Часть 1

Поводом для этого разговора послужила книга "Нарратология", выпущенная издательством "Языки славянской культуры" весной 2003 г. и принадлежащая перу гамбургского слависта Вольфа Шмида. Специалист по поэтике русской прозы, имеющий стабильно высокий авторитет в метрополии благодаря книгам "Проза как поэзия" (1994, 2001) и "Проза Пушкина в поэтическом прочтении" (1996), участник многих российско-немецких литературоведческих проектов¹, Вольф Шмид дал русскому читателю возможность проследить истоки традиции, которой в той или иной мере принадлежит любой специалист по структурному анализу текста. Размытое понятие "анализа текста", принятое в русской науке, лучше всего соответствует иностранному слову "нарратология", которое для многих служит скорее знаком западничества и некоторого методологического пижонства, нежели термином, за которым стоит какое-либо концептуальное содержание. Вопрос "что такое нарратология?" в его русском изводе сильно напоминает вопрос "что такое семиотика?", на который боги и герои советского структурализма отвечали "не знаю", но при этом безошибочно отличали, где умы, а где - увы. Хотя с тех пор и прошло немало времени, за которое вышла из моды семиотика и сымитировал свое рождение и смерть русский постструктурализм, отношение к причудливым терминам остается политическим. Они не столько ассимилируются, сколько провоцируют передел интеллектуальной собственности - а есть ли у нас что-нибудь такое? Уж очень хочется, чтоб было. И чтобы оказались мы при этом впереди всех. Только разобраться недосуг. Не в чести у русских трудоемкий жанр введения и разъяснения. Доморощенные словари и рефераты² уже не справляются с задачей - другая рыночная ситуация. Только и остается, что призвать варяга, который бы не просто рассказал, что к чему, и поделился опытом, но и признал наше изначальное первенство в разработке самой что ни на есть "западной" проблематики. Книга Вольфа Шмида - именно такой случай: он рассказывает русскому читателю, что Шкловский, Тынянов, Бахтин и Лотман - вполне конвертируемые продукты русской интеллектуальной традиции. На самом деле, есть две нарратологии: та, что интересуется повествованием, где действует рассказчик, и вторая, чье внимание сосредоточено на истории (в смысле history), в которой центральная роль отводится событию. Вторая - русское know how. Несмотря на то, что Вольф Шмид - по определению западный славист, его путеводной звездой является именно русская традиция. Это потому, что все западные модели выходят из нее, как из гоголевской "Шинели". Факт, что это не перевод, что книга написана немецким профессором на русском языке, придает ей статус культурного объекта. Если без лишних эмоций, то можно и не испытывать особой неловкости за русских просветителей, а лишь поблагодарить просвещенного иностранца. Нам не привыкать: например, British Film Institute сделал для русского кино, как известно, гораздо больше, чем все русские институты, прокатчики, Госфильмофонд и т. п. Не исключение - и филологическая сфера.

Случилось так, что Вольф Шмид, а также профессоры Владимир Маркович (СпбГУ) и Валерий Тюпа (РГГУ), которым он объявляет благодарность в предисловии к своей книге, собрались в одном месте в одно и то же время, приняв участие в конференции "Пушкин и сны. Сны в фольклоре, искусстве и жизни человека" (3-7 июля 2003, Пушкинские горы). РЖ решил не упускать возможности напрямую обратиться к автору "Нарратологии", чтобы разузнать о причинах и обстоятельствах выхода книги в свет. Как и следовало ожидать, разговор оказался более широким по охвату. Правда, его участники общались с РЖ tete-a-tete, отказавшись от предложения обменяться мнениями в режиме реального времени. Ведь интимная беседа обладает иным драматическим напряжением, чем спор нескольких равноправных субъектов.

Беседа с Вольфом Шмидом

Русский Журнал: Расскажите о своей работе на поприще нарратологии. Какова предыстория книги "Нарратология", как возник этот замысел и на какого идеального читателя вы ориентировались?

Вольф Шмид: Для начала я должен сказать, что у нас в Гамбурге при финансовой поддержке фонда Deutsche Forschungsgemeinschaft работает специально созданная исследовательская группа по наратологии. Сейчас она насчитывает больше 30 сотрудников, занятых в 8 проектах по исследованию различных культур. Проблемы нарратологии - это то, что нас объединяет. Что такое нарратология? Мы сами этого толком не знаем. В прошлом году провели, например, конференцию под названием "What is Narratology?"³. Ответы были, естественно, разные. Сошлись на самом элементарном, на том, что нарратология - это наука, занимающаяся нарративами, то есть повествованиями, описывающими или изображающими некую действительность, которая имеет темпоральную структуру и в которой что-то происходит. Последнее означает, что в ней всегда есть разница между исходным и конечным положением. Это, так сказать, главное условие нарративности - оппозиция между двумя состояниями, обусловленными течением времени. Наша нарратология охватывает не только литературу, не только, скажем, роман, но и драматургию, кинематограф. В последнее время мы привлекаем для исследования и психотерапевтические нарративы, к которым относятся как рассказы пациентов, так и рассказы врачей. Нарратология - это именно фундаментальная дисциплина, которая рассматривает проявления витальной активности как тексты. Что касается книги, о которой вы упомянули, то мысль написать ее возникла у меня уже давно. Мои российские друзья долго уговаривали меня сделать это. Три года назад я обратился в тот же самый фонд и ненадолго получил освобождение от профессорской работы. За три семестра я закончил книгу. Это не перевод с немецкого, я сразу писал ее по-русски. Она рассчитана именно на русского читателя. Почему? Потому что вся международная нарратология - в Северной и Южной Америке, в Европе получила очень важные импульсы именно со стороны русской теории литературы. Пропп там фигурирует, Шкловский с его проблематикой фабулы и сюжета, Тынянов, конечно, и Бахтин, которого долгое время воспринимали на Западе как теоретика литературы, даже как нарратолога.

РЖ: Как вы считаете, связана ли такая репутация Бахтина с тем, что его в свое время открыла для западного читателя Юлия Кристева⁴? (

В.Ш.: Да. Кстати, это тоже исследуем - как пролиферируются теории, как они меняются при экспорте и при импорте. Бахтин как раз и есть такой образец, когда теория ставится с ног на голову. Или с головы на ноги...

РЖ: ...в общем, происходит своего рода жонглирование...

В.Ш.: ...не только жонглирование, но и выворачивание наизнанку. На мой взгляд, Бахтин - философ, традиционно обращенный к концептам ценности и личной идентичности. Это не пророк постмодернизма. В Америке, между тем, его часто превращают в предтечу то modernity studies, то gender studies, то чуть не фрейдизма, так сказать, современности во всех ее многообразных проявлениях.

РЖ: Автор, как обычно, присваивается направлением, которое в нем заинтересовано.

В.Ш.: Да, именно это нас и интересует: какой жизнью живут теории и их авторы в ходе пролиферации, происходящей при их попадании в другие страны.

РЖ: Вы сказали, что и европейская, и американская нарратология получила толчок от русских теоретических исследований. Как бы вы проинтерпретировали нынешнее отсутствие питательной теоретической среды в России? И что было после формализма?

В.Ш.: В нарратологическом смысле наследником формализма выступила Тартуско-московская семиотическая школа. Я имею в виду, в первую очередь, работы Ю.М.Лотмана и его концепцию события как пересечения запрещающей границы⁵. Эта идея очень популярна у нас на Западе. О ней пишут многие. Не менее популярна и "Поэтика композиции" Б.А.Успенского с ее расслоением точки зрения на пять уровней. И этот ценный вклад в науку на Западе учитывается больше, чем в России. Печально то, что эти идеи, родившиеся в некоторой изоляции, впоследствии не получили развития, будучи отодвинуты в тень импортированным с Запада постструктурализмом. Русские так увлечены этим западным мейнстримом, что они забывают о своем.

РЖ: Они большие роялисты, чем король?

В.Ш.: (Смех) Ну да, точно так.

РЖ: А как система точек зрения, разработанная Успенским, соотносится с работами таких американских нарратологов, как Норман Фридман и Уэйн Бут, а в Европе - с работами Любомира Долежела? Они появились, кажется, раньше Успенского.

В.Ш.: Успенский - это, безусловно, большой шаг вперед. Хотя я, будучи маленьким студентом, написал очень критический отзыв на эту книжку сразу после ее появления. Потому что там, конечно, есть ошибки, по крайней мере, недоразумения. Например, концепция несобственно-прямой речи просто не соответствует действительности. Но в общем это гениальная книга, которая знаменует большой шаг вперед и гораздо лучше объясняет суть дела, чем, допустим, книга Ж.Женетта "Discours du Recit" (1972), которая крайне популярна на Западе и переведена на русский язык⁶. Успенский гораздо современнее Женетта. Хотя надо отметить, что система точек зрения мало интересует Женетта, для него это побочный продукт. Он опирается, в основном, на Ц.Тодорова и Ж.Пуйона, то есть на своих же французских предшественников, больше занимавшихся структурой сюжета.

РЖ: Для вашей "Нарратологии" концепция точки зрения, конечно, очень важна. Вы сознательно опираетесь на русский опыт. Но как получилось, что преимущественно "русская" книга для русских же читателей оказалась написана профессором из Германии? Это прецедентное явление, к такому мы еще не привыкли...

В.Ш.: Да, это как-то странно... Я сам часто об этом думал - насколько это нужно и целесообразно и не обижает ли русского читателя, что книгу для него пишет какой-то немецкий профессорик, не будучи носителем языка, не будучи достаточно погружен в литературу. Я просто попробовал это сделать: друзья меня долго уговаривали, и я - как бы это сказать - сдался, что ли, и сел писать.

РЖ: Не кажется ли вам, что это свидетельствует о том, что нынешнее филологическое сообщество в России не готово создавать обобщающие тексты, которые одновременно были бы и университетскими пособиями, и научными исследованиями?

В.Ш.: Не знаю, но я, наверное, и пытаюсь этой книгой преобразовать изначально российские импульсы, разошедшиеся по всему миру. Это ре-импорт российских идей в Россию. Мне кажется, что посредничество, демонстрирующее восприятие русских теорий западными учеными, покажется русскому читателю более привлекательным, повысит в его глазах статус отечественных исследований.

РЖ: Насколько нарратология актуальна сегодня? Какие ее области списаны в архив, а какие, напротив, активно развиваются? Что наиболее перспективно, на ваш взгляд?

В.Ш.: Видите ли, наша новая нарратология - это уже не та нарратология семидесятых годов в ежовых рукавицах структурализма. Сейчас говорят о New Narratologies - уже сама грамматическая форма указывает на то, что существует не одна нарратология, а разные нарратологии, применяемые к разным областям жизни. Именно на этом фоне нарратология кажется мне в высшей степени актуальной наукой. Она стремится к тому, чтобы конституироваться как фундаментальная наука, которая объясняет нечто, имеющее место в разных областях жизни и знания. В юриспруденции, медицине, психологии, искусстве - везде о чем-либо как-либо повествуется, однако общей теории повествования нет до сих пор. Конечно, такая общая теория должна преодолеть определенные филологические границы, рефлекторную замкнутость в рамках письменного текста. Поэтому мы учитываем разные формы текстов - речь, рисунок, сновидение, наконец.

РЖ: А кого бы вы могли назвать среди New Narratologists - тех, кто строит эту науку?

В.Ш.: Под этим названием кроется масса очень гетерогенных подходов. Соответственно, и люди очень разные. У нас в Германии есть один молодой нарратолог, под его редакцией один за другим выходят тематические сборники статей, один из которых так и называется "От нарратологии к новым нарратологиям". Зовут этого человека Ansgar Nunning, он сейчас центральная фигура в немецкой нарратологии.

РЖ: Каково отличие новой активно развивающейся научной нарратологии от учебной нарратологии, скажем, от привычного анализа текста? Можно ли говорить о зыбкой, вероятностной сфере, где доминируют вопросы, в противопоставлении жесткой системе формальных процедур, удобных для дидактических упражнений?

В.Ш.: У нас вообще университетская жизнь не так далека от научной, как в России. Это связано с тем, что у нас нет академии в российском смысле, хотя в свое время Россия и опиралась на немецкие академические традиции. Мы стараемся максимально приблизить свои научные исследования к преподаванию, то есть к курсам и лекциям. Я это вижу на примере своих коллег: все они предлагают в качестве лекционных курсов темы из своих проектов. Знаете, у нас нет такой жесткой программы в университетах. Студент волен выбирать из того, что ему, в свою очередь, свободно предлагают профессора. Для нас это очень удобно, потому что мы можем превратить своих студентов немножко в "кроликов", чтобы они проверяли, как работают предлагаемые им идеи, до какой степени и на каком материале этими идеями можно пользоваться, наконец, насколько успешными и популярными становятся те или иные термины и аналитические подходы и почему.

Примечания:

¹ См., например, материалы конференций, проводившихся совместно кафедрой славистики Гамбургского университета и кафедрой истории русской литературы СПбГУ: Русская новелла. Проблемы теории и истории. Под. ред. В.Марковича и В.Шмида. СПб., 1993; Автор и текст. Петербургский сборник. Вып. 2. Под. ред. В.Марковича и В.Шмида. СПб., 1996.

² Наиболее заметные попытки сгруппировать "передовые достижения" прошлого и даже дать им, какое ни есть, критическое истолкование обнаруживаются в справочнике: Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США. Концепции. Школы. Термины. Под ред. И.Ильина и Е.Цургановой. М., 1996. Его многочисленные, но монотонные модификации составили две монографии Ильина на ту же тему (1996 и 1998) и его же итоговый справочник "Постмодернизм. Словарь терминов" (М., 2001). Есть также весьма увесистая и столь же запредельная книга: Постмоднернизм. Энциклопедия. Грицанова А.А., Можейко М.А. Минск, 2001.

³ Первый международный коллоквиум исследовательской группы по нарратологии в университете Гамбурга проходил 23-25 мая 2002 г. Следующую встречу под названием "Narratology beyond Literary criticism" организаторы планируют провести 21-23 ноября 2003 г.

⁴ Первая и самая известная работа на этом поприще: Kristeva J. Bakhtine, le mot, le dialogue et le roman, Critique, XXIII, 239, April 1967, pp. 438-65. См. также: Kristeva J..La Texte du Roman: Approche semiologique d'une structure discursive transformationelle. Paris, 1970.

⁵ См.: Лотман Ю.М. Изъявление Господне или азартная игра? // Юрий Михайлович Лотман и Тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 353-363; в расширенном виде: Лотман Ю.М. Исторические закономерности и структура текста // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 307-343.

⁶ Перевод: Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры. Т. 2. М., 1998.