Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Несуществующая поэзия. Продолжение
Дата публикации:  11 Июня 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

1

Поэзия не существует весьма разнообразно.

Иногда поэты получают премии. Не часто, но бывает. Тогда поэту вручают что-то вроде удостоверения его общественной значимости и некоторое количество денег. Он - поэт! Ты что - его читал? Нет, но он же премию получил. Зря не дадут.

Ясно. Можно не читать. О стихах никто не вспоминает. Потому что этот разговор не терпит премиального празднословия. Это всегда трудный разговор. Да и кто будет говорить о текстах, когда того гляди враги съедят фуршет?

Парадокс всех наших литературных премий состоит в том, что, привлекая внимание к писателю, они оставляют публику полностью равнодушной к его работе. Премии никак не отражаются на тиражах. Что-то с ними не так, с нашими премиями. Иногда кажется, что премиями самая читающая страна откупается от писателей. И сами эти премии - род милостыни. Ты уж прости, читать тебя некогда, но вот - купи домик в Крыму. А то как-то неловко: вроде интеллектуальная элита, а живут хуже бомжей.

Солженицынскую премию 2003 года получили Ольга Седакова и Юрий Кублановский. Анатолий Найман на награждении сказал: премия на 15 минут направляет на лауреата свет прожектора.

Этот резкий свет подчеркивает статус, и затеняет текст. 15 минут прошли. Прожектор ушел, глаза снова привыкли нормальному освещению. Можно поговорить по существу.

Торжественное награждение случилось в помещении фонда-библиотеки "Русское Зарубежье" на Таганке 15 мая 2003 года в 15 часов пополудни. Александр Солженицын отсутствовал "по нездоровью".

Первый знакомый человек (отличный критик, между прочим), которого я встретил в переполненном небольшом зале, сказал: "Ну что, Володя, пришли поздравить лауреатов? Немного иронии, немного снисхождения? Шучу, шучу".

Ну а как еще относиться к лауреатам этой премии? Кто это вообще такие: Седакова, Кублановский? Поэты? А... Ну-ну.

Стихи Кублановского печатаются довольно регулярно - в "Новом мире". Стихов Седаковой я не видел в печати уже много лет. Книги ее выходят, но в продаже их нет. За последний год была одна рецензия на книгу Кублановского "Дольше календаря" - написал ее Бахыт Кенжеев. На Седакову ни рецензий, ни статей в России не выходило уже очень давно. Во всяком случае, мне таковые не известны. Но говорят, по ее поэзии защищают диссертации прямо пачками западные слависты.

Если сегодня есть литературный процесс (в чем справедливо сомневается Сергей Чупринин), то оба лауреата, при всей их абсолютной разности, находятся вне этого процесса - и это их роднит. И между собой, и с Солженицыным - который полагает, и не без оснований, что если этот литературный процесс и есть, то он из одного автора и состоит - из Солженицына же. А что там, кто там еще пишет, возит перышком по бумажке? Пренебрежимо малые величины.

Отсутствие иерархии в сегодняшней русской поэзии - это не только результат отсутствия читателя, но и причина его отсутствия. В словах Сергея Чупринина о невозможности найти сегодня критика, который внятно объяснит расклад сил в поэзии, содержится не только и, может быть, не столько упрек, сколько вопрошание. Да что там у вас в конце концов происходит? Да и происходит ли вообще хоть что-нибудь?

Любой читатель, не погруженный с головой в сегодняшнюю поэзию, вынужден ориентироваться на собственный страх и риск - и неизбежно ошибаться раз за разом. Отсутствие иерархии хорошо внутри процесса: в благотворном хаосе, где нет внешнего давления, где возникают новые формы, чтобы остаться навсегда или распасться и раствориться без остатка через мгновение.

Отсутствие структуры приводит к видимой избыточности. Кажется что поэтов очень много. Нельзя сказать: прочти А и Б, ну еще альтернативного В для полноты картины - и ты, в общем, представишь себе, что происходит и куда все это движется, а остальное - можно не смотреть, если детали не интересуют.

Самое главное сегодня - это принципиальная невозможность сформулировать отчетливый критерий поэтического высказывания. Что не есть поэзия? И это вроде, но и то. И невозможно указать пальцем на универсальный критерий. Читатель не станет рисковать, не станет тратить свое дорогое время, путаясь в неопределенностях и разнобое мнений. Читатель знает, что 276 поэтов - это все равно, что ни одного.

И Кублановский, и Седакова - поэты. Это никем не подвергается сомнению. Хотя и звучит несколько старомодно. Отсюда: ирония, снисхождение.

Оба поэта доказали право на такое именование не сегодня. Как раз сегодня этого сделать нельзя. Они доказали это право - тогда, когда литературный процесс несомненно наличествовал и протекал в строго отведенных ему железобетонных границах. И доказали - неучастием в этом процессе.

Кублановский - смогист, диссидент, политический эмигрант, сотрудник Радио "Свобода", друг Бродского и Солженицына. Единственный поэт, которого приняли и оценили оба нобелевских лауреата при всем категорическом несовпадении их эстетических критериев.

Единственность Кублановского может послужить отправной точкой анализа его поэтики. Солженицын и Бродский пересекаться не должны ни в чем, даже в своих публично высказанных предпочтениях. Солженицын - это "опыт художественного исследования" (подзаголовок "Архипелага Гулаг") трагического пространства. Бродский - погружение в метафизическое время. Что у них общее? Солженицын предельно конкретен, его пластика - это опыт человеческой боли. Бродский тоже по-своему конкретен - его метафизическое время соткано из вещей. Но где у него человек? Внимательное чтение Кублановского может пролить обратный свет на его великих ценителей.

Поэтическая задача Кублановского видится мне в том, чтобы взломать эстетическую нейтральность отчетливо артикулированного высказывания и перепачкать стих в горькой эмпирике современного русского мира. Но не для того, чтобы весело играть грудой обломков, а чтобы оформить хотя бы малую толику окружающего хаоса.

За четверть без малого века
я, видимо, стал вообще
прохожим с лицом имярека
в потертом на сгибах плаще...

Эта прямая, как шлагбаум, сентенция вдруг колеблется неуверенным шатким - "видимо", и уже не указывает на ответ, а описывает нечеткую область возможного. А потертости именно на "сгибах" - делают картину зримой, осязаемой и единственной.

Начать поэтическим восторгом, чтобы броситься с его высоты в болезненную публицистику, и отшатнуться от нее, и подняться снова. Это трудно. Тем ценнее удача.

Ольга Седакова пишет стихи так, как будто последняя новость русской поэзии - "Песни западных славян". Эпиграф к книге Седаковой "Старые песни"1: "Что белеет на горе зеленой?"

Поэзия Седаковой - это не опыт обращения к забытой традиции, не внимательное перечитывание хрестоматийных текстов, которые давно потеряли художественную силу и стали только целыми знаками определенной эпохи. Такие знаки можно сломать и просветить жестким рентгеновским излучением современной поэзии, чтобы заставить их ожить. И такое обращение к традиции сегодня не редкость. На этом пути есть и удачи, и провалы. Но для всех поэтов субъект высказывания локализуется в сегодняшнем дне. Основной контекст - это современная поэзия, увиденная под самыми разными, неожиданными углами, но современная.

Субъект высказывании в поэзии Седаковой локализован в 20-х годах XIX века: и дальше - Александр Поп, "Тристан и Изольда", Данте...

Но 20-е - это ее почва, ее время. Она смотрит на нас оттуда. Это видно по рифме - иногда преобладающе глагольной, это видно по подчеркнуто-поэтической почти дистиллированной лексике, в которой слово "психбольница" - звучит как невероятная крамола и футуристический эпатаж. Звучит как "туфля" и "журнал" в "Онегине".

Еще не написан "Медный всадник"...

Это время, когда русская поэзия усилиями Пушкина, но не только, становится мировой поэзией, открывает не только мир для себя, но и себя миру. (Вспомните слова Мериме в связи как раз с "Песнями западных славян".)

Это время формирования главных инвариантов русского стиха. Попыткой восстановления этих инвариантов, попыткой их новой формулировки и являются стихи Седаковой. Да, поэтическое слово прошло огромный путь развития, да, изменилось многое, но что же осталось неизменным? То, что осталось таковым, принадлежит уже не переменчивой моде, но вечности. Задача поэта Ольги Седаковой - выделить вечные вещи из непрерывно меняющейся действительности русской поэзии. И для решения такой проблемы лучшей точки зрения, чем начало XIX века, вероятно, нет.

Но такая позиция есть прямое противопоставление вечности - времени. У поэта, как и любого человека, нет другого входа в вечность, как только через выпавшее ему конкретное время. Это его шанс. И другого не будет. Седакова требует от читателя, может быть, слишком много. Например, понимания того, что Пушкин - современный поэт. Не школьный классик, не памятник, не собрание цитат, а наш живой современник, с которым нам есть о чем поговорить. Но поэзия Пушкина настолько завалена осадочными породами интерпретаций, настолько вошла в кровь русского языка, что добраться до нее очень трудно. До Державина, и тем более - до Ломоносова, конечно, легче. В обоих этих случаях - реконструкция контекста несравнимо проще - он просто меньше.

В общем, понятно, почему поэзия Седаковой представляет такой большой интерес для филологов и не очень привлекает критиков. Ее задача - глубинная филология поэзии как таковой. Это попытка экспериментального обнаружения сущности поэтического высказывания.

Тема для исследования: "Михаил Кузмин "Александрийских песен" - читатель "Старых песен" Ольги Седаковой"" - это не только парадокс или шутка.

Ольга Седакова сказала, отвечая на анкету "Знамени": "Теперешнее мое положение я нахожу, может быть, еще более изолированным, чем прежде. Хотя это уже совсем не вопрос цензурного и издательского запрета. Я не чувствую своего присутствия в нынешней литературе. Не знаю, появились ли у меня читатели существенно другие, чем во времена самиздата. Критиков, во всяком случае, не появилось. Профессионального обсуждения - тоже. Наверное, это к лучшему. Услышать еще несколько отзывов в духе Н.Славянского было бы ни к чему. А на другие я не очень надеюсь".

Конечно, плохо, что критики не думают над стихами Седаковой, но она сама выбрала настолько сложный путь, что на быструю реакцию рассчитывать не приходится. С другой стороны для ее стихов и сто лет не срок. Если инвариант угадан, если сердцевина найдена верно, если...

Стихи Седаковой очень важны. Именно потому, что они являются реальной попыткой ответа на вопрос "что есть поэзия?" и реальной попыткой выработки критерия поэтического высказывания.

2

Другой формой несуществования поэзии является интернет-публикация стихов.

Интернет - это море графоманской поэзии. Бросить туда любую драгоценность - это потерять ее даже надежнее, чем "перед прочтением сжечь". Но есть и исключения.

В Интернете критик получает возможность, непредставимую на бумаге. Он может выстраивать свое высказывание о литературе не из собственных суждений, разбавленных цитатами, а из полных текстов или ссылок на полные тексты. Он может формировать динамические библиотеки. И если критик обладает достаточным авторитетом, если его выбор заслуживает внимания читателя, то получаются субъективные литературы, которые полно и репрезентативно выражают представления критика, который выступает в роли ценностного центра. Если я доверяю критику, то его рекомендация для меня не пустое место. И динамичный, субъективный срез литературы становится критическим высказыванием.

Первыми такими проектами стали "Сто писателей" Вячеслава Курицына и "Вавилон" Дмитрия Кузьмина. Теперь к ним прибавилась еще и "Библиотека эгоиста" Дмитрия Бавильского на "Топосе".

Она выгодно отличается от двух других своей подчеркнутой субъективностью. Бавильский не претендует на охват всей современной литературы или даже всей поэзии. Его библиотека строится на подчеркнутой - даже названием - личной системе предпочтений.

И не так редко наши мнения оказываются сходными.

Я открывал "Запах вишни" Глеба Шульпякова с предубеждением, которое казалось непобедимым, которое должно было разрушить любое восприятие стихов: "Ну вот, еще одну поэму настрогал". Я ждал сложных аллюзий и сюжетной динамики и был приятно разочарован. Ничего этого в поэме нет.

В ней, строго говоря, ничего нет. Это самый необязательный текст, который мне пришлось читать за последнее время.

Живет человек на даче у знакомых, пишет пьесу (благодаря Дмитрию Бавильскому, мы даже знаем, какую пьесу), ходит в гости к соседям, говорит необязательные слова, ест вишню... Потом почему-то решает, что пора собираться, что отдых затянулся, и уезжает, на обратной дороге размышляя о том, как же родители его зачинали? И придумывает вариант:

А может быть это случилось в прихожей
после разлуки, прямо на мокрых шубах?

Главный герой этой поэмы - случайность. Человек выпадает из жесткого круговорота, из подневного расписания, из беличьего колеса столицы. Выходит из круга и останавливается. Круг катится дальше, но уже без него. Дачное бытие именно этим и замечательно - ощущением близости города, которое удивительно подчеркивает окружающий тебя покой, оттеняет такие зыбкие вещи, как запах хвои или вишни... И то, что дача чужая, тоже важно. Прожил несколько дней - уеду, забуду, ничто не связывает, не тянет...

Можно немного поработать, можно отложить, можно пойти в гости к соседям, можно не ходить... И тогда возникает необъяснимая легкость бытия, которая еще называется покоем и волей.

Говорить о самом важном так и нужно - вскользь, так, как читают стихи через плечо соседа в метро.

Но главная случайность в жизни человека - это тайна его рождения. И самое время подумать о ней. Сотри случайные черты - и ты увидишь, что мир похож на не слишком хорошо работающую машину. Пусть они остаются.

Это поэма о случайных, неповторимых, почти невозможных вещах, таких как рождение человека, как пчела, которая садится на забытое на террасе пустое блюдо в потеках вишневого сока... Поэма о запахах и отзвуках, о тех обертонах существования, которые делают жизнь единственной и только твоей.

3

Михаил Гаспаров взялся доказать несуществование поэзии с присущей ему основательностью. Он опубликовал свои "Переводы с русского", которые, может быть, и "не только литературное хулиганство", но реальная попытка свести поэзию к прозаическому пересказу. Если такой пересказ возможен - хотя бы частично, хотя бы иногда, то поэзия как форма уже не является необходимой. Она - только избыточное украшательство, и Лев Толстой был безусловно прав, говоря, что писать стихами - все равно что идти в присядку за плугом.

Об этом - в третьем и последнем очерке несуществующей поэзии...


Примечания:


Вернуться1
Единственное известное мне репрезентативное собрание стихов Ольги Седаковой в Интернете находилось до самого недавнего времени по адресу http://poems.rema.ru/proekt/sedakova.htm. Но в настоящий момент посетителя встречает сообщение о том, что ресурсы уничтожены http://poems.rema.ru.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Мария Митренина, У сибирской литературы проблемы с читателями. Часть 1 /11.06/
Российская провинциальная литературная жизнь. Из столиц она, может, и не слишком заметна, но если находиться внутри нее, то понимаешь, что течет она довольно бурно.
Сергей Костырко, WWW-обозрение Сергея Костырко /11.06/
Журнальный зал представляет: ("Новый мир", 2003, #6). "Топос" - о природе нынешних литературных дискурсов.
Сергей Кузнецов, Нон-фикшн /11.06/
Старое и новое. Выпуск 13. Уже давно я знал, что напишу статью про "Промзону" Латыниной - и только ждал, когда очередь дойдет до "нового".
Анна Кузнецова, На бесстыдную нахальчивость /09.06/
Водяные знаки. Выпуск 13. Принцип писателя Кобрина - говорить, в корень глядючи, поэтому все книги, о которых он пишет, выглядят примерно одинаково.
Александр Агеев, Голод 78 /06.06/
Всю сознательную жизнь колебался: должна ли критика служить литературе, или же на каком-то этапе развития словесности происходит ее хотя бы частичная эмансипация от породившей среды?
предыдущая в начало следующая
Владимир Губайловский
Владимир
ГУБАЙЛОВСКИЙ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100