Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
Срок годности
Старое и новое. Выпуск 16

Дата публикации:  3 Июля 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Издательство Ad Marginem вроде как выпустило первые две книги из серии "Атлантида" - советский фантастический и детективный трэш пятидесятых-шестидесятых годов. Я их пока не купил и не прочел и, может быть, именно поэтому решил обратиться к истокам этого самого фантастического трэша. Если не касаться дореволюционных бульварных книг, которых я, увы, не читал и брать только советский период, то надводная часть айсберга состоит из трех авторов: Алексей Толстой с "Аэлитой", "Гиперболоидом инженера Гарина" и парой рассказов, частично Александр Грин (скорее, благодаря любви к жизнеописанию заграничной жизни и эксцентричных миллионеров) и, вне сомнения, Александр Беляев.

В отличие от остальных перечисленных авторов, Беляев был именно писателем-фантастом. Именно он заложил основы советской фантастики, и именно он был воспринят поколением шестидесятников как единственный советский фантаст-классик. Даже сейчас, оглядываясь на историю русской фантастической прозы ХХ века, можно понять, что классиков там всего двое (или, если угодно, трое - если считать братьев Стругацких за двух человек, а не за одного автора).

Перед написанием статьи я прочитал биографию Беляева, единственным радостным пятном в которой является отсутствие репрессий: смерть брата и сестры, букет тяжелейших болезней, смерть шестилетней дочери, гибель от голода в оккупированном Пушкине в 1942 году. Писать Беляев начал в сорок с небольшим, сразу опубликовав в журналах "Голову профессора Доуэля", - зная его биографию, можно понять, что это вполне выстраданное произведение. Большую часть классического набора Беляев написал с 1925 по 1930 годы - потом началась травля, и он переключился на более научно-технические тексты типа "Подводных земледельцев" или "Под небом Арктики", которые я и во всеядно-детском возрасте с трудом дочитывал до конца.

В указанном возрасте я Беляева очень любил. У меня было как минимум три любимых книги - "Продавец воздуха" (за общий апокалипсический тон), "Голова профессора Доуэля" (за тему разрыва интеллекта и тела, волнующую, вероятно, всех книжных мальчиков из интеллигентных семей) и "Властелин мира", о котором и пойдет сегодня речь. Я выбрал его в последний момент и очень порадовался, потому что, сев писать статью, выяснил, что про "Голову профессора Доуэля" РЖ уже писал. Причем писали про нее в "Чтении без разбору" и непосредственно Линор Горалик, которой я когда-то сдуру обещал, что особенность моей рубрики будет как раз в том, что "старое" из "Старого и нового" будет такое, что со "Чтением без разбору" ну никак не может пересекаться. Есть в этой истории, как сказал бы Лемони Сникет, какая-то злая ирония.

Вернемся, однако, к "Властелину мира". Напомню сюжет, потому что он менее на слуху, чем сюжет "Головы профессора Доуэля". Главный герой романа, Людвиг Штирнер изобретает машину, позволяющую передавать мысли на расстоянии, этакий мощнейший гипнотрон. С его помощью он добивается любви красавицы Эльзы и почти покоряет мир. Однако в последний момент в порыве разочарования отказывается от власти: сначала возвращает Эльзе ее собственное сознание, признается ей в совершенном, а потом внушает сам себе, что он не Штирнер, а безобидный Штерн. В финальной части Эльза снова встречает его: Штерн не узнает девушку, но при звуках "Лебедя" Сен-Санса чувствует, что что-то связывает их. Там же описана охота на львов, заключающаяся в том, что львов гипнотизируют и они ведут себя, как котята.

Финал позволю себе процитировать полностью:

Штерн склонил голову на косматую гриву льва и незаметно уснул.

Первый луч солнца осветил их - человека и льва.

Они мирно спали, даже не подозревая о тайниках их подсознательной жизни, куда сила человеческой мысли загнала все, что было в них страшного и опасного для окружающих.

Чтобы не разгонять статью до нечеловеческих размеров, мне бы хотелось очень коротко перечислить очевидное: модная в начале века тема гипноза встречает модную "техническую" тему; традиционный для Беляева мотив изобретения, гибельного в мире капитала и благодатного в мире социализма/коммунизма; идея контроля над мыслями со всеми ее тоталитарными коннотациями, не очень внятными на момент написания книги, но вполне узнаваемыми сегодня. Этот абзац довольно нетрудно развернуть в неплохую перестроечную статью, куда бы я лично добавил наблюдения о беляевском расизме: африканские негры описаны как трусливые и суеверные недоумки, и даже мне, при сдержанном отношении к идеям политкорректности, читать это немного стыдно.

Но сейчас меня интересует другое. Последняя фраза романа напрямую отсылает к фрейдистскому термину "подсознание" - и это, конечно, не случайно. Фрейд был очень популярен в двадцатые годы в России - в частности, еще и потому, что хорошо ложился на тему "создания нового человека", разумеется, занимавшую и Беляева как фантаста. Интересно, что способы создания нового человека по Фрейду и Беляеву противоположны: Фрейд считал, что надо понять, что скрывает подсознание, и это излечит и изменит человека, - тогда как Беляев предлагает загнать в подсознание все то, что в человеке есть "страшного и опасного для окружающих". Впрочем, Беляев, так же как и Фрейд, возлагает надежды на силу человеческой мысли.

(Когда я пишу "Фрейд считал" я, разумеется, отдаю себе отчет в том, что Фрейд в разные годы своей жизни мог считать разное и никаким образом не хочу присоединять себя к армии интерпретаторов великого Зигмунда. Скорее, я апеллирую к существующим популярным интерпретациям).

Несколько огрубляя, можно сказать, что беляевская "сила человеческой мысли" выполняет роль фрейдовского суперэго, внутреннего (или, в данном случае, внешнего) цензора, загоняющего недопустимое в подсознание. Фрейдистская критика подобного механизма во многом основана на том, что на эту цензуру индивид расходует слишком много энергии - отчего выматывается, теряет в конце концов контроль и - при совсем плохом раскладе - впадает в психоз. Надо сказать, что схожие соображения объясняют, почему невозможно - или по крайней мере затруднено - эффективное зомбирование: необходимо регулярно "докачивать" клиента, помогая ему удерживать барьер между подсознанием и сознанием. Иными словами, чтобы лев оставался ручным, его надо все время продолжать гипнотизировать. Гипноизлучатель должен потреблять чудовищное количество энергии.

Тут мы возвращаемся к проблеме построения нового человека, потерпевшей, как мы знаем, поражение по схожим причинам: вышла энергия. Известная фраза Линкольна про то, что можно обманывать всех некоторое время или немногих долго, но не то и другое сразу, в неявной форме апеллирует к ограниченности ресурсов обманщика. Новых людей можно создать и даже в большом количестве - но нельзя поддерживать их воспроизводство достаточно долго: как мы знаем, распад СССР начался с распада партийной элиты. Срок годности нового человека оказался даже короче, чем срок годности социальной системы, его создавшей.

Впрочем, было бы нечестно сказать, что Беляев не подозревал, что именно проблема энергии является ключевой в проблеме контроля. Штирнер потому и отказывается от власти над миром, что поддержание этой власти - тотального контроля - требует лично от него слишком много сил. При этом, полностью контролируя окружающих, он не позволяет им оказать ему поддержку (они, как мы понимаем, лишены свободы воли) - и тем самым перекрывает важный источник энергии. Срок годности вышел, и Штирнер отрекся.

Наряду со сценой встречи Штерна-Штирнера и Эльзы, сцена их прощания - одна из главных в романе. В тот час, когда Штирнер еще Штирнер, а не Штерн, а Эльза уже освободилась от гипноза, он раскрывается ей в первый раз. Ограниченность времени - час, почти что аналитическая сессия - является здесь важной деталью: сказав правду, Штирнер знает, что исчезнет и, значит, Эльза не сможет, не успеет отвергнуть его. До самого конца он сохраняет контроль - и этот контроль нужен ему прежде всего, чтобы защититься от пренебрежения, презрения и нелюбви окружающих. Он так и не узнает, что Эльза приняла его таким, какой он есть:

Штирнер, каким она узнала его в последнюю ночь, поразил ее воображение. Он был преступен. Он учинил насилие над свободой ее воли и чувств, но он прошел через ее жизнь, оставил след. И та бездна страдания, которую он открыл перед нею в последнюю ночь, не могла не взволновать ее.

Именно это чувство позволяет ей порвать с человеком, которого она любила когда-то, осознав его мелочность. Масштаб Штирнера наконец-то покорил ее: но это был не масштаб властелина мира, а масштаб страдания.

Можно было бы углубиться в очевидный мистический или религиозный подтекст (Иисус, страдавший за всех нас на кресте, Иисус как Царь Иудейский и властелин иного мира и так далее). Подтекст этот, очевидно, имеет место быть: Беляев происходил из семьи священника и, кстати, не мог случайно завершить книгу сценой человека, возлегшего вместе со львом. Оставим также желающим вопрос о связи Людвига Штирнера с Рудольфом Штайнером, эзотерических корнях Института Мозга и многом-многом другом.

Подумаем лучше о больном, полупарализованном Беляеве, пишущем, что бездна страдания - главное, чем мужчина может покорить женщину. И подумаем о тысячах советских детей, читавших эту книгу, и усвоивших эту мысль, которую сила человеческой мысли загнала в тайники их подсознательной жизни - да так крепко, что им пришлось жить с этим годы и годы.

Эффективность этого акта внушения наводит на неновую мысль, что лучший аппарат для гипноза - это и есть литература, а писатель - настоящий властелин мира. Хорошо, впрочем, что и для этого внушения выходит срок годности, и мы, взрослые люди, повидавшие в своей жизни и страдания и любовь, закрываем книгу, пожимаем плечами и пишем рецензию - в надежде наконец-то освободиться от наваждения.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Владимир Губайловский, Несуществующая поэзия. Окончание /03.07/
После того как литература умерла, история литературы стала не нужна сама по себе.
Это критика /03.07/
Выпуск 8. Роман Арбитман: "Близких аналогов Грэму Грину в нашей литературе не просматривается".
Константин Ерусалимский, Современная историография: мосты в прошлое /02.07/
История - это политика, перевернутая в прошлое, но именно поэтому задача историков, говоря о политике, искать выходы из власти, доминирования, выворачивать из прошлого взрыватель агрессии.
Михаил Майков, Объявлен лонг-лист Букера-2003 /02.07/
Сегодня на пресс-конференции в отеле "Балчуг-Кемпински" был оглашен длинный список очередного русского Букера.
Станислав Львовский, С той стороны /01.07/
Чтение по губам. Выпуск 15. Не спрашивай, кто. Не спрашивай, откуда. Потому что все равно не получишь ответа, не надо играть в Улисса и Полифема, незачем.
предыдущая в начало следующая
Сергей Кузнецов
Сергей
КУЗНЕЦОВ
kuznet@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100