоняет читателя к тому, чтобы проецировать происходящее на воображаемый киноэкран. В том же рассказе бросается в глаза доминирование настоящего времени и отсутствие развернутых описаний. Это попытка обратить каноны кинематографа на пользу литературы?

М.Ш.: Перед поступлением во ВГИК я работала несколько лет на Мосфильме, поэтому кинематографичность во мне не только теоретически, а проросла корнями. Безусловно, я пользуюсь сценарными приемами, приближенными к клиповому восприятию современного человека. Мне кажется, что век широкомасштабной описательности остался в далеком прошлом.

Е.В-О.: Ваш литературный дебют состоялся в 1996 году в "Литературной газете", где был опубликован рассказ "Пугающие космические сны". Когда вы несли его в редакцию, вы уже чувствовали, что готовится сенсация, или горячие дискуссии вокруг этой публикации стали для вас неожиданностью?

М.Ш.: Мой первый опубликованный рассказ - "Фортепианные мальчики" - вышел в еженедельнике "Фортуна" (город Рига) в начале девяностых годов, там же были и другие публикации. Но, разумеется, официальной премьерой считается именно "Литературная газета". Рассказ "Пугающие космические сны" передал туда писатель Александр Рекемчук, руководитель моего семинара прозы в Литинституте. До этого он пытался пристроить этот рассказ во многие издательства, но везде рукопись возвращали с весьма отрицательными отзывами. Когда я узнала, что "Пугающие космические сны" будут печатать в таком маститом издании, как "Литературная газета", то удивилась и не очень поверила, даже не сообщила о событии ни близким, ни знакомым. Лишь только купив газету, где была моя фотография и заголовок рассказа, возликовала: "Свершилось, я настоящий писатель!" Затем нашла в тексте типографские ошибки и расстроилась. Дальнейшие дискуссии вокруг публикации меня разочаровали. Мне кажется, что никто не понял, о чем рассказ, спорили по большей части о политике.

Е.В-О.: И тем не менее, эта дискуссия обратила на вас внимание широкого круга читателей, в том числе и тех, кто, несомненно, увидел за рассказам много больше, чем текст на злобу дня. Как складывалась ваша литературная судьба дальше? Легко ли было найти издателя для собственной книги или, напротив, после публикации в "Литературке" от вас неоправданно ожидали "скандальной" прозы?

М.Ш.: Издателя первой книги искать не пришлось, им стал Александр Рекемчук, мой мастер в Литинституте, возглавляющий издательство "ПИК". Затем был сборник Виктора Ерофеева, потом книга повестей и рассказов в "У-Фактории". Я никого не искала, получалось само собой. Кто-то (даже не знаю кто) отдал рассказы Ерофееву, ему понравилось, он включил их в сборник "Время рожать". "У-Фактория" связалась со мной по Интернету.

Е.В-О.: Сборник современной прозы "Время рожать", который вы упомянули, сразу же был охарактеризован как "эксклюзивный показ новейшей литературной моды" и вышел одновременно также на немецком языке. Открыло ли участие в этом многообещающем проекте для вас какие-то новые перспективы?

М.Ш.: Прежде всего внимание Виктора Ерофеева польстило моим человеческим и писательским амбициям, внутренне окрылило, возвысило в собственных глазах. Несмотря на то, что я имею собственные книги, публикацию в сборнике "Время рожать" ценю гораздо выше, и считаю самым главным событием в моей писательской жизни. Своим именем Виктор Ерофеев высветил мою личность из мглы, из сонма пишущих. Недавно я закончила роман "Прохождение" и сразу же отнесла Виктору Ерофееву. На данный момент не считаю возможным озвучивать его мнение. Могу только сказать, что по выходу в свет роман "Прохождение" уж точно не останется незамеченным.

Е.В-О.: Герои ваших произведений - это в основном так называемые аутсайдеры, люди, не сумевшие адаптироваться в изменившемся с начала 90-х обществе. С другой стороны, быт, который окружает этих персонажей, принимает иногда настолько фантастические черты, что их трудно воспринимать как конкретные иллюстрации к сегодняшней действительности. И тем не менее, ваши тексты часто рассматривают как прямое обличение социальных пороков. Как вы к этому относитесь?

М.Ш.: Я сама по себе пожизненный аутсайдер: и в советском обществе была плохишом, в пионеры не хотели принимать, в комсомол тоже, двоечница, хулиганка. Сейчас тоже в арьергарде, живу в коммуналке, зарабатывать не умею. То есть мое личное существование - прямое обличение социальных пороков, а тексты - не знаю. Хотелось бы считать себя писателем-романтиком, но, наверное, заблуждаюсь, а критики правы, и я банальный обличитель.

Е.В-О.: В любом случае, слухи о вашей приверженности Коммунистической партии все же несколько преувеличены?

М.Ш.: Я никогда не была членом Коммунистической партии и никаких других партий. Рассказ "Пугающие космические сны" не биографическая исповедь автора, а литературное произведение. Нынешнюю КПРФ не поддерживаю. Коммунизм - невозможен, утопичен, следовательно, существование Компартии - блеф, бред, сектантство.

Е.В-О.: Не так давно в приложении к "Независимой газете" "Exlibris" были опубликованы ваши сказки для детей. Расскажите, пожалуйста, чем вызвано обращение к этому несколько неожиданному для ваших читателей жанру.

М.Ш.: Я пишу сказки для детей пяти-семи лет. Внешний фактор - это ежедневное общение с ребятишками моей близкой подруги, внутренний - потребность чистоты, невинности, утренней свежести. Через сказки я, наверное, винюсь, исповедаюсь, очищаюсь духовно. Если бы писатель Сорокин сочинил сказку для малышей, вероятно, это была бы самая нежная, добрая, светлая сказка на свете.

Е.В-О.: Возможно. Но боюсь, что в его сказках читатели непременно стали бы искать какой-то второй, скрытый смысл. Что я, признаюсь, поначалу попыталась сделать и с вашими сказками. Теперь, наверное, не успокоюсь пока не узнаю точно: снеговик Гоша, несколько раз теряющий самое дорогое, что у него есть, нос, - это не аллегория экзистенциальных страданий детерминированного в своей среде индивидуума?

М.Ш.: Ваш вопрос меня рассмешил. Мои детские сказки - это просто сказки для маленьких людей. А скрытый смысл можно найти в чем угодно, даже в той же самой снеговиковой морковке возможно заставить себя различить какой-нибудь фаллический намек.

Е.В-О.: Но мы не будем этого делать. В любом случае, надеюсь, что сказки скоро можно будет прочитать в отдельной книжке. Большое спасибо за интервью, и желаю вам дальнейших творческих успехов!