|
||
/ Круг чтения / < Вы здесь |
Обхватив себя руками Водяные знаки. Выпуск 16 Дата публикации: 30 Июня 2003 получить по E-mail версия для печати Ирину Полянскую я знаю как автора двух прекрасных романов "Прохождение тени" и "Горизонт событий" и нескольких прекрасных рассказов, о которых ниже. Полянская - автор ищущий, неизбежно неровный, явные провалы чередуются у нее с такими яркими удачами, что о провалах моя благодарная память предпочитает умалчивать. Что помнится из 26 рассказов, составляющих книгу "Путь стрелы" (М.: МК-Периодика, 2003)? Пяток шедевров, запрещающих помнить все остальное. И все остальное - общий фон, подмалевок, где нет-нет да и вылезут ученические мазки, - например, забота автора о том, чтобы зачины рассказов не выглядели однообразно. Фон этот еще дает понятие о том, что у писательницы есть свой мир, заключенный в тематическую окружность и странный этой немотивированной замкнутостью в пределах нескольких повторяющихся положений. Например, мужские имена удивляют однообразием: из рассказа в рассказ кочуют Сергей или Слава то в качестве сына главной героини, то в качестве мужа. Женские судьбы часто отливаются в твердые формы: у героини непременно есть ребенок, у ребенка часто есть отец, который о нем заботится, а на его матери жениться не желает по какой-нибудь веской, но невнятной причине: "...она обходилась эвфемизмом "отец моего ребенка" или "наш папа" и дальше охотно давала разъяснения, что Георгий не женился на ней из принципиальных соображений, но что отец он хороший, всегда помогал деньгами (...)" ("Сон"); В рассказах о детстве непременны две девочки-сестрички... кстати, первый из прекрасных рассказов - тонких и сложных, прихотливо сплетенных из душевных движений, не разрешенных в поступки, - о детстве. Шаблонного "счастливого детства" дети в рассказах Полянской не знают. Детство для них - труднейшее время, когда человек, вполне себя осознающий, не имеет права на самостояние. Самостояние же им необходимо: родители их всегда ссорятся, не понимая, что являют собой в детской жизни оси абсцисс и ординат, что являются для детского существования необходимым условием, вроде твердой почвы под ногами, и что дети их поэтому живут в катастрофической среде - вроде местности, где постоянны сильные землетрясения. В рассказе "Утюжок и мороженое" одна из девочек расчетлива и изворотлива, другая простодушна, и ее раздражает лживость сестры, успешно осваивающей сложный политес, сопротивляясь родительской власти и завоевывая лидерство среди детей во дворе. Зная, что отец не любит бесполезного времяпрепровождения, девочка-политик отпрашивается не гулять, а собрать гербарий или "разгрузить позвоночник", а если ее все-таки не отпускают - не ревет, как сестра, а выходит на балкон и объявляет друзьям, что гулять у нее нет настроения. Случай с игрушечным утюжком, который отец привез из Москвы в подарок дочкам, обнаружил вдруг, каких душевных сил стоило маленькой девочке быть политиком. Она подарила игрушку подружке, у которой оспаривала право на лидерство, а потом неделю мучилась от страха в ожидании, когда отец обнаружит пропажу игрушки, являвшейся символом его чадолюбия: "Я вернулась из школы и сразу увидела, что Рита стоит в эпицентре землетрясения, а над ней неколебимо, как скала, в праведном гневе навис отец и допытывается, где утюжок, который папа привез из столицы нашей родины: он в такие минуты предпочитал говорить о себе в третьем лице, как бы устраняясь от бури, им вызванной, как бы ставя себя судьей между недоброй, рассеянной девочкой и ее заботливым отцом". В этот момент сестры навсегда меняются ролями: простодушная мгновенно выдумывает безупречную "отмазку", а хитрая заболевает нервной болезнью, становится простодушной, теряет всякий интерес к дворовой общественной карьере и впадает в глубокий болезненный сон всякий раз, когда начинают ссориться родители. Все самое главное уведено в подтекст, поэтому рассказ короткий. Родители описаны, а вернее, охарактеризованы несколькими штрихами. Таким, например: "Мы пошли дальше мимо резвящихся девочек со звенящими, детскими, так любимыми отцом голосами, с большими детскими капроновыми бантами, светящимися на солнышке, с детскими царапинами на коленках. Рита едва переставляла ноги, и мы уселись на скамейку". Отец любил абстрактный принцип детства, а не своих живых детей, игнорируя их душевную сложность вплоть до метонимических уподоблений: голоса, царапины, банты... Ребенок, изгнанный из рая простодушия, лжет отцу детским голосом. Один важный персонаж является в рассказе мельком, как метеорит, - это учитель истории, веселый циник, изрекающий сентенции вроде "умирают в одиночку", восхищая измученных социальной неправдой детей. Потери своей душевной чистоты девочка не прощает ни заболевшей сестре, которую больше не хочет жалеть (понимание этого факта приходит к ней в эпизоде с мороженым: бабушка, которая не любит отдавать долги, забыла дома деньги и просит у нее на мороженое для Риты и себя, а она не дает), ни всему этому лживому городу (до понятия мира еще не доросла), охарактеризованному в рассказе через вторжение социальности в самые, казалось бы, посторонние для нее вещи: "Поскольку городская знать и первостроители жили в центре, городскую площадь венчали чистопородные розы. Вдоль главной улицы бодро гарцевали бордовые георгины, махровые астры, по другим улицам растекались маргаритки, стояли на марше колонны гладиолусов, окраина дышала бархатцами, сиренью и прочим цветочным люмпеном". Бабушка лжет: "как славно быть молодым в таком юном городе...", девочка презирает ложь, бабушку и город - и тут в ткань этого прекрасного рассказа вторгается лирическое отступление, заключенное в скобки, - о том, как давно брошенный городок вторгается в сны выросшей героини: "...Тогда почему сейчас этот город то и дело вызывает меня к себе, кто из нас без кого не может обойтись? Зачем перелетает ко мне целыми улицами, отдельными скверами, усеченными конусами домов, которые на самом деле стояли в другом порядке, и почему я не могу отыскать дорогу в аптеку?.. А бывает - пробираешься по знакомой аллее сквозь туман и никак не можешь дойти до редакции газеты "Знамя коммунизма", в которой бабушка публиковала свои смешные стихи. Снятся мне оба балкона нашего жилища: под одним частенько распевала свадьба, под другим медленно тянулись похороны. Во сне они меняются местами, я смотрю вниз и удивляюсь: в песочнице стоит похоронный оркестр, и у музыкантов, как на льду, разъезжаются ноги, а одна нота вдруг как запрыгает воробушком на теннисном столе! Еще бывает - весь город свертывается и утекает в какую-то подробность - в киоск с мороженым возле кинотеатра "ХХ партсъезд", рядом со мною сидят люди, которых я хочу угостить мороженым, но ни разу мне это не удалось: ищу мелочь в темном кармане до тех пор, пока сама не закачусь в эту тьму, а потом грустно стою на почте и отправляю немного денег Рите и ничего бабушке, потому что и во сне, и наяву помню, что в той стране, где она теперь обитает, деньги недействительны..." Еще один из прекрасных рассказов - о любви: "Снимок". Он, напротив, построен очень просто, без подтекстов и анахронизмов. Немолодая женщина неправдоподобной худобы и миловидный юноша стоят в длинной очереди к какому-то прилавку и несут такую обреченно-счастливую чушь, никого вокруг себя не замечая, что всем окружающим понятно: это любовники. "Очередь несла их как эскалатор. Рядом стоял высокий мужчина в красивом плаще, с умудренным, безнадежно усталым лицом, держа за руку терпеливую дочку. Женщина с горячими карими глазами перестала лепетать, но тут ее взгляд, просеивающий скучные серые лица, точно с размаху ударился о его твердые глаза - он тонко усмехнулся в усы. "Что, слопала птенчика? - говорил его снисходительный взгляд, зажегшийся последним доступным его сердцу чувством - иронией. - Вообще-то ты ничего, отважная деваха, я бы и сам не прочь. Младенчик дает тебе ладью вперед в виде своей невинной юности, но ты, киска, даешь ему вперед ферзя - свой огромный, как видно, по амурной части опыт..." Она слегка улыбнулась, ей было приятно и такое внимание. Мальчик не заметил этой игры взглядов, и она продолжала щебетать. Она рассказывала ему о том, что у ее прежней квартирной хозяйки затерялись ее детские снимки, один из них ей особенно дорог, там она пятилетней малышкой в кудряшках наряжена в костюм снежинки, о да, ей жаль этих фотографий, жаль детства, которое они могли бы напомнить. Что характерно - у Полянской нет благополучных героев, эта материя ей неинтересна. Момент истины человеческого бытия отмечен у нее очень определенно: из рассказа в рассказ, от героя к герою переходит один характерный жест. "Ее нашли наполовину сползшей с могильного холмика, обнявшей себя руками так крепко, что потом еле разжали окостеневшие руки и связали их на груди бинтом" ("Сельва"); Одиночество, неприкаянность, механизмы или просто жесты защиты и беззащитности - неисчерпаемые темы, которые не дают-таки прозе уйти в фабульную динамику или орнаментализм, в безответственное "как" от почти уже неприличного "о чем" - от психологии, которая вроде бы ничего не объясняет в посттрагическом мире и вроде бы устарела еще в начале двадцатого века. поставить закладку написать отзыв
|
kuznecova@znamlit.ru URL |
|
||